Мальвиль

С непроницаемым лицом возвращаюсь к столу, сажусь и бросаю:

– Рассказывай дальше.

Эрве рассказывает о взятии Ла-Рока.

Когда стемнело, Бебель, переодетый женщиной, в одиночку подошел к южным воротам города с маленьким узелком в руке. Часовой, охранявший башню, – позже мы узнали, что это был Лануай, – впустил его, и Бебель, убедившись, что рядом никого нет, перерезал ему горло. А потом открыл ворота своим. Город был взят без единого выстрела.

По просьбе Мейсонье я предоставил ему слово.

– Сколько у вас винтовок образца 36-го года? – спросил он пленника.

– Двадцать.

– А боеприпасов много?

– Думаю, что да. Выдачу их ограничивают, но не слишком строго. У Вильмена правило такое, – добавил Эрве, – всегда иметь на двадцать винтовок два десятка стрелков.

По просьбе Мейсонье Эрве подробно описал базуку. Когда он кончил, вступил в разговор снова я.

– Никак не пойму, сколько вас все-таки – семнадцать или двадцать?

– Вообще-то двадцать. Но в сражении у Фюмеля мы потеряли троих. Так что осталось семнадцать. Потом ты убил одного – значит, шестнадцать. И меня взял в плен – выходит, пятнадцать.

Ошибиться невозможно, по голосу слышно: он очень рад, что оказался среди нас.

Помолчав, я спросил:

– Ты давно знаешь Мориса, которого завербовали вместе с тобой?

– Еще бы! – оживился Эрве. – Мы друзья детства. Когда взорвалась бомба, я проводил у него отпуск.

– Ты его любишь?

– Еще бы! – ответил Эрве. Я посмотрел на него.

– Значит, нельзя тебе бросить его, он в одном лагере, ты в другом. Так дело не пойдет. Представляешь, вдруг Вильмен нападет на нас – как ты будешь стрелять в Мориса?

Эрве вспыхнул, и в глазах его я прочел сразу и радость оттого, что я решил дать ему оружие, чтобы он сражался в наших рядах, и стыд, как это он мог забыть о Морисе. Я тихонько хлопнул ладонью по столу.

– Ладно, Эрве, сейчас я скажу, что мы сделаем. Отпустим тебя на свободу.

Он резко откинулся назад. Пожалуй, никогда еще пленник не выказывал так мало радости при мысли о предстоящей свободе. Краем глаза я наблюдаю также, как восприняли это заявление мои товарищи.

Гляжу на Эрве. Краска сбежала с его щек.

– Что-нибудь не так? – спрашиваю я. Он кивает.

– Если ты выпустишь меня без винтовки – это все равно что приговорить меня к смерти, – произносит он сдавленным голосом.

– Я об этом подумал. Перед уходом тебе вернут винтовку.

Тут мои товарищи беспокойно зашевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал:

– А дальше ты поступишь так. Само собой, никому не скажешь, что тебя взяли в плен. Скажешь, что твоего товарища убили, когда он заглянул через ограду, а тебе удалось спастись бегством под градом пуль. Скажешь, что, по-твоему, в тебя стреляли сверху, с донжона, – добавил я.

Мне вовсе не улыбается, чтобы Вильмен еще до нападения на Мальвиль заподозрил о существовании нашей землянки на холме у «Семи Буков».

– Не забудь об этом, это важно.

– Не забуду, – обещает Эрве.

– Ладно. А при первом же удобном случае ты с Морисом...

– Дальше можешь не объяснять, – прерывает Эрве.

– Последний вопрос, Эрве: как ты шел из ЛаРока?

– Проселком, конечно, – слегка удивился Эрве. – А разве есть другой путь?

Я не ответил. Ну вот и все. Больше нам говорить не о чем. Эрве ждет. Он обводит залу мягким, честным взглядом своих черных глаз. Бородка клинышком ему идет: так он солиднее и мужественнее. Он смотрит на нас, смотрит на Мену – он сразу догадался, что она расположена к нему, – на окна со средниками, на военные трофеи и огромный камин. Кадык на его шее ходит ходуном, и, хотя он крепится, я чувствую, что мальчуган – ведь он еще мальчуган – взволнован до глубины души. Он боится одного – потерять людей, которые приняли его в свою семью. Лишиться Мальвиля.

Я встаю.

– Ну, пора, Эрве.

Он поднялся, я подошел к нему и снова завязал ему глаза. Мы все проводили его до въездной башни, а оттуда уже вдвоем с Мейсонье довели до палисада и выпустили через опускную дверцу. К счастью, сраженный пулей, его спутник упал ближе к пропасти, и, когда Эрве на четвереньках прополз через лазейку, ему не пришлось пробираться слишком близко от мертвеца. Я протянул ему через дверцу винтовку, он встал во весь рост, помахал нам рукой, широко, по-детски улыбнулся. И крупно зашагал по дороге. Я глядел ему вслед через смотровое окошко.

– Возможно, мы потеряли одну винтовку, – шепнул мне на ухо Мейсонье.

Я посмотрел на него.

– А возможно, приобретем две.

А главное, двух бойцов. Потому что ружей у нас стало теперь восемь, считая винтовку убитого. Можно вооружить не только шестерых мужчин, но и Мьетту с Кати. А вот люди нам нужны позарез. Если Эрве с Морисом удастся бежать, у Вильмена останется всего четырнадцать бойцов. А нас в этом случае станет десятеро. В ружейной перестрелке от количества бойцов зависит ох как много...

Это я и изложил общему собранию, которое созвал во въездной башне сразу же после ухода Эрве, пока Жаке рыл могилу для убитого за оградой палисада, а Пейсу, спрятавшись в ста метрах от него у обочины дороги, охранял его с оружием в руках.

– Помни, Пейсу, – наставлял его Мейсонье, – укройся хорошенько. Чтобы ты видел всех, а тебя никто!

Мейсонье у нас главный эксперт. Вояка. Хоть он и коммунист, но прошел военную подготовку. Видно, считал, что лишние знания не помешают, откуда бы они ни шли. И вот собрание началось с того, что Мейсонье объяснил нам: винтовки образца 36-го года были на вооружении французской армии к началу второй мировой войны. Конечно, с той поры было изобретено кое-что похлеще, но и это не так уж плохо. А базуки, по словам Мейсонье, американцы начали выпускать в 1942 году. Дальнобойность 60 метров. Стенам Мальвиля опасность не грозит – они слишком толстые. Будь при этом Пейсу, он непременно бы добавил: «И сложены на известковом растворе». А известь, которой больше шести сотен лет, потверже камня.

– Зато палисад! – покачал головой Мейсонье. – И ворота внешнего двора! И подъемный мост во внутреннем...

Мы переглянулись. Я попытался придать своему голосу уверенность, хотя вовсе ее не испытывал.

– Ничего страшного, – решительно объявил я. – Палисадом мы, конечно, пожертвуем. Собственно говоря, он и построен-то ради маскировки, но он сыграет свою роль – задержит врага, ведь врагу придется его разрушить и тем самым выдать себя. Зато перед воротами въездной башни я предлагаю возвести защитную стену примерно в метр толщиной и метра три высотой. Чуть в стороне от моста, чтобы дать проход всаднику, ну а кроме того... Кроме того, во дворе у нас есть песок, в подвале мешки, мы наполним их песком и навалим у стены.

К моей великой радости, Мейсонье меня поддержал, а после всех его технических выкладок его одобрение значило немало.

Прежде чем приступить к работе, я сказал еще несколько слов. Прошлой ночью, хотя все были против, я распорядился нести вахту. И счастье, что я настоял на своем. Не хочу раздувать это дело, но подчеркиваю: то, что ребята упирались, было скрытой формой нарушения дисциплины. И точно так же – только это уже много хуже – нарушала дисциплину Кати, когда упрямилась и не хотела нести охрану вала, пока мы допрашивали пленника. Тут я позволил себе отвести душу:

– Больше я этих фокусов не потерплю! Отдал приказ – и точка, у меня нет времени препираться со всякими занудами.

Я встал. Собрание окончено – продолжалось оно всего минут десять. Теперь нам не до былых словопрений.

Кати промолчала, только как-то странно поглядела на меня. С ненавистью? С обидой? Ничуть не бывало. Скорее взгляд ее говорил: «Ах вот как! Значит, я, по-твоему, зануда! Ну погоди». И в этом «погоди» отнюдь не было угрозы. Скорее уж осмелюсь назвать это обещанием.

Когда могила была вырыта и убитый предан земле, я снял Пейсу, без которого мы не могли обойтись, с его поста на дороге в Ла-Рок, а вместо него поставил Колена – недоставало только, чтобы в случае нападения нас застигли врасплох за работой, хотя вряд ли на нас нападут днем. Я разбил наших людей на два отряда. Один под началом Пейсу подносит к месту, где он возводит стену, уже обтесанные глыбы, которых навалом во внешнем дворе. Второй, куда входят четыре женщины и Эвелина, наполняет мешки песком, завязывает их и подтаскивает к краю рва, где их потом взгромоздят один на другой. Двум нашим железным тачкам не придется нынче простаивать.