Страница 11 из 13
Если это так, то возникает один интересный общий вопрос. Дело в том, что моя книга прежде всего написана с точно такой же целью, хотя русские и ополчились против нее. Я хочу предупредить (насколько такое средство, как книга, полезно в этом отношении) возрождение гитлеровского мифа. Складывается впечатление, что мы и русские, стремясь к одной цели, пользуемся для этого диаметрально противоположными средствами. Они желали достичь этого – уничтожая свидетельства, а мы – их обнародованием. Какой из этих двух методов эффективнее, вопрос спорный. Могу лишь сказать, что я уверен в правильности моего подхода, ибо если миф востребован, то когда его порождению мешало сокрытие истины? Когда отсутствие настоящих реликвий мешало фабрикации реликвий фальшивых? Когда отсутствие подлинных гробниц мешало паломничествам к гробницам ложным? И, кроме того, в аргументах русских, если я их правильно понимаю, мне видится некий зловещий подтекст. Если они боятся правды, то не означает ли это, что они искренне верят в ее силу: что они думают, будто правление Гитлера действительно воодушевляло немцев, что его смерть действительно была славной и что секретность необходима для того, чтобы воспрепятствовать распространению таких взглядов? Такую точку зрения я не разделяю. Я верю, какой бы наивной ни показалась кому-то моя вера, в человеческую природу и человеческий разум, я верю, что царство Гитлера было таким злом, а его характер таким отвратительным, что никого не соблазнит и не вдохновит прочтение истинной истории его жизни и мелодраматического, тщательно срежиссированного конца.
Я думаю, всем ясно, что последние дни Гитлера – это сюжет тщательно продуманной театральной постановки. Гитлер выбрал такой вид смерти не только потому, что хотел избежать публичного суда или не желал, чтобы его тело попало в руки русских. Вся история его жизни и восхождения – сплошной, нескончаемый театральный спектакль, принимавший порой опереточный вид. Поэтому было бы нелогично предполагать, что его карьера должна была закончиться пресно и незаметно. Задолго до конца, во времена своего триумфа, Гитлер не раз заявлял, что единственной достойной альтернативой апофеоза является полное уничтожение. Подобно Самсону в Газе он собирался вместе с собой уничтожить и храм врагов. Он даже назвал идеальный род гибели, причем сделал это задолго до того, как мысли о крахе стали впервые приходить ему в голову. «Коротко говоря, – заметил он в феврале 1942 года, – если у человека нет семьи, которой он должен оставить свой дом, то самый лучший конец – это сгореть вместе с домом и со всем его содержимым – это был бы величественный погребальный костер!» В то время Гитлер едва ли думал, что очень скоро ему придется буквально последовать своим указаниям. Ему повезло: когда час пробил, рядом с ним оказался исключительно полезный человек, импресарио нацистского движения Йозеф Геббельс, двадцать лет обеспечивавший декор, оформление и рекламу этой отвратительной мелодрамы в вагнеровском духе. 27 марта 1945 года помощник Геббельса Рудольф Землер в своем дневнике описал последние приготовления к последнему акту этого спектакля. «Геббельс, – писал Землер, – убедил Гитлера не покидать Берлин, напомнив ему о клятве, данной 30 января 1933 года. В тот день Гитлер сказал Геббельсу в имперской канцелярии: «Отныне мы никогда не покинем это здание по собственной воле. Ни одна сила в мире не сможет сдвинуть нас с наших позиций». К апрелю 1945 года приготовления к воплощению «Гибели богов» были завершены. В этой книге вы найдете подробное описание этого мрачного, превосходно поставленного представления. Возбудит ли эта талантливо сделанная мелодрама уважение и стремление подражать ее героям? Пусть об этом судят читатели. Будущее покажет.
Глава 1
Гитлер и его двор
Теперь, когда ужасы нового порядка остались в прошлом, а тысячелетний рейх рассыпался в прах, продержавшись немногим больше одного десятилетия, мы, роясь в его дымящихся развалинах, можем наконец докопаться до правды об этом фантастическом и трагическом эпизоде мировой истории. Это поучительное и интересное исследование, ибо мы открываем не только истинные факты, но и осознаем меру наших собственных заблуждений. Если мы хотим понять миф о последних днях Гитлера и оценить истинный характер нацистской политики, то нам следует в первую очередь избавиться от этих ошибок. Мы должны принять, что Гитлер отнюдь не был пешкой в чужих руках, что нацистское государство (при любом осмысленном использовании этого слова) не было тоталитарным и что его ведущие политики составляли не правительство, а двор. Двор, совершенно ничтожный в искусстве управления, но весьма и весьма искушенный в интригах, не уступавших в изощренности интригам какого-нибудь восточного султаната[45]. Далее, нам следует понять истинное политическое значение нацистской доктрины и оценить меру, в какой она сохранила свою чистоту и определяла развитие событий в последние дни рейха. Кроме того, следует понять природу конфликтов Гитлера с Генеральным штабом, единственной группой несогласных, которую он не мог ни распустить, ни уничтожить и которая сама едва его не уничтожила. Если мы не разберемся в этих политических фактах и их взаимосвязи, то не сможем понять и суть событий, происходивших в апреле 1945 года, и даром пропадет весь труд, затраченный на сбор огромного количества свидетельств, ибо мало интерпретировать факты – надо интерпретировать и логические связи между ними.
Некоторые из приведенных мною утверждений могут показаться парадоксальными. Как много людей в последние годы было подсознательно увлечено нацистской пропагандой и поверило в то, что нацистская Германия была организована как «тоталитарное» государство – монолитное, мобилизованное и полностью подконтрольное центральной власти! Если бы это было так, то Германия, скорее всего, выиграла бы войну, так как имела перед своими противниками преимущество во времени, мобилизации ресурсов и по уровню подготовки. Но в действительности германский тоталитаризм сильно отличался от такой схемы. Центр эффективно контролировал политику, но ни в коем случае не управление. Для нацистов тотальная война значила совсем не то, что она значила для нас, то есть не концентрацию всех сил ради ведения войны и отказ от всех не имеющих отношения к войне производств. Во время войны в Германии продолжалось даже производство предметов роскоши; таким образом, в ведении войны мы наблюдаем полную неразбериху во всех аспектах. В нацистской Германии не было рациональной концентрации ни в военном производстве, ни в распоряжении людскими ресурсами, ни в администрации, ни в разведке. Протест Риббентропа в Нюрнберге относительно того, что внешняя разведка осуществлялась не министерством иностранных дел, а тридцатью соперничавшими между собой ведомствами, был, по существу, обоснованным. Структура германской политики и администрации, вопреки утверждениям нацистской пропаганды, не была ни «пирамидальной», ни «монолитной», а являла собой причудливую конструкцию из частных империй, частных армий и частных разведок. В действительности безответственный абсолютизм несовместим с тоталитарным стилем управления, ибо при неопределенности в политике и опасности непредсказуемых перемен, в обстановке страха перед личной местью каждый человек, положение которого делает его то сильным, то уязвимым, защищаясь от неожиданностей, старается получить максимальную власть и влияние, черпая их из общего источника. В конце концов это растаскивание приводит к истощению и исчезновению такого общего источника. Безответственность правителей порождает безответственность исполнителей. Концепция общего блага становится пустым звуком вне пропагандистского поля. Политика государства превращается в политику феодальной вольницы и анархии, каковую личная власть деспота может скрыть, но не может преодолеть.
45
Надо сказать, что номинально в Германии существовал кабинет министров, то есть правительство, но оно не играло никакой роли в государстве и никогда не собиралось. Ламмерс, основоположник нацистской конституции, говорил в Нюрнберге, что пытался организовать регулярные встречи членов правительства в неформальной обстановке – за кружкой пива. Но Гитлер запретил проводить столь опасный эксперимент.