Мальвиль

– А ты заметил?

– И за Эрве?

– Не исключено.

Молчание.

– Гм, послушай, а как же Тома?

– Тома понимает, что в Мальвиле всего две женщины на шестерых мужчин.

– И что же?

– Он, очевидно, считает, что поступил не слишком разумно, женившись на Кати.

Молчание.

– Как по-твоему, почему осталось так мало женщин? – снова заговорил Колен.

– В бродячих бандах понятно почему. Главари банд считают их обузой, или же они просто не выдерживают. Когда есть почти нечего, пища достается тем, кто сильнее.

– Ну а среди таких, как мы?

– Ты хочешь сказать среди оседлых?

– Да.

– Думаю, тут дело в другом. До Происшествия восемьдесят процентов девушек уезжали из деревни в город.

– А ты думаешь, города все уничтожены?

– Не знаю. Но до сих пор в бандах, с которыми мы имели дело, горожан не было.

Молчание.

– Дело дрянь, – угрюмо бросил Колен. – Для всех было бы лучше, чтобы у каждого была своя собственная жена...

Гм, если рассудить, мысль довольно-таки безжалостная по отношению к Мьетте. Бедная Мьетта! Вот и еще одному опостылело твое служение.

Я переменил тему.

– Колен, нынче после полудня ты должен отоспаться всласть.

Как я и предвидел, он заартачился.

– Почему это именно я? – заявил он, расправив плечи.

В самом деле, почему именно он? Ведь не из-за его же роста.

– Я собираюсь доверить тебе важную роль в обороне Мальвиля, – внушительно заявил я.

– А-а, вот как! – сказал он, просветлев.

– Я хочу, чтобы ты нес вахту в индивидуальном окопе, который сейчас роет Мейсонье.

– А кто будет в землянке?

– Эрве и Морис.

– А я в окопе?

– Да, а это значит, что тебе всю ночь не придется сомкнуть глаз. Они-то смогут спать по очереди, а ты нет.

– Бессонная ночь меня не пугает, – небрежно заявил Колен. И спросил: – А какое у меня будет оружие?

– Винтовка образца 36-го года.

– Ага! – удовлетворенно сказал он и, подняв голову, посмотрел мне в лицо. – А у них?

– У Эрве с Морисом?

– Да.

– Их собственные винтовки. Молчание.

– А зачем всем троим винтовки образца 36-го?

– Затем, чтобы, когда вы начнете палить в вильменовских бандитов, они не могли отличить по звуку, кто стреляет – вы или они сами.

Он остановился и посмотрел на меня, растянув рот в лукавой ухмылке.

– По звуку – это точно, зато на ощупь разберут. Здорово у тебя котелок варит, никому бы другому не додуматься.

– А ты ведь тоже кое-что надумал.

– Я?

– Объясню потом. Я еще не все сказал. Этой ночью я отдам тебе свой бинокль.

– Ага! – отозвался Колен.

– Думаю, Вильмен пойдет на приступ с рассветом, – добавил я. – Рассчитываю, что ты увидишь его первым и просигналишь мне.

– Электрическим фонариком?

– Ни в коем случае. Только выдашь себя.

– Тогда как же?

– Будешь ухать по-совиному.

Теперь и он посмотрел на меня и просиял улыбкой. Была в ней такая простодушная гордость, что, хотя я и предвидел его реакцию, мне стало чуть больно за него. С какой радостью я поделился бы с ним лишними сантиметрами моего роста, только бы он перестал цепляться за любой повод, чтобы взять реванш за то, что вышел недомерком.

– Ты сказал, что я тоже кое-что надумал, – начал он немного погодя.

– Кое-что надумал ты, а кое-что Кати.

– Кати? – удивился Колен.

– Видишь, тебе это даже представить трудно. Ты ее воспринимаешь несколько односторонне.

Мы обменялись коротким «мужским» смешком, и я продолжал:

– Если Вильмен отступит, мы погонимся за ним на лошадях, но не по дороге, а вот по этой самой тропинке. Мы поспеем гораздо раньше, чем он, на то место, где висит наше воззвание. А там устроим засаду.

– Засаду придумал я, – с затаенной гордостью сказал Колен. – А Кати?

– Кати вспомнила о лошадях. А я о тропинке.

Пусть купается в лучах собственной славы. Добрых пять минут мы прошагали в молчании, потом Колен сказал чуть дрогнувшим голосом:

– Думаешь, мы свернем шею этому треклятому Вильмену?

– Надеюсь. Теперь я боюсь только одного, – добавил я, – вдруг он не решится на нас напасть.

Глава XVII

Этой ночью, как и предыдущей, я взял на себя предрассветную вахту. С той только разницей, что Эвелине разрешено было лечь рядом со мной на тюфяке, брошенном на полу в кухне въездной башни, и бодрствовать во время моего последнего бдения.

На нее было возложено два поручения: едва я стисну ей плечо, сразу же разбудить тех, кто спит в башне, а самой после этого бежать в Родилку, чтобы оседлать Амаранту и двух белых кобылиц – на случай, если придется преследовать врага. Малабара я решил не брать. Боялся, что, завидев кобылиц, он выдаст нас своим ржаньем.

Все роли были четко распределены. Мену – у подъемного моста. Фальвина – в подвале ренессансного замка: ее присутствие успокоит, мол, коров и бычка, которых мы там привязали. Ничего лучшего я не придумал, чтобы избавиться от ее кудахтанья.

Я пронумеровал бойницы, с первой по седьмую, ведя счет с южной стороны. По сигналу Эвелины каждый должен побыстрее, стараясь не поднимать при этом шума, встать у своей амбразуры: Жаке у первой, Пейсу у второй, Тома у третьей, я у четвертой, Мейсонье у пятой, Мьетта и Кати у шестой и седьмой. Две последние бойницы находились во въездной башне. Скрытые хитроумным коленчатым выступом, наши воительницы могли оттуда стрелять, не опасаясь ответных выстрелов неприятеля. Тут мы все были единодушны: мы не можем рисковать нашими женщинами, от них зависит самое будущее мальвильской общины.

Эрве и Морис заняли места снаружи, в землянке. Колен – в индивидуальном окопчике. Именно он выстрелом должен был подать сигнал открыть стрельбу, как только убедится, что пора, но не раньше, чем Вильмен и его банда подойдут на достаточно близкое расстояние.

– Я прихвачу с собой лук, – объявил Колен накануне вечером.

– Зачем тебе лук? У тебя же есть ружье!

– Ну и что ж, – стоял на своем Колен. – Считай, что я надумал еще одну хитрую штуку. Понимаешь, надо хорошенько нагнать на них страху. Ни шума, ни дыма, и на тебе – стрела прямо в сердце. Представляешь, как они перетрусят? И вот тут-то, не раньше, я и стану палить из ружья.

Он был так доволен своей выдумкой, что я уступил. Вечером мы видели с крепостной стены, как он шел с ружьем на плече и огромным луком на перевязи. Мейсонье пожал плечами, Тома был возмущен.

– Все ты ему спускаешь, – упрекнул он меня.

Спал я мало, но, как и предыдущей ночью, когда наступил час моей предрассветной вахты, я устроился на принесенной Мейсонье скамеечке у четвертой бойницы и ощутил прилив бодрости. Ствол моего «спрингфилда» покоился на вековых камнях выступа, приклад прижат к бедру. Ну разве не странно, что я, человек XX века, сижу здесь, где столько раз несли караул одетые в кольчуги английские или гугенотские стрелки? Не будь рядом со мной Эвелины и товарищей, которые спали во въездной башне, я не стал бы цепляться за жизнь, полную таких превратностей. Вечная борьба с бродячими бандами, отупляющее гарнизонное существование, всегда начеку – сколько еще лет обречены мы на такую участь?

Эвелина сидела рядом со мной на своей любимой низенькой табуретке. Спиной она опиралась о мою левую ногу, голову положила мне на колени. Была она легкая как перышко. Эвелина не спала. Время от времени я поглаживал левой рукой ее шею и щеку. И тотчас ее ладонь касалась моей руки. Условие было твердое – никаких разговоров.

Я знал, что мои отношения с Эвелиной коробят моих товарищей, хоть они и одобряют то, как терпеливо я ухаживаю за ней во время приступов, занимаюсь ее образованием, гимнастикой. Собственно говоря, сделай я ее своей женой, они наверняка осудили бы меня. Но так было бы им понятнее. По правде сказать, я и сам перестал себя понимать. Мои отношения с Эвелиной оставались платоническими, хотя и была в них доля чувственности. Я не испытывал соблазна овладеть ею, но ее юное тело восхищало меня. Как и ее прозрачные глаза и длинные волосы. Если в один прекрасный день Эвелина превратится в красивую девушку, вполне возможно, я при моем характере не устою. Но по-моему, я много потеряю. Я бы сто раз предпочел, чтобы она осталась такой, как сейчас, и наши отношения не изменились бы.