Зеркало Велеса

Поперек пути, почти под самый потолок, оказались натянуты пологи. Два — сшитые из сыромятных пятнистых козьих шкур. Третьим, самым дальним пологом служила мягкая кошма, сразу за которой открывалось обширное логово. Потолок его находился на уровне пещеры, а к полу, что темнел на глубине добрых пяти саженей, вела вдоль стены длинная пологая лестница. Здесь пахло едким дымом, сосновой смолой и чем-то чуть сладковатым, дрожжевым, как от кадушки со сдобным тестом.

Освещалось помещение не свечами или факелами, а продолговатым камнем с сажень длиной и локоть в толщину, вмурованным в стену на высоте в полтора роста. Свет был слаб — при взгляде на колдовской валун глаза не испытывали никакого неудобства, — но благодаря ему в пещере царила не полная мгла, а слабый полумрак, в котором различались и ступени лестницы, и длинный стол внизу, возле которого стояли две грубо сбитые скамьи. Чуть дальше тянулись многочисленные ниши с туесками, кувшинами, баклажками, торбами, кожаными мешочками. Обложенный валунами очаг с рогатками для вертела располагался между двумя высокими кучами хвороста и сухих осенних листьев, и в нем еще тлели бурыми огоньками недогоревшие угли.

В конце лестницы гостью ветретили два деревянных идола высотой по пояс, их рты были испачканы чем-то темным. Женщина охнула, испуганно перекрестилась — и в тот же миг груда листьев зашевелилась, из нее появилась голова с вытянутым лицом и редкими седыми волосами на макушке.

— Что же ты непокойна так, боярыня? — прошептали бесцветные губы. — Коли пришла к богам исконным, отчего пришлых демонов знаками своими привечаешь?

— Я… — Женщина попятилась, уперлась спиной в стену. — Я… я пришла за помощью, колдун… За исцелением…

— Вот вы каковы, неблагодарные смертные, — вздохнул хозяин пещеры. — Коли жертвы приносить — в святилища с золотыми куполами ступаете, а как занедужили — враз к кровным богам бежите? Отчего же так, боярыня? Пришлым богам бы и кланялись… Отвернись.

Гостья послушно отвернулась к стене, вскинула ко лбу руку, но спохватилась, опустила. Жалобно пролепетала в сухую глину:

— Я молилась, колдун. И жертвовала, и молилась истово, и постилась, и милостыню раздавала. Ничто не помогает…

— Колдун… — за самой спиной услышала она и испуганно развернулась.

Хозяин пещеры оказался стариком невысоким — едва доставал ей до подбородка, — безусым и безбородым, с белым морщинистым лицом. На плечах его лежал серый суконный балахон, подвязанный кожаным ремешком с двумя ножами и вышитым кисетом, над ремешком не очень сильно, но заметно выпирало брюшко.

— Колдун… Слов иных не знаешь, боярыня? Молвила бы «волхв» — ведомо тебе сие слово? Али на худой конец ведуном бы нарекла. Небось, мудрецами токмо пришлых жрецов чтишь?

— Прости… Лютобор, — нашлась гостья. — Мудрый Лютобор…

— И то складно, — похвалил колдун, вытянул руку и провел ладонью женщине от лба до низа живота. Та попыталась отпрянуть, но уперлась спиной в стену. — Рот открой, страдалица.

Гостья открыла было рот, но тут же спохватилась, захлопнула его, вскинула сжатые пальцы ко лбу — и опять в последний миг опомнилась и остановила руку.

— Есть хворь у тебя, есть, женушка, — кивнул старик. — Да не столь велика, чтобы по весям бездонным с нею шастать. Живо чрево твое, да больно лениво. Спит, не добудилися добры молодцы.

— Сын, сын у меня наверху, мудрый Лютобор, — замахала руками на лестницу женщина. — Уж вторую седмицу, как немощен стал. Горяч, беспамятен. Потом исходит, нешто в парилку попал. Не ест ничего, насилу водицей поить удастся. Спаси мне сына, мудрый Лютобор. Спаси — чем хочешь, отплачу! Все, что пожелаешь, все исполню!

— Что пожелаю? — прищурился на нее колдун. — Коли так, то желаю бор за Удраем в свое владение, дабы лесорубы да бабы-ягодницы не досаждали, да еще гору, что Сешковской ныне кличут. От вашей усадьбы аккурат с полверсты до нее будет. Ту, на которой под полнолуние смех да песни слышны.

— Как же я тебе отдам сие, Лютобор? — отпрянула женщина. — То же не мое, то князя Друцкого земли будут!

— Отчего же обещаешь, чего дать не можешь, глупая баба? — отчитал боярыню старик. — Помысли поперва, а уж потом словами кидайся клятвенными.

— Серебра, золота отсыплю, сколь спросишь. Что есть, все отдам. Исцели сына, мудрый Лютобор! Исцели, матерью твоей заклинаю!

— На что мне серебро твое, боярыня? — хмыкнул колдун. — В очаге его не разожжешь, на плечи не накинешь, в горшке не сваришь. Что проку мне с такой награды?

— Сын… наверху… — Гостья уже не знала, что и пообещать, в ее голосе зазвучали слезы. — Исцели сына, Лютобор. Милости у тебя прошу. На тебя все указывают. Сказывают, ты все можешь. В тебе сила великая есть. Коли пожелаешь, так и мертвого оживишь. А уж немощного к свету вернуть тебе — что на воду дунуть. Спаси его, Лютобор. Спаси кровинушку мою, радость единственную. Спаси…

Старик поджал губы, отчего те совсем побелели и стали светлее кожи, развернулся, отошел к куче хвороста, выбрал пару сучьев, провел ими над очагом. Сухое дерево тут же затрещало огнем. Одну из деревяшек колдун кинул на угли, с другой двинулся к лестнице:

— Ладно, боярыня, неча тут сырость разводить. Показывай отрока своего. Може, и придумаю чего. Мертвого не оживлю, а на живого, коли роду не чужого, крови нашей, найдем снадобье верное. Внука Сварожьего Маре не отдам, не для того ныне небо копчу…

Возле малинника гостья выпутала из кустарника поводья своего скакуна, отвела его в сторону, вернулась назад и принялась распускать ремни, что удерживали недужного паренька на широкой спине заводной лошади.

— Оставь… — Колдун положил ей руку на плечо, отодвинул просительницу в сторону, повернул голову хворого мальчишки к себе, открыл ему рот, посветил туда факелом, потом приподнял больному веко, недовольно цокнул языком: — Что же не шла так долго, боярыня?

— Молилась я, мудрый Лютобор. И сама, и молебны за здравие заказывала…

— Молитвы хороши, — буркнул себе под нос колдун, — да к ним иной раз и отвар целебный не помешает.

Старик ловким движением снял с факела язычок огня, повел его над телом больного. Над животом паренька огонь потух, превратился в округлый сизый дымок, устремившийся ввысь. Колдун повторил ритуал еще раз — и с тем же результатом. Мудрый Лютобор тихо зарычал, с силой провел ладонью по лицу, повернулся к женщине:

— Прости, сестра, нет во мне силы, чтобы сына твоего вернуть. Он ушел. Ныне уж поздно. Прости.

— Нет… — Гостья подступила ближе, схватила его за плечи, с неожиданной горячностью затрясла: — Нет, нет, колдун! Нет, не говори этого! Верни мне его, колдун. Отдай! Отдай Андрейку моего, отдай! Ты ведь можешь, колдун! Я знаю, можешь!

— Поздно, сестра, — с удивительным спокойствием снес ее выходку хозяин пещеры. — Ушел он от нас, женщина. Ушел. Плоть наша земная — лишь сосуд души. Нет души — ни к чему и вместилище. Вот и угасает плоть его смертная. Нет в ней надобности. Никто уста не отверзает, никто членами не шевелит, никто чресла не тревожит. Нет души, нет человека. Ушел твой сын, бедная моя. Украла, видать, его Божиня Ледяная. Ушел, нет его боле с нами. А ныне и плоть в небытие отправляется.

— Нет! Нет, не надо, колдун! Не оставляй, не отказывай мне, колдун, мудрый Лютобор, не гони… — Голос матери прервался, она упала перед стариком на колени, ловя его свободную от факела руку. — Пощади меня, колдун! Чрево мое иссохло, не тяжелеет оно от ласк мужниных. Сколько лет дитятю вымаливали, да токмо одного родить и смогла. Нет иного у нас ребеночка, кроме Андрея! Спаси его, мудрый Лютобор! Верни его! Что мужу скажу, когда со службы государевой вернется, как оправдаюсь, что кровинушку нашу единственную не уберегла?! Что со мной, что с ним, что с нами будет, колдун? Кто глаза нам в старости закроет, кому добро наше оставим, кто род наш древний продолжит? Верни, верни мне его, колдун. Мою душу, мою жизнь забери, но мальчика мого возверни! Нет детей — зачем жить, колдун? Верни его мне, мудрый Лютобор, не то и я рядом с ним тут останусь, руки на себя наложу…