Нечто подобное

— Он исчез, — с упреком сказала Николь. Конечно, он исчез, — этого она и ожидала. Но, во всяком случае, это прекратило их разговор, она избавилась от его присутствия.

Нам следует отправиться в прошлое, подумала Николь, в детство Гольтца, и там его уничтожить. Но Гольтц и это предвидел. Он уже давно был в прошлом, в день своего рождения и на протяжении всего детства: охраняя себя, тренируя себя, лелея себя-ребенка. Через принцип фон Лессингера Гольтц стал по сути дела своим собственным отцом. Он был своим собственным постоянным спутником, своим Аристотелем в течение первых пятнадцати лет своей жизни, и поэтому молодого Гольтца нельзя ничем удивить.

Удивление. Это тот элемент, который фон Лессингер почти полностью убрал из политики. Теперь все было только в стиле «причина — следствие». Во всяком случае, так она надеялась.

— Миссис Тибодокс, — сказал один из полицейских очень почтительно, — вас хочет видеть человек из АО «Химия». Некий мистер Мерилл Джадд. Мы провели его наверх.

— Ах да, — кивнула Николь. Она назначила ему встречу; у Джадда были какие-то новые предложения насчет лечения Роберта Конгротяна. Психохимик прибыл в Белый дом сразу, как только узнал о том, что Конгротяна нашли.

— Спасибо, — сказала она и направилась к комнате Калифорнийских Маков, где должна была встретиться с Джаддом.

К черту этих Антонов, Феликсов, Карпов, думала она, спеша по застланному коврами коридору. Двое полицейских следовали за ней. Предположим, они попытаются саботировать проект Дитера Хогбена — возможно, Гольтц прав, возможно, нам надо с ними бороться! Но они так сильны. У них так много ресурсов. Карпы, отец и сын, были профессионалами в этом деле, даже в большей степени, чем она.

Интересно, что конкретно подразумевал Гольтц, думала она. Насчет того, что мы способствовали чему-то большему, чем ожидали, когда вновь обрели Роберта Конгротяна. Связано ли это с Луни Люком? Он ведь в одном ряду с Карпом и Гольтцем: еще один пират и нигилист, все для себя за счет государства. Сколько сложностей! И все же все эти проблемы перекрывала одна, похожая на ноющую боль, — вопрос Геринга. Рейхсмаршал просто не мог решить, и не хотел, ни за что не хотел ставить точку, и его нерешительность тормозила все дело, отвлекала ее внимание, и все это стоило ей слишком дорого. Если Геринг не решится сегодня к вечеру… Он окажется, как она его и заверила, снова в своем времени к восьми часам вечера. Примет участие в поражении, которое в конце концов — а он наверняка все узнает — будет стоить ему жизни. Я прослежу, чтобы Геринг получил в точности по заслугам, зло подумала она. И Гольтц, и Карп тоже. Все они, включая Луни Люка. Но это надо сделать осторожно, с каждым по очереди. А сейчас у нее самая неотложная проблема — Конгротян.

Она быстро вошла в комнату Калифорнийских Маков и приветствовала психохимика из АО «Химия» Мерилла Джадда.

Яну Дункану приснился жуткий сон. Отвратительная старуха с зеленоватыми сморщенными пальцами царапала его, скулила, упрашивая что-то сделать. Он не понимал, что именно, так как ее голос сливался, был неразличим, слова проглатывались ее беззубым ртом, терялись в извилистой дорожке слюны, которая сбегала по подбородку. Он боролся, чтобы освободиться от нее, чтобы проснуться, убежать от нее…

— Боже. — Раздраженный голос Эла просочился через слои его подсознания. — Просыпайся! Надо отчаливать: нас ждут в Белом доме меньше чем через три часа.

Николь, понял Ян, покачиваясь сидя в постели. Это она мне снилась — старая и сморщенная, с сухими, морщинистыми, неживыми сосками, но все же она.

— О’кей, — пробормотал он, нетвердо стоя на ногах. — Я вовсе не собирался спать на ходу. И вот я поплатился: мне приснился жуткий сон про Николь. Слушай, Эл, вдруг она и вправду старая, несмотря на то что мы видели? Вдруг это трюк, подстроенное видение? Я хочу сказать…

— Мы будем выступать, — сказал Эл. — Играть на кувшинах.

— Но я этого не переживу, — сказал Ян Дункан. — Моя способность приспосабливаться слишком сомнительна. Это превращается в кошмар: Люк контролирует папуулу и Николь, может, старуха — какой смысл идти? Разве мы не можем вернуться и просто смотреть ее по ТВ? Мне этого достаточно. Мне нужен только образ, ладно?

— Нет, — упрямо сказал Эл. — Мы должны это прояснить. Помни, ты всегда можешь иммигрировать на Марс; все средства у нас под рукой.

Стоянка уже поднялась и двигалась по направлению к восточному побережью, к Вашингтону округа Колумбия.

Когда они приземлились, их тепло встретил Гарольд Слезак, пухлый, веселый человек; он пожал им руки, и они почувствовали себя свободнее по дороге к служебному входу в Белый дом.

— Ваша программа изысканна, — пророкотал он, — но вы можете прекрасно справиться со мной, с нами, я имею в виду с Первым семейством, и в особенности с Первой Леди, которая очень интересуется всеми видами необычного искусства. Согласно вашим биографическим данным, вы тщательно изучали ранние граммофонные записи начала двадцатого века, чуть ли не одна тысяча девятьсот двадцатого года, групп, игравших на кувшинах и сохранившихся со времен Гражданской войны США. Так что вы самые настоящие «кувшинисты», правда, Классические, а не народные.

— Да, сэр, — ответил Эл.

— Но не могли бы вы, однако, вставить одну народную мелодию? — спросил Слезак, когда они миновали охрану НП у служебного входа и вошли в Белый дом. Они шли по длинному спокойному коридору с искусственными свечами, установленными на одинаковом расстоянии. — Например, мы предлагаем «Колыбельную для моей Сары Джейн». В вашем репертуаре она есть? Или нет?

— Есть, — коротко ответил Эл. На его лице появилось выражение отвращения, но быстро исчезло.

— Прекрасно, — сказал Слезак, пропуская их по-дружески вперед. — Могу ли я поинтересоваться, что это за существо с вами? — Он взглянул на папуулу уже с меньшим энтузиазмом. — Оно живое?

— Это наш тотем, — сказал Эл.

— Вы хотите сказать, суеверное воздействие? Талисман?

— Точно, — сказал Эл. — С его помощью мы успокаиваем свое волнение. — Он погладил папуулу по голове. — Кроме того, это часть нашего номера, он танцует, пока мы поем. Знаете, как обезьяна.

— Да, черт меня подери, — сказал Слезак, его энтузиазм опять вернулся к нему. — Теперь ясно, Николь будет в восторге; она любит мягкие пушистые вещи. — Он открыл дверь перед ними.

Там была она.

Как мог Люк так ошибаться, подумал Ян Дункан. Она была еще красивее, чем та, которую они мельком видели на площадке, и по сравнению с изображением по ТВ она была гораздо ощутимее. Это была разница, сказочная явственность ее появления, ее реальность, ощутимость. Они почувствовали это. Вот она сидит в бледно-голубых хлопковых брюках, в сандалиях на маленьких ножках, в полузастегнутой белой блузке, через которую он мог видеть — или ему это казалось — ее загорелую, гладкую кожу. Она была какая-то домашняя, подумал Ян. В ней не было ни притворства, ни тщеславной гордости. Ее коротко подстриженные волосы, открывавшие прекрасную шею и уши, которые его поразили, привлекали все его внимание. И, подумал он, она так чертовски молода. Казалось, ей не было и двадцати. Он подумал, не помнит ли она его по какой-то чудесной случайности. Или Эла.

— Николь, — сказал Слезак, — вот музыканты на кувшинах, исполнители классической музыки.

Она подняла глаза, посмотрела на них искоса; она читала «Таймс». Теперь она улыбнулась, приветствуя их.

— Добрый день, — сказала она. — Вы уже обедали? Мы могли бы вам предложить канадский бекон, пирожные и кофе, если вы хотите подкрепиться. — Странно, но казалось, ее голос шел не от нее, он материализовался где-то под потолком. Посмотрев туда, Ян увидел несколько громкоговорителей и вдруг понял, что Николь была отделена от них стеклянной или пластиковой перегородкой, — меры безопасности для ее защиты. Он почувствовал разочарование, но все же понимал, почему это было необходимо. Если бы с ней что-то случилось…