Страница 5 из 113
Все это кипело в его голове пока он шел к своей двери, каким-то уголком сознания успевая при этом считать шаги. На тринадцатом шаге он уперся в дверь. Это был уже явный перебор. Перебор, а потому несерьезно. И в конце концов, суеверие — признак духовной немощи…
Но ведь и Пушкин был суеверен…
Он снова покосился на красное кресло.
Там было сложено еще накануне вечером все, принадлежащее Ирине.
Вчера он долго стоял, с тоскою глядя на горку вещей, удивляясь тому, как много их успело неприметным образом просочиться в его жизнь и смешаться с предметами, населяющими комнату.
Они уже успели разбрестись по всем углам, зацепиться и повиснуть на вешалке, проникнуть в шкаф, спрятаться за занавеской на подоконнике, и Родионов потратил целый час, отыскивая их по закоулкам и выдворяя из своего быта.
Всего-то три раза побывала у него в гостях, а они уже захватили полкомнаты, прижились и обогрелись. Да, вещи любят быть вместе, кучей, в изобилии…
Неохотнее всего при семейных разводах разлучаются именно вещи, подумал Родионов, слишком они привыкают и прилепляются друг к дружке.
Но нет, Ирочка, нет…
Этот случайный, сложившийся из ничего роман давно уже, почти с самого начала наскучил Павлу, и он только ждал удобного случая, чтобы так же легко и небрежно его закончить. Но случай все не представлялся, заготовленные им слова прощания всякий раз пропадали втуне, он все откладывал и откладывал решительное объяснение, и неизвестно сколько времени длилась бы эта мука, но…
Но он никак не ожидал того, что Ирина, следуя своим женским расчетам, выдумала совершенно иную реальность, нежели та, в которой жил он.
«Я, конечно, согласилась бы стать твоей женой, — неожиданно и без всякой связи с тем, о чем они битый час бесплодно спорили, жеманясь и набрасывая на плечи прозрачную шаль, произнесла она. — Но, по-моему, ты еще недостаточно этого заслужил. Может быть, я еще тебя помучаю, прежде чем соглашусь окончательно…»
В тот момент Родионова точно под коленки ударило, и без всяких предварительных рассуждений, он понял, что надо рвать и рвать немедленно… Кое-как совладав со своим лицом, Павел попробовал даже усмехнуться, но губы свела кривая судорога, и сказав на прощание несколько вежливых уклончивых фраз, он поспешил покинуть дачу ее родителей, где и происходило это в высшей степени неприятное для него объяснение.
Некоторое время, пока он торопливым спотыкающимся шагом несся по тихой улочке дачного поселка, на лице его сохранялась все та же болезненная усмешка, но отойдя на безопасное расстояние, Родионов немного успокоился, остыл и сделал запоздалое открытие, что Ирина в своих фантастических планах и расчетах в чем-то была несомненно права. По крайней мере, мысль ее возникла не на голом месте, и сам Павел удобрил ту почву, на которой она выросла и укрепилась.
Есть вещи на свете, о которых судить нужно определенно и твердо. Одно дело нейтральный светский разговор, когда можно и должно прилгнуть, польстить собеседнику ни к чему не обязывающим комплиментом. Но когда речь заходит о выборе невесты, или о больших деньгах, или о целостности государства, — тут у Павла сами собою сдвинулись брови, — всякая излишняя щепетильность и сентиментальность вредна и даже смертоносна. Да, именно смертоносна. Есть ситуации, когда сразу, с первого слова необходимо говорить жестокое «нет».
Лицо его сделалось мрачно, он ссутулился, глубоко засунул руки в карманы куртки и нырнул в подземный переход, ведущий к платформе. Сидя уже в электричке и рассеянным взглядом скользя по мелькающим за окном придорожным перелескам и рощицам, по клочкам вскопанной земли с покосившимися пугалами, по одиноким велосипедистам, едущим неведомо куда, по станционным киоскам и недостроенным кирпичным особнякам за глухими заборами, он все продолжал думать о том, как бы все-таки, не произнося решительного «нет», достойно и безболезненно выпутаться из того положения, в которое он вляпался по слабости характера.
И, главное, ведь она не виновата! — казнил он себя. — Никакой зацепки…
Теперь, утром тринадцатого мая, в пятницу, Павел Родионов стоял в нерешительности посреди залитой солнцем комнаты, разрываемый все теми же чувствами. Мысль о том, что нужно причинить боль невинному человеку, изнуряла душу и обессиливала волю. Как хорошо, если бы ничего этого не было…
А между прочим, любопытное замечание! — он прищелкнул пальцами и болезненная гримаса как-то враз снова преобразилась в довольную ухмылку. — Это, пожалуй, надо сформулировать и записать…
Родионов подсел к столу и быстро-быстро застрочил, мало заботясь о выборе слов: «Многие, вероятно даже большинство людей, неверно полагают, что счастье заключается в приумножении, приобретении и т. п. Освободиться от лишнего и ненужного — вот в чем, может быть, и заключается настоящее счастье…»
Он снова покосился на кресло и заскрипел зубами — там по-прежнему сиротской кучкой лежали ее вещи.
Серый, домашней вязки свитер, в котором он однажды уехал из ее дома, потому что ночью неожиданно закончилась оттепель и с утра ударил крепкий мороз… До сих пор от свитера слабо веяло дамскими духами. Вещь двуполая, — думал Павел, с отвращением глядя на него, — одежда-гермафродит. Тоже, между прочим, дьявольский признак. Да еще и серый…
А вот это плащ ее отца, ответственного чиновника какого-то министерства. Изделие богатырских размеров, но пришлось и его одолжить на время, чтобы дойти до электрички, поскольку тогда хлынул проливной дождь…
Термос с давно остывшим, недопитым чаем. В тот серенький денек они по ее фантазии жгли костер в пустом сыром саду. Это было в углу дачного участка, где стояли три сосны, за которыми она кокетливо пряталась, вызывая его на ответные действия. По-видимому, он должен был гоняться за ней, как влюбленный пастушок. Сцена некоторое время разыгрывалась ею в одиночку. Потом, пожалев ее, а может быть, просто от желания поскорее покончить с безвкусицею положения, он двинулся было за нею, но сделав несколько ленивых шагов, остановился, парализованный нелепостью происходящего. Стоял, прислонившись плечом к сырой коре, как пресыщенный хлыщ на балу и все больше раздражаясь, глядел на ее ужимки, а она делала вид, что праздник удается на славу.
Грустный пикник. Он все вскидывался и огрызался на всякое ее движение, нестерпимо хотелось куда-нибудь на люди, в гомон, гвалт, только бы не оставаться наедине… Было холодно и неуютно, как в осеннем поле на уборке картошки, а на втором этаже тепло светилось окошко в сумерках, и тянуло туда, к оставленной в кресле книжке…
Он физически чувствовал, как по мере его охлаждения, в ней, наоборот, растет привязанность к нему, растет и пухнет, словно тесто в квашне… Нет, это болезнь, думал Родионов, нельзя же вот так ненавидеть любящего человека, ненавидеть до мелочей и главное — ни за что…
Вот ее халатик, тапочки с беличьей опушкой, полотенце… Забытые варежки…
Заколка. Щетка для волос. Кстати, не забыть принести из ванной ее зубную щетку. Пасту, к сожалению, он легкомысленно потратил, а для чистоты задуманного следовало бы возвратить все до последней мелочи.
Милые мелочи. Мелочи-то больше всего и досаждают, когда не любишь.
Что ж моего-то у нее осталось… Книги. Только книги, чистая духовность. «Мастер и Маргарита», «Приглашение на казнь»…
Книги эти можно оставить и уйти налегке. Иначе будут долгие поиски, может быть, нарочно затягиваемые… Нет, рвать нужно резко и быстро.
Сложив в хозяйственную сумку всю эту дребедень, завернув термос в свитер и обмотав для верности плащом, Родионов двинулся к выходу. Постоял в раздумье у дверей, вернулся к столу и оторвал листок календаря. Подумал почему-то, не съесть ли… Сам поразился дикости помысла, сунул скомканный листок в карман и уже не отвлекаясь ни на что и не оглядываясь, пошел прочь из дома.
Уже на подступах к метро, в глубокой задумчивости обходя стоящий на остановке трамвай, он едва не угодил под встречный, который неожиданно перед самым носом с громом вылетел невесть откуда и чиркнул отскочившего Родионова скользким боком. А ведь хорошо известно, что перед всяким решающим событием в жизни человека судьба непременно устроит для него несколько предварительных проб и репетиций, намекнет, проведет бескровные учебные маневры…