Пустырь Евразия

Провожатый оглянулся, увидал, куда он смотрит, и, не отвечая, попытался выпихнуть его с лестницы вниз, на первый этаж. Для маленького вьета это была непосильная задача. С минуту они, пыхтя, толкались.

— Я милицию приведу! — заорал Авенир, обрадованный такой удачей.— Азиаты! Камеру пыток тут устроили!

Вьет отскочил, проворно сунул руку в карман широких штанов. Глаза его сузились и недобро блеснули. Авенир увидел, как сыграло на солнышке узкое лезвие ножа. Он даже испугаться не успел и разводным ключом, которым до этого проверял затяжку на трубах, с размаху ударил заморыша по руке.

— А-а-а… — тихонько завыл тот, выронил нож и присел, прижимая руку к груди. Рука распухала на глазах.

— Ну ты… Это… Чего ты? — участливо спросил Авенир.— Сам же виноват.

Ему было неловко перед маленьким вьетом, точно он с ребенком связался. В темных глазах бедолаги появились слезы страдания и досады. Он отвернулся к стене и скреб от боли босыми ногами по кафелю лестницы. Авенир пододвинул к нему слетевшие во время борьбы шлепанцы.

Тут за спиной у него зашаркали шаги. Он перехватил покрепче тяжелый ключ и оглянулся. Сверху торопливо спускался мелкой походкой заморенного ослика тот самый старик с детским лицом. Только сейчас оно было озабоченное и сострадающее. Не обращая внимания на Авенира, он подошел к вьету, что-то сказал и взял пальцами его посиневшую руку. Тот покорно отнял руку от груди, зажмурился в ожидании боли.

— Это он сам… — пробормотал Авенир, переступая с ноги на ногу, как драчун-школьник возле учителя.— Первый напал…

— Помолчите минутку, Авенир Аркадьевич,— попросил старик тоненьким голоском, не оборачиваясь.

Не взглянув на онемевшего Авенира, старик присел рядом с вьетом, как-то по-особому прихватил его руку под локоть, сжал пальцами левой руки выше ушибленного места, а правой ладонью медленно, с усилием провел над ушибом сверху вниз, скрючив при этом пальцы и что-то приговаривая. Дойдя до пальцев пациента, он резко дернул кистью, будто что-то отбрасывая. Так он проделал раз пять, потом отпустил вьета. Тот изумленно смотрел на свою руку и шевелил пальцами. Слезы высохли. Он поднялся, хотел тряхнуть рукой, но старик с улыбкой остановил его, что-то сказав. Вьет низко поклонился старику. Потом поклонился Авениру, сложив руки на груди, и что-то попросил.

— Коснитесь его головы в знак прощения,— сказал старик негромко.— Он признает, что был неправ, и обещает выбросить нож. Пойдемте наверх, я наложу ему повязку.

Поддерживая пострадавшего под руку, старик легко поднялся по ступенькам. Авенир тащил за ними свой саквояжик, ошеломленный происходящим, но не забывал присматриваться.

Коридор третьего этажа был разделен надвое перегородкой с дверью. В передней части двери с петель были сняты и комнаты с коридором объединены в нечто целое. Тут было побогаче: стояли телевизор и видик, висели тонкие восточные гобелены, местами подпорченные не то огнем, не то сыростью. Это было нечто вроде клуба.

— Они никак не могут смириться,— сказал старик с улыбкой, когда вьет ушел, прихрамывая и бережно неся перед собой руку на перевязи.

— С чем? — спросил Авенир.

— С тем, что ваши мужчины выше и сильнее. Мне приходится напоминать им, в чем их истинная сила.

— В чем же?

— Вы сами догадаетесь, если захотите. Вы ведь пришли узнать про нас, правда?

— Откуда вам известно мое имя?

Старик не ответил, только загадочно улыбнулся.

— А тот человек, на цепи? — спросил Авенир.

— Вам не следует спрашивать про него. Ведь я не прихожу к вам в дом и не спрашиваю про ваши обычаи.

— Мы в домах людей на цугундер не сажаем.

— Вы сажаете их в другие места,— печально вздохнул старик.— Этот человек поступил нехорошо. Он притворился больным и, когда прочие ушли на работу, овладел чужой женщиной. Он будет сидеть там, пока муж этой женщины не простит его.

— Вот так дела! — присвистнул Авенир.— А если он его никогда не простит?

— Он умрет. Но тогда муж будет наказан за жестокосердие и будет также сидеть на цепи, пока родня умершего не простит его.

«Кровная месть наизнанку»,— подумал Авенир.

— Что еще вы хотите узнать? — спросил старик.

Можаев пожал плечами. Он и сам не знал точно, что именно хотел увидеть в этом странном приюте. Его интересовали загадочные нити, связывающие общину вьетов с роскошным особняком Бормана-Низовцева на Охте… Петруша.

— Одна из ваших девушек встречалась с парнем, которого я разыскиваю. Он сбежал из дому, и у меня есть сведения, что его здесь видели. Да что там! Я его сам здесь недавно видел.

— У нас не ночуют русские. А девушка… Наши женщины нравятся вашим мужчинам. Если он будет хорошо с ней обходиться, мы отдадим ее. Только этого ни разу еще не было. Все, кто уходил, вернулись. Все до одной.

— Почему?

— Не знаю,— улыбнулся старик.— Может, вам лучше спросить у себя?

Ничего обидного или коварного не было в его улыбке. От нее на душе становилось легко, хотелось улыбнуться в ответ.

— Почему у вас нигде нет зеркал? — поинтересовался Авенир.— Ваши женщины не любят смотреться в зеркала?

Ему не хотелось уходить, не разузнав хоть что-нибудь о похождениях Петруши Низовцева.

— Лучшее зеркало — глаза ближнего. Смотреть на самого себя — плохо,— ласково ответил старик и добавил: — У вас темные волосы, как у моего народа. Но глаза чужие. Вам не это нужно вовсе. Уходите.

Так убедительно прозвучал его голос, что Авенир покорно встал и вышел, не узнав, откуда старик знает его по имени-отчеству и почему Петрушу в его опасных похождениях сопровождают молодые вьеты. Он и думать об этом забыл, пока в ушах звучал ласковый голос старика, и вспомнил лишь на улице, когда вдохнул пыльный теплый воздух пустыря и освободился от наваждения. Дверь общежития закрылась, человек пять наблюдали за ним в окна первого этажа. Нечего было и думать, чтобы вернуться.

Чтобы развеять впечатления от похода и подумать обо всем, Авенир отправился на прогулку. По пути он посетил своего агента, Нину Петровну, на ее новом месте, выслушал новости и вынужден был признать, что она заслужила свою премию, которую он немедленно и выдал. Потом ноги сами понесли его по Ириновскому проспекту в сторону исторического особняка, реставрированного и заселенного семейством Низовцевых. Он шел и размышлял о судьбах крошечных народцев, брошенных в жернова истории, и о сверхъестественных способностях старого вьета. Чувствовал он себя при этом таким свободным и счастливым, каким давно уже не был. Ни за какие сокровища он не отказался бы теперь от этой загадки. Он впервые в жизни обрел себя! Обрести себя — ради этого стоит жить!

Теплые пыльные улицы полны были прохожими. Среди множества голов Авенир приметил две черные, низкорослые хозяева которых склонились над лотками уличного базарчика. Он осторожно приблизился сзади, тоже принялся рассматривать пластиковую бижутерию для девочек, подошел почти вплотную и завис над ними. Вьеты купили по дешевой цепочке каждый, бережно спрятали пакетики в карманы рубах и ушли, счастливые. Один из них был тот самый худой стриженый, с которым старик разговаривал на крыше.

Авенир краем глаза проводил их и прошелся дальше, на мост через Охту. Издали, с моста, была видна суета у подъезда дома Низовцевых. Юрий Карпович в черном, отлично скроенном костюме, придававшем ему некоторую стройность, в ожидании стоял у джипа, такого же огромного и черного, как он сам, поглядывал на часы и на крыльцо. Михалыч, прилизанный, как всегда, в рубахе и портупее через широкую спину, с заботливостью няньки выволок из дому бронежилет и уговаривал хозяина надеть. Борман отмахивался раздраженно, чем немало огорчал телохранителя. Из окна справа от парадного выглядывала бледная взволнованная Белла, что-то пришептывала. Из окна слева загорелая Вероника, скривившись, саркастически наблюдала эту суету. У джипа стояли еще машины, среди них Авенир тотчас узнал авто старшего следователя Грешникова.