Страница 10 из 27
Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и ещё двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», — как он говорит, то есть запомнил. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, видавший виды костюм вызвал нескрываемую гримасу. У худого в петле жилета матово поблёскивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.
Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтоб не было расспросов». Всё же толстяк улучил момент:
— В Будапешт направляетесь?
— Нет, в Хатван.
В разговор вступил худой:
— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?
Урасов посмотрел в упор. «Чёрт возьми тебя! На шпика похож».
— Я словак Еду в Хатван, домой, к родственникам.
И тут — надо же случиться такому! — толстяк заговорил по-словацки! А Владимир, ни одного словацкого слова не знал!
Ничего не ответил, промолчал.
Соседи по купе смотрели на него вызывающе: ага, попался!
Поезд подошёл к станции Шаторальяуйхель.
Все спутники Урасова отправились в вокзальный буфет.
Владимир настороже. «Если появится полиция, убегу под вагонами». Он хорошо знал тучных полицейских: под вагонами им ни за что его не догнать. Они даже не полезут под вагоны. Встал в тамбуре, вынул украдкой карманное зеркальце: в нём виден перрон.
Двое богачей вернулись из буфета. Поезд тронулся. За вокзалом вдруг показалось шествие с красными знамёнами. «В чём дело?» Владимир недоумевал. В купе были новые пассажиры. Они рассказывали, что в Будапеште якобы коммунисты берут власть.
Владимир и бровью не повёл. «Может, это провокация?»
Двое, ходившие в буфет, едят апельсины. Толстяк говорит:
— Этих смутьянов быстро усмирят.
Снова и снова подозрительные, недружелюбные взгляды в сторону Урасова.
Вечером, около шести, прибыли в Мишкольц. На улицах демонстрации, красные флаги, вокзал тоже в кумаче. Мишкольц — рабочий город. Значит, действительно венгерский пролетариат поднялся! Толстяк и худой снова вышли в буфет. А когда возвратились, вид у них был мрачный, с пальцев толстяка исчезли перстни. «Спрятал! Испугался!»
Владимир воспрянул духом. А в Хатвани, где весь вокзал был запружён народом и гремели песни, ему стало совсем весело. В Хатвани соседи Урасова уже не вышли на перрон за новостями: всё было и так ясно. Они виновато молчали. Вдруг толстяк встрепенулся.
— Это же Хатвань, вам сходить! — Он посмотрел на Владимира.
— Поеду в Будапешт, к дядюшке.
Толстяк, заискивающе улыбаясь, протянул апельсины:
Угощайтесь, пожалуйста.
Владимир отказался.
— Может быть, вам купить билет дальше? Я всё равно пойду в буфет: жажда мучит.
Владимир дал деньги на билет, на апельсины и на бутылку минеральной воды.
Вернувшись, толстяк принёс всё заказанное Урасовым.
— Скажите, вы ведь русский военнопленный?
— Точнее, бывший военнопленный.
— Да, да, конечно, — закивал головой толстяк.
Урасов съел апельсины, выпил воду и задремал. Проснулся на рассвете, когда поезд подходил к Будапешту. Толстяк и тот, который с цепочкой («А где же она? И её нет!»), бодрствовали. Видимо, они не спали всю ночь. Когда показался вокзал, все повернулись к окнам: какая тут обстановка?
Урасов увидел на фасаде большой яркий плакат: рабочий перекрашивает парламент в красный цвет.
ЗДРАВСТВУЙ, ТЕОДОР НЕТТЕ!
Февраль двадцатого года застал Урасова в Вене. Здесь находились венгерские коммунисты, покинувшие Будапешт после поражения мартовской революции 1919 года и падения Венгерской советской республики. Среди них нет Бела Куна — его арестовали венские власти. Нужно спасти Куна и всех тех, кого реакция бросила за решётку. Ференц Мюнних сообщает Урасову: «Снова надо в Москву».
Владимир имел в те дни испанский паспорт: испанское консульство, бывшее попечителем русских военнопленных в Австрии, продолжало по инерции выполнять эту миссию, правда, с существенной поправкой: вербовало в белые армии. Вот Владимир и явился в посольство за визами в далёкий путь.
Его принял русский поручик Гельмштейн.
— Зачем пожаловали?
— Хочу на родину, спасать Россию от большевиков, надоело здесь сапоги тачать.
Владимир выдержал пристальный, испытующий взгляд консула Гельмштейна. Чтобы прервать напряжённую паузу, добавил:
— В Праге русский генерал Артамонов набирает добровольцев к Деникину. Отечество в опасности!
Виза получена. А дальше — Прага, Дрезден, Кенигсберг, Мемель, Ревель. Где поездом, где пешком, где по людной дороге, а в иных местах — лесом… Нередко выручало то, что после войны порядки ещё не были столь строгими.
Наконец добрался до Ревеля. На вокзале взял извозчика: «К советскому посольству».
Посольство помещалось в гостинице «Петроградская». Расплатившись с извозчиком, Урасов вошёл в вестибюль. Увидел трёх сотрудников. Радостно гаркнул:
— Здорово, ребята!
— Вы к кому?
— К послу.
— По какому делу?
— Я не знаю, с кем разговариваю.
Трое оказались курьерами охраны. Владимир повторил, что ему нужен только посол или его заместитель.
— Посол уехал в министерство иностранных дел, а заместителя вообще нет.
Покидать посольство, не встретившись с кем-либо из начальства, никак нельзя. А трое парией настороже, не хотят пускать. На шум выглянул высокий брюнет.
— Вы кто такой? — спросил брюнет.
Урасов внутренне почувствовал: начальство. Действительно, это был советник. Услышав просьбу Урасова поговорить наедине, пригласил в кабинет.
— Меня послал Бела Кун.
Конечно, у Владимира потребовали доказательств. Он попросил ножницы, распорол плечо в пальто и достал кусочек шелка. На нём по-русски было напечатано на машинке, что Венгерская коммунистическая партия командирует Владимира Урасова в Москву с особым заданием. Подпись: Ференц Мюнних.
Тон советника стал мягче, исчезла насторожённость. Беседа стала непринуждённой. В конце её советник сказал:
— Оформим ваш выезд как военнопленного. Ну а пока дня три придётся вам обождать. В посольстве оставить вас мы не можем. Придумайте сами что-нибудь. Раз вы сумели пройти такой сложный путь до Ревеля, сделайте и последнее.
Урасов пошёл наугад за город. «Конечно, им надо шифровкой узнать у Москвы обо мне». Сперва думал о разговоре с советником, потом мысли переключились на практическое: «Не следит ли кто-нибудь за мной?» Попетлял по улицам — слежки нет. «Ну а где же мне обитать три дня? О гостиницах не может быть и речи. Знакомых нет. Вокзал? Ненадёжное место, там жандармы, шпики. Днём ещё куда ни шло — можно шататься где-нибудь на окраинах или за городом, а ночью?»
Ничего не мог придумать Владимир. От досады даже выругался. Из-за перекрёстка, пересекая улицу, показалась похоронная процессия. Владимир остановился и, как многие, проводил её взглядом, а потом последовал за процессией. Так он очутился на кладбище. Побродил по аккуратным дорожкам, меж ухоженных могил, добротных надгробий. В правом углу кладбища заметил две часовни. Толкнул дверь одной — не поддаётся. Толкнул вторую — дверь скрипнула, открылась. Заглянул внутрь, осмотрелся и снова прикрыл дверь.
В этой часовне и провёл Владимир три неспокойные мартовские ночи, ёжась от холода, от прибалтийской сырости. И вот настал час отъезда. Вокзал. Поезд. В четырёхместном купе Владимир Урасов и дипкурьеры Нетте, Коротков, Земит. Как-то само собой получилось так, что Урасов, Нетте и Земит сразу перешли на «ты». Узнав, где Владимир маялся три ночи, Земит предложил:
— Выпей рюмку коньяку — согрейся. У меня есть про запас. А то ты вон как ёжишься. Глядишь, ещё заболеешь.
— Не поддамся, — твёрдо сказал Владимир. — От вина воздержусь. На службе не употребляю.
Нетте неожиданно засмеялся. Его смех был таким заразительным, что другие тоже заулыбались, хотя ещё не понимали, что рассмешило товарища.