Разведчик Пустоты

И это сработало. Кирион понял по их взглядам. Та смесь робкой уверенности и трепетного фанатизма, что жила в Талосе, привела их в благоговейный восторг.

– Тсагуальса, – сказал Талос уже мягче, – наше убежище, наш второй дом. Обнаружить, что она кишит паразитами, было горько. Но за что их наказывать? Зачем уничтожать слабых, растерявшихся колонистов? Грех этих людей заключался лишь в том, что волны варпа вынесли их к планете, оказавшей им холодный прием. В этом не заключалось преступления, если не считать преступлением невезение. И все же они были там. Миллионы и миллионы. Заблудившиеся. Одинокие. Добыча,возившаяся в грязи. Как поэтично было обнаружить их именно там. И вместо того чтобы наказывать их лишь ради самого наказания, мы могли их использовать. Разве может быть лучшее оружие против Империума, чем души его собственных заблудших детей?

Талос махнул на россыпь планет и звезд на гололитическом дисплее.

– Люди умирают каждую ночь. Они умирают миллионами, миллиардами, питая варп своим предсмертным ужасом. Астропаты не исключение, разница лишь в масштабе. Когда умирает псайкер, его душа вопит куда громче. И когда такие души покидают смертную оболочку, варп вокруг них вскипает.

Гололитическая проекция развернулась и сфокусировалась на нескольких планетах недалеко от теперешней позиции крейсера. По дисплею побежали дрожащие от помех строчки – данные о численности населения и обороноспособности миров, почти наверняка устаревшие.

– Если пытать только астропатов, мы могли создать песнь смерти настолько громкую, что ее бы услышали и ощутили псайкеры на нескольких ближайших планетах. Но этого недостаточно. Убийство астропатов – случай нередкий. Сколько отделений легиона делали это на протяжении тысячелетий? Я даже не берусь предположить. Захватчики использовали этот трюк с незапамятных времен, чтобы замести следы. Нет лучшего способа замаскировать бегство, чем взбаламутить котел варпа, чтобы его первозданная влага загустела и помешала преследователям. Даже несмотря на риск вторжения демонов, обычно оно того стоит.

Талос прошелся по комнате, обращаясь к смертным членам команды и заглядывая поочередно им в глаза.

– Вся эта мощь и боль, что у нас в руках, – оружие, способное сровнять с землей города. Крейсер, который может прорваться сквозь целый вражеский флот. Но в Долгой Войне все это ничего не значит. Мы можем лишь оцарапать сталь, но это может и какой‑нибудь ветхий пиратский фрегат с батареей макро‑пушек. Мы – Восьмой легион. Мы с равной эффективностью раним плоть, сталь и души. Мы оставляем шрамы в памяти и в разуме. Наши действия должны что‑то значить, иначе мы заслуживаем лишь забвения и прозябания на свалке древней истории.

Талос перевел дыхание и снова заговорил уже спокойнее:

– Так что я дал песне голос. В этой песне есть смысл, и она куда более мощное оружие, чем любая лазерная батарея или бомбардировочное орудие. Но как лучше превратить эту беззвучную песню в клинок, который нанесет глубокую рану Империуму?

Кирион внимательно оглядел лица команды. Некоторые, казалось, хотели ответить на вопрос Талоса, в то время как другие ждали и в глазах их светился неподдельный интерес. Трон в огне, это и вправду работало! Он никогда бы не поверил, что такое возможно.

На вопрос ответил Узас. Он поднял голову, как будто все это время прислушивался, и сказал:

– Пропеть ее громче.

Губы Талоса изогнулись все в той же леденящей улыбке. Он переглянулся с несколькими членами команды, словно разделяя с ними удачную шутку.

–  Пропеть ее громче, – улыбаясь, повторил он. – Мы превратили наших певцов в истошно вопящий хор. Страх и боль, неделя за неделей, сконцентрировались в чистую, беспримесную агонию. А затем надо было добавить мучения других к их собственным страданиям. Убийство тысяч людей – это ничто, капля в океане варпа. Но астропаты выпили эту боль до дна. У них не было иного выбора, кроме как видеть, слышать и чувствовать то, что происходит. Когда псайкеры наконец‑то умерли, они уже превратились в трупы, раздувшиеся от чудовищной резни и ослепленные призраками мертвых, витавшими вокруг них. Мы кормили их страхом и агонией, ночь за ночью. И они выплескивали все это воплями эфирной боли. Они выплеснули все в момент смерти, вот здесь, прямо в астропатический канал. Мир за миром слышат их песню, и это происходит сейчас. Астропаты этих миров усиливают песню собственной мукой, добавляют к ней новые мелодии и куплеты и передают следующим мирам.

Талос замолчал, и его улыбка наконец увяла. Его взгляд скользнул в сторону, и глаза отражали теперь голубоватое свечение гололита.

– Все это стало возможным благодаря одному финальному ходу. Последнему способу заставить эту песню зазвучать громче, чем мы способны представить.

– Навигатор, – выдохнул Меркуций.

Идея никак не совмещалась у него с реальным человеческим лицом.

– Октавия, – подтвердил Талос.

Проснувшись, она обнаружила, что рядом кто‑то есть.

Один из Повелителей Ночи стоял неподалеку и проверял показания ауспика, встроенного в громоздкий нартециум.

– Живодер, – сказала она.

Собственный голос показался настолько слабым и хриплым, что девушка испугалась. Руки инстинктивно взметнулись к животу.

– Твой отпрыск все еще жив, – безучастно сказал Вариил. – Хотя, по замыслу, он должен был умереть.

Октавия проглотила комок в горле.

– Он? Это мальчик?

– Да.

Вариил так и не оторвал взгляд от сканера, подкручивая рукоятки и настраивая шкалы.

– Разве я выразился неясно? Ребенок обладает всеми признаками и биологическими отличиями, соответствующими определению «он». Следовательно, как ты и сказала, это мужчина.

Он наконец‑то взглянул на Октавию.

– У тебя множество отклонений биоритма и физиологических нарушений. Придется заняться ими в ближайшие недели, чтобы полностью восстановить здоровье. Твои служители проинструктированы о необходимом тебе уходе и о препаратах, которые ты должна принимать.

Апотекарий замолчал на секунду, разглядывая ее бледно‑голубыми немигающими глазами.

– Я говорю не слишком быстро?

– Нет.

Она снова сглотнула. По правде, у навигатора кружилась голова, и она была почти уверена в том, что в следующие несколько минут ее вырвет.

– Создается впечатление, что мои слова до тебя не доходят, – заметил Вариил.

– Просто скажи, что собирался, сукин ты сын, – рявкнула она.

Он пропустил оскорбление мимо ушей.

– Ты также подвергаешься риску обезвоживания, болезни Кинга, рахита и цинги. Твои служители знают, как подавить симптомы и предотвратить дальнейшее их развитие. Я оставил им соответствующие медикаменты с наркотическим действием.

– А ребенок?

Вариил моргнул.

– Что?

– Он… здоров? Что с ним будет от всех этих лекарств?

– Какая разница? – Вариил снова моргнул. – Моя задача состоит в том, чтобы обеспечить твое дальнейшее функционирование в качестве навигатора этого корабля. Меня совершенно не интересует случайный плод твоего чрева.

– Тогда почему ты… не убил его?

– Потому что, если он переживет созревание и младенчество, он пройдет имплантацию для службы в легионе. Я полагал, это очевидно, Октавия.

Апотекарий еще раз проверил показания нартециума и под металлический стук ботинок направился к двери.

– Он не станет легионером, – сказала Октавия ему в спину, ощущая во рту кислый привкус слюны. – Вы никогда его не получите.

– Да? – Вариил оглянулся через плечо. – Похоже, ты совершенно в этом уверена.

Он вышел из комнаты, разогнав служителей у двери. Октавия продолжала смотреть на люк, с визгом закрывшийся за ним. Когда апотекарий ушел, девушку вырвало жидкой и липкой желчью и, осев на троне, она вновь потеряла сознание. Так ее и застал Септимус почти полчаса спустя.

К тому времени когда он пришел, Вуларай и остальные служители уже подключили трубки с питательным раствором к разъемам, имплантированным в руки и ноги Октавии.