Баллада о дипкурьерах

Рядом с дипкурьерами находился артиллерийский пост подачи снарядов. Там орудовала дюжина моряков. Каждый чётко знал своё место и обязанности. Никто из них уже в течение четырёх суток не ходил ни в камбуз, ни в свою каюту. Еду — сандвичи — доставляли сюда, к боевым постам.

Моряки без передышки грузили тяжёлые снаряды в лифты. Рубахи мокрые от пота. Пришёл помкэпа. Левая рука на перевязи.

— Скажите, пожалуйста, мистер Джонсон, что происходит? С кем бой? — спросил Георгий.

— Война!

— А точнее?

— Война.

Ясно: Джонсон ничего больше не скажет.

— Вы ранены?

— Пустяк. Ударился о переборку при сильной качке. Джентльмены, не голодны ли вы, может быть, вам добавить сандвичей? — спросил Джонсон. — Значит, не надо? Ну, будьте здоровы. Меня ждут дела.

На короткое время стрельба утихла. Затем снова загремели залпы главного калибра. В одну из пауз — орудия молчали — донеслось несколько сильных взрывов.

Друзья переглянулись.

— Либо фашистские торпеды, либо английские глубинные бомбы, — попробовал угадать Георгий.

Миновали первые послеисландские сутки. Первые сутки, показавшиеся вечностью.

В эту ночь совсем не спали. Утром Роберт принёс сандвичи и кофе. Он был мрачным, неразговорчивым. Щёки и подбородок чернила жёсткая щетина.

Георгий подошёл к зеркалу. Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Театральным тоном произнёс:

— Брить или не брить? Вот в чём вопрос!

Энергично начал намыливать щеку.

Николай улыбнулся.

— Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский. А я всё ещё колеблюсь, как он.

Георгий взял бритву.

Приступ тошноты. Лёг на диван. Отдышался. «Нет, чёрт возьми, не сдамся».

Встал. Провёл несколько раз бритвой, опять тошнота. Проклятье! Плеснул в лицо холодной воды, горячей. В третий раз вынужденный перерыв. В чём же дело? А, вот: оттого, что видел себя в зеркале качающимся, тошнота схватывала сильней, чем обычно. Снова на диван.

Кожа дивана холодит сквозь тонкую нижнюю рубашку, постепенно становится легче.

— Коля! Я сейчас сделал открытие: от морской болезни можно спасаться на диване, только без пиджака, в одной рубашке или даже вовсе без неё: чтоб холодок пробрал.

На бритьё потратил целый час.

— Ну а ты, Николай?

Тот провёл рукой по подбородку.

— Чисто. Как на приём к английской королеве.

— На приём так на приём.

… Истекали вторые сутки. Ужин не принесли.

Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай. Георгий выглянул в коридор. Удачно — навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Шотландец поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.

… Крейсер уже девять суток разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то повисает на их гребнях.

— Как ты думаешь, Николай, далеко ли будут преследовать наш караван фашисты?

— Увидим. Я не сторонник прогнозов. Особенно в таких рейсах.

И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.

Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось громкое «Нордкап». Дипкурьеры насторожились: «Нордкап» — норвежский мыс. Но что сейчас означает это слово? Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?

В памяти всплыла карта Норвегии. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. А мысов столько на тесаке!

Нордкап где-то вверху. Ещё выше от него, в стороне, на северо-запад, — остров Медвежий. Опасный остров. Ведь на Медвежьем фашистская военная база.

В сентябре 1942 года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. Был там теплоход «Сталинград». И находились на нём два дипкурьера — Иван Хромов и Николай Шмаков. Они погибли. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро поглотила морская пучина. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Возможно, уцелели бы и дипкурьеры, будь они «порожняком», налегке. Но у них много диппочты. Если случится катастрофа — прежде всего уничтожить диппочту, чтобы она не досталась даже морю. Иван Хромов и Николай Шмаков так и поступили. Ценою своей жизни.

И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.

— Далеко до Медвежьего? — спрашивает Зайцев.

— Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.

Встали. Помолчали. Потом Зайцев сказал:

— Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мёртвым солдат, поднимается дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?

— Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остаётся память. Память людей. Долгая, вечная.

Георгий говорил медленно, подыскивая нужные слова, достойные такой минуты.

— Помнишь — на памятнике Теодору Нетте:

«Смерть наша будет отмщена

Грядущей пролетарской местью».

Перевёл дыхание, положил руку на плечо Зайцева:

— Я чувствую, как память о Хромове и Шмакове делает меня сильней. А ты?

— И я.

Кнопка вызовов давно уже не нажималась: всё равно никто не придёт. Единственная возможность что-либо спросить у Роберта, когда он принесёт еду. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль». — «С кем?» — «Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и всё. А результаты дуэли? Не знает.

Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…

И в минуту, когда ни Георгий, ни Николай никого не ждали, распахнулась дверь.

— Мистер Джонсон!

— Хау ду но ду, джентльмены! — прогремел его бас.

Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдаёт его усталость.

— Новости печальные? — насторожённо спросил Георгий.

— Бой проведён успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война. На этот раз огонь противника был значительно слабей. Но опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу — можно подняться на верхнюю палубу.

Николай и Георгий переглянулись.

— Давай первым. По традиции, — сказал Николай.

Георгий шагнул вслед за помкэпом.

Джонсон вдруг разговорился.

— Вы, русские, непонятные люди, — сказал он. — Я не понимаю логики некоторых ваших поступков. В минувшем году мы тоже шли в Мурманск с караваном, в составе которого был пароход «Старый большевик». В него угодило несколько снарядов. Возник пожар. В трюмах взрывчатка. Мы дали приказ покинуть пароход. Людей должен был подобрать наш эсминец. Логично? Да. Но ваш капитан отказался выполнить приказ. Команда не покинула борт. Корабль отстал, он долго дымился на горизонте. Потом исчез.

В ходе боя мы забыли о нём. Каково же было наше удивление, когда «Большевик» снова появился. Воскресение из мёртвых! Чёрт возьми, такое не укладывается в моей голове. Это вне всяких реальных рамок.

— Может быть, именно поэтому капитан «Старого большевика» награждён высшим орденом моей страны, а также британским орденом.

— И британским? — удивился Джонсон. — Я не знал.

Он остановился, медленно приложил руку к козырьку.

— В вашем лице я поздравляю доблестного капитана.

При этом Джонсон, несмотря на солидную качку, не шелохнулся.

Георгий жадно вдыхал морской воздух, подсоленный холодными брызгами.

— Можно бинокль? — спросил Джонсона.

— Пожалуйста.

Обвёл колышущиеся морские холмы, всматривался в тёмные силуэты пароходов. «Пыхтят. Не сдаются».

Затишье воскресило на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно — освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями.

Капитан приглашает всех за стол. Стюарды с привычной ловкостью поставили закуски, разлили суп. Капитан взял стаканчик с ромом. Поднялся. Офицеры и дипкурьер — тоже.