Голая правда

Конечно же она увидела раскрытую тетрадь и все поняла. Поняла и стала еще более участливой и предупредительной к нему. Приносила цветы и фрукты, пока он болел, говорила комплименты, передавала лестные отзывы. О книге больше не упоминала. Но он не верил заверениям в вечной дружбе и относился к ее появлениям с опаской.

Выздоровев, Кабаков собрал в кулак остаток жизненных сил и решил: надо действовать. Только как старому больному человеку выдержать неравный бой с молодой, полной энергии противницей? Выйти с открытым забралом? Действовать из засады? Скрываться, как она, под маской преданного друга? Или объявить безоговорочную капитуляцию? Кабаков ни на что не мог решиться. Ему было страшно и неоткуда ждать помощи.

Но Шиловская, почувствовав беспокойство учителя, сама напросилась на встречу. Она подошла к нему после утренней репетиции, дружески взяла под руку и, интимно прижимаясь плечом, нежно спросила:

— Как ваше сердце, Анатолий Степанович? Что говорят врачи?

— Все в порядке, Женечка, — сказал он, стараясь казаться этаким бодрячком.

— А у меня к вам просьба, — просительным голосом проговорила Евгения, и ее лицо приняло нежное искательное выражение. — Я закончила книгу. Помните, я рассказывала вам о ней? Теперь мне нужно, чтобы кто-нибудь оценил ее с точки зрения литературы. К знатокам мне обращаться стыдно, все же в первый раз. А вы ведь известный мастер слова… (Кабаков в молодости тоже пописывал.) Не возьмете ли вы на себя труд вынести веское суждение профессионала?

Трепыхаясь, сердце болезненными толчками отдавалось в горле. Кабаков напрягся. Что это, вызов на бой или сигнал к отступлению неприятеля?

— Конечно, Женечка, благодарю за честь, — сказал он, заметно оживившись. — Я сам хотел бы прочитать, как ты меня раздраконила.

— Ну что вы! Вы же знаете мое кредо: ничего, кроме правды. Голой правды, — невинно заметила Шиловская.

— Что ж, неси, почитаю. Скажу все, что думаю. Милости от меня особой не жди, кроме правды, ты тоже от меня ничего не услышишь…

— Понимаете, Анатолий Степанович, у меня все от руки написано. А почерк ужасный, вы знаете. Вам с вашим зрением будет трудно разобрать… Давайте лучше я вам вслух почитаю.

Кабаков вынужден был признать, что она права. Действительно, он не сможет справиться с рукописным текстом.

— Так я вас завтра жду? Утречком, на свежую голову? — спросила она, выжидательно глядя на него.

— Хорошо, Женечка, я приду, — покорно согласился он.

— Приходите, я буду одна. Мой прирученный Цербер, Мария Федоровна, отправится за покупками, и никто нам не помешает. Ее часов до трех не будет, времени нам хватит.

— Хорошо, Женечка.

— Только, Анатолий Степанович, я могу не услышать звонка, он очень тихий. Но дверь будет открыта для вас. Так что заходите, не стесняйтесь. Хорошо?..

Кабаков плохо спал эту ночь, внутренне готовясь к чему-то ужасному. Просыпался от света луны, брел на кухню пить лекарство и снова забывался зыбким тревожным сном.

Утром, встав ни свет ни заря и наскоро побрившись, он томился, поглядывая на часы, гадая, во сколько прилично отправиться к ней, и мелко дрожал от дурных предчувствий. В половине двенадцатого Кабаков завязал галстук и вышел на улицу. Чтобы успокоиться, он решил пройтись пешком. Путь был неблизкий. По дороге он купил букет белых роз и через полчаса, унимая поднявшееся сердцебиение, уже стоял около ее дома. Щебетали птицы в кронах высоких деревьев. День обещал быть жарким.

Тяжело ступая, Кабаков поднялся по лестнице. Прислушался. За дверью было тихо. Пригладил руками седые волосы, внезапно ставшие влажными от пота. Ну, что тянуть, пора…

Он нажал кнопку звонка и приготовил на лице радостную улыбку. Никто не открывал ему. Наверху хлопнула дверь, и быстрые шаги стали спускаться по лестнице, отдаваясь оглушительным стуком каблуков. Глупо будет, если кто-нибудь увидит, как он, народный артист, без пяти минут лауреат Государственной премии, с огромным букетом розовато-белых роз, как робкий десятиклассник, топчется на пороге, не решаясь войти. Если бы не цветы… С ними совсем стыдно торчать у двери. Что подумают, если увидят его! Как жених…

— Что же это, не открывают, — растерялся Кабаков, и внезапно в уме всплыли последние слова Шиловской что-то насчет двери, которая будет незаперта.

Несколько секунд он растерянно топтался на коврике, не решаясь войти. Гремящие по лестнице шаги все приближались, пугая его гулким эхом, многократно отражавшимся от стен.

Кабаков решился.

Он вытер ноги о половичок у порога, решительно повернул ручку двери и вступил в тревожный полумрак большой прихожей.

— Женечка, — крикнул он в пустоту притихшей квартиры. — Я пришел!

Ответом ему была мертвая тишина, нарушаемая только звуком капающей из крана воды…

Глава 17

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

— Добрый день, разрешите? — проговорила темноволосая женщина с восточными чертами лица, заглядывая в кабинет. В руках она держала повестку.

Маргариту Величко Лиля часто встречала между репетициями и перед спектаклем, появляясь в театре по делам расследования. Она помнила ее несколько изможденное, хищное лицо с желтоватой кожей, туго натянутой на высоких скулах. Но сейчас Величко явно перестаралась. Отечные мешки под глазами были тщательно замаскированы, мазки румян грубовато смотрелись в солнечный ясный день — она явно переборщила со своим желанием выглядеть уверенно. Так перед спектаклем на лицо накладывают толстый слой краски, и от этого оно напоминает гипсовую маску, раскрашенную в яркие цвета.

«Что-то она слишком спокойно держится», — заметила Лиля.

— Ее смерть была так неожиданна для меня… Это такой шок, такой шок, — произнесла Величко. Ее лицо приняло выражение сдержанной горести. — Мы с ней были подругами более двенадцати лет, и вот… Я не могла поверить, что она решилась на такое. Женя так любила жизнь, — продолжала Величко, закуривая и картинно отставляя руку с длинными пальцами, в которых была зажата тонкая сигарета. — Тем более, что она ожидала важных перемен на личном фронте и…

— Каких перемен?

— Она собиралась замуж.

— За кого, за Панскова? — изумилась Анцупова.

Густо накрашенный, цикламеновый рот Величко слегка перекосился, глаза помрачнели, и в них короткими опасными вспышками мелькнуло раздражение.

— Нет, он никогда бы на ней не женился. Жить с Ней — все равно что построить себе дом на склоне действующего вулкана. Нет, они с Анатолием Степановичем… Они были близки долгие годы…

— А что, разве Кабаков сделал ей предложение?

— Нет, но, кажется, собирался. По крайней мере, Женя явственно намекала, что это со дня на день случится.

— Скажите, как и когда вы узнали о смерти Шиловской?

— Я же вам говорила. Мне позвонила наш администратор Алла Сергеевна и все рассказала… В тот самый день, часа в три…

— А где вы провели утро двадцать шестого?

— Дома. Я же вам говорила.

— А кто может подтвердить, что вы были именно дома?

— Как кто? — заволновалась Величко, ее голос звучал растерянно. — Я живу одна, и у меня нет соседей, которые бы следили за каждым моим шагом. Вы что же, меня подозреваете?..

Ее глаза расширились в изумлении, и она растерянно переводила взгляд с лица собеседницы на бумаги, лежащие на столе.

— Какие отношения у вас были с Шиловской?

— Какие отношения… Нормальные. Нет, я, конечно, понимаю, что в театре вам наговорили семь бочек арестантов, но это всего лишь сплетни, слухи!

Величко волновалась. Губы ее дрожали, руки тряслись мелкой дрожью, с сигареты, которую она давно уже не подносила ко рту, на светлый летний костюм сыпался пепел.

— Я поняла, на что вы намекаете, — наконец выдавила она из себя. — Да, у нас иногда случались разногласия, мелкие ссоры, но… Поймите же, у нас никогда не было такой вражды, из-за которой я могла бы… Но… Я не смогла бы ее убить, даже если бы страстно желала этого. Понимаете, я просто не смогла бы!