Ят

– Том, – проникновенно сказал я ему, – мне бы очень хотелось обойтись без дидактики, да не получается. Я не буду обращать твоё внимание на то, что «чего-нибудь» ты мог заказать исключительно в предыдущем ресторане. Я хочу сделать акцент на слове «выпить», которое, будучи глаголом, везде и всюду в русском языке употребляется исключительно неправильно. А именно: общеизвестная приставка «вы» обозначает – что заметно на примере других слов – процесс избавления, выхода: вы-йти, вы-бросить. Таким образом, вы-пить означает «избавиться от влаги», то есть произвести действие, обратное питью.

– А как же… – прошептал Том пересохшими губами. Но я неумолимо продолжал:

– Если ты хочешь пить, то должен сказать: я хочу впить чего-нибудь. Именно приставка «в» даёт правильное направление требуемому глаголу: в-лить, в-бить… и так далее.

– Русский язык полон таких алогичностей… – прошшепепштал Том. Иначе он произнести не смог.

– Из этого не следует, что мы не должны вести борьбу за чистоту языка.

– Что будете заказывать? – мягко прервал наши теоретические изыски официант и тут же заметил: – Руки… и язык вы вожете повыть… простите… мы можете помыть в умывальной комнате, раз боретесь за его чистоту.

– Нам поесть. И… впить чего-нибудь фирменного, наиболее соответствующего погоде и климату, – Том, что называется, схватывал всё на лету.

– А что такое климат, Том? – решил проверить я. Том оказался на высоте:

– Погода года, – ответил он.

Через несколько минут после пристоления мы ели отличнейшую окрошку со льдом, с омерзением вспоминая жареные анекдоты. Впрочем, окрошка заставила нас забыть их вкус. «Может быть, потому, что они – жареные? – думал я. – Или потому, что слишком много сала…»

После окрошки я решил взять порцию холодца – если окрошка одно моё любимое блюдо, то холодец – второе. К тому же он холодный. А калорийный… А то мы тут (Том и я – как два тома) набегались. Надо восполнять убыток энергии.

Застольное общение состояло из обычных междометий и обменов мнениями относительно вкуса блюд и напитков. Мы отдыхали и от игры слов. А может, они насыщались с нами вместе, слова? Наигрались – и есть захотели.

Здесь посетители выглядели более обычно и понятно и менее странно и непонятно, поэтому мы их особо не разглядывали. Рассматривали в общем, не на особицу. Мы сюда поесть пришли, а не глазеть по сторонам. Разве музыку можно послушать, что мы и делали с удовольствием. Тихо звучащая спокойная музыка весьма способствует процессу поглощения и усвоения пищи.

На сладкое мы съели леденцы, но не жалкую подделку из плавленого сахара, а настоящие сладколёдные. Затем в нас поместились сладкие хрустящие снежки, а на окончательную закуску – конфеты «холодок». Завершился обед порцией отличного столичного пломбира. Обед мы запили кондиционной квасо-колой, непосредственно из холодильника.

Словом, когда мы вышли из ресторана, нас покрывал лёгкий иней, который быстро испарился под жаркими лучами солнца и унёсся куда-то вдаль, повинуясь великому закону круговорота воды в природе.

– Да, – удовлетворённо произнёс Том, останавливаясь на крыльце ресторана и оглядывая окрестности, – теперь можно идти дальше.

– Но лучше ближе, – подхватил Гид и повёл нас дальше, которое, как оказалось, находилось совсем недалеко, почти рядом, у соседних торговых рядов.

Глава 9. Идём дальше ближе

На ветру неслышно колыхалась небольшая вывеска: «Лень». Было тихо. Никто никого не зазывал, не кричал, не беспокоился и не ругался. Ленились.

– Купим немного лени? – предложил Том.

– Зачем? – удивился я.

– Говорят, она сладкая…

– Лень бывает разная, – вмешался по профессиональному обыкновению Гид. – Есть сладкая, а есть и горькая. Причём горечь скрытая. Вначале вроде бы сладко, а потом начинает горчить так, что невынгорсимо. Особенно если много съешь. Впрочем, – он пожал плечами, – люди тоже разные: одних от неё тошнит, другим нравится. Я, например, её не перевариваю и потому не люблю. И вам не советую, тем более в настоящее время. Как-нибудь попозже попробуете, но сейчас… Лучше тогда, когда найдёте то, что вам нужно. А то вдруг лень вас возьмёт и не отпустит.

– Посмотреть хоть можно? – спросил Том.

– Смотрите… – пожал Гид плечами.

Лень продавалась в бочках – больших пузатых неповоротливых бочках, которые неторопливо рассмакантовывали такие же толстые и неповоротливые грузчики-ленивцы.

– Прилипает к ним, что ли? – удивился Том.

– А то как же? – удивился Гид. – Она ведь очень-очень-очень прилипчивая.

Продавцы тоже работали лениво, не спеша, потому что и к их пальцам прилипало немало лени. Они зачерпывали её лопаточками – как не до конца засахарившийся, загустевший, осалившийся мёд, или же густую патоку, – намазывали на белый – исключительно белый! – хлеб, и вручали – вручали, а не просто подавали! – покупателям. Те бодро откусывали первый кусок, расплывались в блаженной улыбке от невыразимой сладости и продолжали жевать, уже более вяло. Движения их становились замёдленьнымми, они старались скрыться поскорее – но очлень мёдленьно – в любую тень, тлень, под пленьтень, устраиваленьлись в тихом, хорошо проветриваемом укромленьном уголке, присаживались на лавочку, на брёвна, просто на голую землю… И сидели тихо, опустив головы, совершенно рассладившись, оплыв мягким тестом. И ни на что не обращали ни внимания, ни головы. А если обращали, то чрезвычайно неторопливо, леньливо.

– Лень – сильнейший наркотик, – произнёс кто-то за моим плечом. Я обернулся. Кто это?!. А-а, разносчик.

– А вы что продаёте? – поинтересовался я.

– Недоверие. Не хотите ли? – он оживился. – Прекрасное недоверие! К чему угодно подходит.

– Нет, нам не нужно. А веры у вас нет?

– Неходовой товар, – скривился он, – конкурирующая фирма. Там у них затоваривание, то есть затоверивание. Затор вер. Слишком много скопилось, и все снаружи разные, а суть одна, основа то есть… Они пока сами не разберутся: то ли продукция некондиционная, то ли этикетки не соответствуют… Возьмите недоверие, не подведёт.

Я покачал головой.

– Напрасно, – обиделся разносчик. – Даже при сильной вере полезно иметь маленькое недоверие… не пожалеете. Бывают времена, когда оно осоенно необходимо.

– Как вы сказали: оСОИнно? – заинтересовался я. – Или о сое, как альтернативе мясу?

– Ох, извините, – заполошился разносчик, – «а» упало, «б» пропало… Завалилось. Вот оно, – и он подал мне маленькое «б», чтобы я вставил его в слово «осоенно».

– Нет, спасибо, – отказался я, – так оригинальнее, – и обратился к Тому: – Пойдём? Лень нам не нужна.

Далеко пройти мы не успели: запнулись взглядами за стоящего в ряду здоровенного мужика классического тургеневского вида, типа мумуевского Герасима. Перед ним на столе стояла здоровенная же плошка, в которой медленно перееползали черви. Толстые, жирные, белые, похожие на личинок майского жука, но длиннее.

– Что это? – снова спросили мы хором.

– Сплетни, – охотно пояснил продавец, – накопал вот… Продаю, кому надо. Вам надо?

– Разве они такие? – удивился Том.

– А какие же? – в свою очередь удивился мужик.

– Ну… такие, – показал Том руками, – вроде корзины. Сплетни ведь. Плетёное должно быть.

Торговец оставил его дилетантские рассуждения безо всяких комментариев, лишь слегка усмехнувшись.

– А что с ними можно делать, на что употребить? – спросил я.

– Да на что хочешь… – улыбнулся мужик. – Можно рыбу ловить, карась хорошо берёт.

– А на слухи клюёт? – спросил отвернувшийся куда-то и теперь вернувшийся откуда-то и сжимающий что-то в кулаке Гид.

– Можно и на слухи, – мужик сунул руку в карман и вытащил отттуда (рука за что-то зацепилась и сразу не доставалась) горсть кузнечиков. Я ему так и сказал:

– Да это же кузнечики!

– Кому кузнечики, а кому – слухи. Вот послушайте, – мужик протянул нам по одному. Я поднёс своего к уху. «Говорят, – послышалось из кулака, – что в Москве кур доят». Кузнечик был очень старый.