Возмездие

Зыков насладился легким замешательством на лице Турецкого и перевел:

—        Времена меняются, и мы меняемся с ними. Если вы хотите разбираться со мной по поводу прошлого — пустая затея. Все уголовные дела в отношении меня давно закрыты. Кроме того, я достаточно много потерял в разборках девяностых, чтобы не ввязываться более в уголовщину. И достаточно много приобрел, чтобы дорожить тем, что есть. Господь меня, к счастью, вовремя вразумил, — он указал глазами на пустой рукав, — и направил. Когда человек переживает восемь покушений на свою жизнь, когда он переживает клиническую смерть и возвращается к жизни, пусть покалеченным, но в здравом уме и памяти, поверьте, это много меняет в сознании. Я человек верующий. И отвечаю за свои поступки перед своим духовником. Он мне и отец и судья.

—        Кто же ваш духовник?

—        Иеромонах Тихон из Каменецкого мужского монастыря. Это в Ленинградской области. Съездите туда, спросите братию обо мне. Там прощать и понимать грехи умеют.

—        Понятно. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не вознесешься, так, кажется?

—        Зря вы выбрали со мной такой тон разговора, — процедил Зыков. На щеках заходили желваки.

«Вот-вот, рассердись, милый. А то больно уж ты спокойный, робин гуд мамин».

—        Давайте ближе к делу. Я спросил вас, являлся ли Новгородский вашим соперником? И зачем вы идете в Думу?

—        Иду, чтобы людям помогать. И чтобы не таскали меня на допросы всякий раз, когда в городе кого-нибудь шлепнут. Надоело. То один министр заявляет, что восемьдесят процентов предприятий Питера контролируется мной... То другой «силовик» — что пятьдесят в Москве тоже за нами. Откуда такие цифры? Почему пятьдесят? А не сорок восемь? И кто контролирует остальные? Надоело каждый раз через суд доказывать, что ты не верблюд.

—        То есть все-таки конечная цель — депутатская неприкосновенность? — усмехнулся Турецкий.

—        Конечная цель — коммунизм, — в ответ усмехнулся Зыков. — Повторяю, не нужно со мной в таком тоне разговаривать! Вы хотите, чтобы я пригласил сюда своего адвоката? Могу пригласить. Он в коридоре ждет.

Ага, все-таки завелся!

—        Адвокатов я, Михаил Владимирович, на своем веку перевидал немало и особого трепета перед ними не испытываю. Так что не пугайте. И напрасно вы обижаетесь. Вся ваша прошлая жизнь дает мне право разговаривать с вами именно в таком тоне. Или вы полагаете, что, сменив фамилию, и жизнь всю поменяли? Переписали начисто? И нет за вами смертей? Пусть среди бандитов, и что? Тоже ведь люди. Их тоже Господь сотворил, если оперировать вашими терминами.

—        Это для вас термины. А для меня — смысл нынешней жизни. Вы слетайте в Смоленск, спросите, сколько мы с помощниками сделали для города за последние пять лет! Какую технику приобрели дня агрокомплекса! Заводы строим для переработки сельхозпродукции. Новые рабочие места появились. Число безработных в городе сокращается. Помощь оказываем детям беспризорным. Нет, этого в ваших ведомствах никто видеть не желает! Как же: бандит, он на всю жизнь бандит. Олигархи, которые все население страны ограбили, сидят себе по заграницам. Никто их за жопу не прихватывает. А когда пытаешься в своей стране жить и помогать людям — все равно клеймо на тебе: ты бандит! Хотя никто этого не доказал, между прочим. Если вы в курсе, я сидел один раз за ношение оружия. Восемь месяцев. Вот и все. И если уж начистоту, у бандитов порядка больше. Хоть и живут они по понятиям, но понятия на законах справедливости основаны. А ваши законы для чего? Чтобы народ собственный гнобить и грабить!

—        С вашим приходом в Думу ситуация, безусловно, изменится, — съязвил Турецкий.

—        Не верите... Съездите в Питер, спросите там...

—        А что там? Какое чудо вы там сотворили? Накормили всех страждущих одним хлебом и двумя рыбинами?

—        Какое? Вот в один из ведущих питерских театров приехал ваш московский режиссер. Отличный мужик. Талантище. И, как человек в высшей степени серьезный, он к новой должности подошел со всей ответственностью и решил провести ряд перемен. И что? И тут же наткнулся на очень жесткое сопротивление. И когда он мне рассказал...

—        Вы помогли ему разработать концепцию нового спектакля?

—        Нет. Я помог ему справиться с чернож... с кавказским засильем в театре. Там такое творилось... Все буфеты в театре — это кавказцы. Замдиректора — тоже. В этих буфетах днем, во время репетиций, сидят на корточках соплеменники, анашу курят. По ночам девок в царские ложи таскают. Я посоветовал режиссеру расторгнуть договор аренды с этими... кавказцами. Дал ему своего адвоката. Такой вой поднялся! Из администрации города люди забегали! Как это так: кавказцев выгоняют из русского театра! Я не шовинист, но это же немыслимо! Пришлось подключить свои связи. Выйти на руководство диаспоры, потолковать. Заплатили им неустойку какую-то. Они убрались. Так мне актеры чуть ли не руки целовали. Мы, мол, десять лет в своем театре сгорбившись ходили, слово произнести боялись. У них теперь походка изменилась! А решил я вопрос не через суд, а через сходку. Мирную, без выстрелов и поножовщины. Моего авторитета достаточно, чтобы и не такие вопросы решать. Вот я и хочу их решать. Что ж тут плохого? У меня две дочки растут. Им здесь жить. Я в Европе три года кантовался и понял, что делать нам там нечего. Нужно свою страну обустраивать.

«Прямо Александр Исаевич!» — мысленно усмехнулся Турецкий.

—        Усмехаетесь? Не верите? Что ж, зря это я... бисер мечу. Как сказано в Ветхом Завете: «Если подуешь на искру, она разгорится, если плюнешь на нее, угаснет: то и другое выходит из уст твоих». Так что валяйте, плюйте.

—        Давайте вернемся к Новгородскому.

—        А что к нему возвращаться? Его уж не вернешь. Касаемо вашего вопроса о соперничестве, это вопрос смешной. Ну какой он мне соперник, Новгородский? Кто он такой, пидор этот?

—        Я вас попрошу не выражаться!

—        Да это я так, по-медицински, извините. И что с того, что я нахожусь в конце партийного списка? Это совершенно не означает, что те лица, кто занимает в этом списке первые строки, будут украшать Думу. Они лишь вывеска.

—        А вы?

—        А я человек реальный. С реальными деньгами и возможностями. Кто блок финансирует, вы в курсе?

—        Вы?

—        В том числе. И не в последних рядах.

—        Понятно. А скажите, Михаил Владимирович, у вас есть какие-либо предположения относительно гибели Новгородского? Мне показалось, он вам не нравился?

—        Мало ли кто мне не нравится? Это мой грех. Господь заповедовал всех любить. Меня и отец Тихон укоряет... Но я с собой борюсь. Вот вы мне, к примеру, крайне неприятны, но я же с вами разговариваю, пытаюсь достучаться... А что до мотива убийства?.. Я Новгородского мало знал. Но мне думается, искать нужно в прошлом. Откуда он в Думе взялся? На место убитого депутата попал, так?

—        Да.

—        Ну вот...

Зыков замолчал, глядя на Турецкого темными глазами из-под нависших надбровных дуг.

—        Вы думаете?

—        Я ничего не думаю. Это вам думать нужно. Конечно, Зыкова легче всего подозревать — за ним прошлое. Вам, я вижу, не объяснить, что человек может в корне измениться. Но какие у меня мотивы-то? По-серьезному?

—        Так, может, просветите, у кого они есть? Вы ведь человек бывалый. Помогите следствию.

—        Я следствию не помогаю. С детства. У каждого своя работа.

—        То есть вы и здесь и там? И в прошлом, и в настоящем. И за этих, и за тех?..

—        Я за себя.

—        Понятно, Михаил Владимирович. Что ж, прошу вас не уезжать из города. Мы можем вызвать вас еще раз.

—        Вызывайте.

Зыков смерил Турецкого тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз, поднялся.

—        Сегодня я вас более не задерживаю, — не отвел глаз Александр Борисович.