Страница 34 из 85
– Безумное счастье, – сказал Менестрель, он подумал о Стендале, все вдруг исчезло, под его ручкой обнаружился листок бумаги, белый на темном столе; Менестрель сочинял стишок, задуманный еще в читалке. Бар гудел голосами, звуками шагов. Жоме, сидевший неподалеку, тоже что-то строчил, девочка-скаут склонилась, читая, а рядом, согнувшись над их спинами, стоял светловолосый парень. Менестрель прикрыл глаза. Он попытался вновь пережить исчезнувшее волнение. Нет, все было кончено. Он с удивлением оглядел свое тело. Он сидел здесь, за столиком, один, заброшенный, перед пустой чашкой, он писал смешной стишок, не имевший никакого отношения к тому, что он только что пережил, да, именно пережил. Тут, в моей Левой ладони, – он посмотрел на нее – свежесть ее округлой руки. В нескольких шагах от себя он заметил Жаклин Кавайон; она разговаривала с другой девочкой; как она посмотрела на него после семинара, она стояла в нескольких метрах, а у него было острое чувство обладания. Менестрель с трепетом подумал, девочки будут меня любить, и его перо опустилось на бумагу, он стал писать.
– Вот, – сказал Жоме, подняв голову. – Нацарапал. Пойдет?
Дениз медленно перечитала текст, не пропуская ни слова. Она всегда относилась к этому с чудовищной добросовестностью, придиралась к отдельным выражениям, запятым, взвешивала уместность терминов, обдумывала, не будет ли это в плане политическом… Жоме смотрел на нее, все это его забавляло, злило, умиляло. В сущности, нет никого лучше этой малявки – совершенно не думает о себе, добродетельна до мозга костей и в то же время наивна, по-настоящему наивна, а не разыгрывает из себя святую простоту, как все эти шлюхи.
– Послушай, – сказал он добродушно, – перестань ты придираться.
– Я перечитываю, – сказала она с вызовом, не отрывая глаз от листовки.
На самом деле Дениз даже не могла читать. В горле у нее стоял ком, строчки прыгали перед глазами… Я всем отвратительна, гнусный характер, слезы, заявила, что ухожу, набросилась на ребят, какой стыд.
– Кончила? – сказал Мериль. – Ну, чего ты тянешь!
– Оставь меня в покое, – сухо сказала она, склонившись над листовкой.
Мериль обменялся улыбкой с Жоме поверх соломы ее волос. Ох, уж эти девочки! Дениз слышала, как ребята над ее головой рассуждали о создавшейся ситуации, мирно перекидывались словами. Нет, читать она не могла.
– Ну вот, – сказала она и встала, держа в руке листовку. – По-моему, все в порядке. Я сматываюсь. Привет.
– Подожди меня, – сказал Мериль.
Жоме проводил их взглядом.
– Можно сесть к тебе? – сказал Менестрель, подсаживаясь к столику. – Я не помешаю? Ты не ожидаешь еще одну прихожанку?
Жоме рассмеялся и искоса посмотрел на Менестреля. Этот паренек ему нравился. Живой, насмешливый, милый. И, несмотря на свое происхождение, сердцем склоняется влево.
– Садись, – сказал он, подняв брови, – не вечно же говорить о серьезных вещах.
– Но я как раз собираюсь говорить с тобой о серьезных вещах, – сказал Менестрель. – Пока ты промывал мозги активистке, я почувствовал, что затяжелел стишком.
Жоме посмотрел на него.
– Не вижу следов беременности.
– Я разродился, – сказал Менестрель со стыдливой миной. – Вот дитя.
Он вытащил из кармана бумажку. Это была листовка, ему сунули ее у входа в рест, и он использовал оборотную сторону. Просто поразительно, сколько листовок потреблял Нантер.
– Прочесть?
– А сколько в нем строк, в твоем стихе?
– Восемь.
– Тогда давай.
– Ах ты ревизионистская контрреволюционная сволочь, – сказал Менестрель, – если ты предпочитаешь короткие стихи, почему ты читаешь Арагона?
– А я его не читаю.
– Какой позор! Члена ЦК!
Уперев ладони в ляжки, Жоме расхохотался. Вот так. Это была хорошая минута. Они сидели бок о бок, плечо к плечу и несли чепуху.
– Вернемся ко мне, – сказал Менестрель. – Я назвал свой opus magnum[21] – «Опыт порнопоэзы». Будут комментарии?
– К заглавию – нет.
– А ведь тут имеется довольно изящная аллитерация.
– Знаешь, есть русская пословица: курочка в гнезде…
– Ладно. Продолжаю. Это диалог.
– Давай договоримся, это стих или пьеса?
– Это стих в диалогической форме.
– Внимаю.
– Вот, – сказал Менестрель.
ОПЫТ ПОРНОПОЭЗЫ
– Барон, какой большой у вас… урон!
– Увы, маркиза, был несчастный случай…
– О боже! Случай ваш не самый лучший!
Пожалуйста, барон,
Подите прочь и кликните лакея.
– Лакея? О мадам! Ничтожество! Плебея!
– А что! Плебей способен вызвать страсть,
Была бы у него мужская снасть![22]
Жоме хохотал, запрокинув голову. Он ощущал возле своего плеча плечо Менестреля, также сотрясавшееся от смеха. Через минуту Жоме затих и сделал серьезное лицо. Менестрель, подражая ему, также перестал смеяться и, положив руки на стол, сказал с важным видом:
– Будут комментарии?
Жоме нахмурил брови, поднял указательный палец правой руки и сказал, четко артикулируя:
– Форма строгая. Идея отличается чистотой. Легкая кальвинистская тенденция уравновешивается влиянием Поля Клоделя.
– Позволь, – сказал Менестрель оскорбленно. – Я принимаю Клоделя, но против кальвинизма протестую. Несмотря на свою прогрессивную направленность, стихотворение лежит целиком в католической традиции.
– Прогрессивную направленность? – сказал Жоме, склоняя голову и морщась.
– Я удивлен, – сказал Менестрель. – Я удивлен, что ты не ощутил дыхания революции. В двух последних строках уже содержится весь дух 1789.
– Дух санкюлотов.
Они переглянулись, довольные друг другом. Вот. Это было здорово. Несмотря на разницу во взглядах, они понимали друг друга с полуслова. Они чувствовали себя сообщниками. Мир состоял, с одной стороны, из слабаков, старых кретинов, которые слишком принимали себя всерьез и ни хрена не тумкали, а с другой стороны, из молодых парней, таких, как они, сильных, сообразительных и полных жизненных соков.
– Вам весело, – сказала Жаклин Кавайон, держа в руке чашку кофе. – Можно, я сяду с вами?
Менестрель досмотрел на нее и на девочку, которая стояла рядом. Широкие скулы, слегка раскосые глаза, матовая кожа – все свидетельствовало об эстетически удачном смешении по крайней мере трех рас, с явным преобладанием, во всяком случае во внешнем облике, белых предков.
– Конечно, – сказал Менестрель. Он сам не донимал, радует его или нет это вторжение. Высокая полукровка со своей стороны не скрывала, что затея Жаклин ей совсем не по душе. – Конечно, – повторил Менестрель.
Девушки сели. Жаклин поспешно, ее приятельница о оскорбительной медлительностью, не глядя на мальчиков, храня выражение снисходительного презрения на своих полных губах. Менестрель сложил исписанную листовку и сунул ее в карман.
– Вы знакомы? – сказал Менестрель.
Жоме покачал головой.
– Жоме, – сказал Менестрель, сделав неопределенный жест рукой. – Социолог. Живет, как и мы, в общаге. Жаклин Кавайон.
Он посмотрел на метиску, подняв брови и как бы спрашивая ее имя, но та откинула голову, поглядела на него со спокойной наглостью и отвернулась, не сказав ни слова.
– Ида Лоран, – равнодушно сказала Жаклин. – Я тебя знаю, – продолжала она оживленно, вперив в Жоме свои великолепные глаза. – Я обратила на тебя внимание на последней Г. А. в общаге. Ты, похоже, был против.
Глаза Менестреля опять остановились на Жаклин, Он вспомнил с приятным чувством обладания, как она посмотрела на него, выходя с занятий Левассера. Жаклин откинулась на спинку стула, выпятив живот, ее круглое лицо было обращено к Жоме. Она была в узком черном выше колен платье с молнией спереди, облегавшем ее полное тело; ноги, обтянутые черными колготками с геометрическим рисунком, были скрещены. Ида Лоран сидела рядом с ней, положив руки на ногу, выпрямясь в изящной, но напряженной позе. Лицо ее было неподвижно, как у идола, властные раскосые глаза не отрывались от Жаклин Кавайон. Недурна девочка, можно даже сказать в определенном плане красива, но зато холодна, враждебна, полна отталкивающего презрения. Вот чокнутая, что я ей сделал? Или вся моя вина в том, что я парень?
21
Великое творение (лат.).
22
Перевод А. Ревича.