Рассветная бухта

Недоверие во взгляде только усилилось.

— Но, черт побери, в действительности вы не рок-звезда, а Бобби-Хрен из бухгалтерии и по-прежнему сидите в однокомнатной квартире в Бланчардстауне и едите чипсы. Даже если весь мир верит, что вы пьете шампанское в пятизвездочном отеле в Монако.

— И да и нет, Ричи. Люди не так уж просты. Жить было бы куда легче, если бы тебя судили только по тому, кто ты на самом деле, однако мы — общественные животные. Важно и то, кем тебя считают другие люди и кем ты сам себя считаешь. Это все меняет.

— В общем, — радостно заметил Киеран, — люди заливают, чтобы произвести впечатление. Тут ничего нового нет. В реале они занимаются этим испокон веков, а в Сети обманывать еще проще.

— Возможно, Дженни спасалась от жизненных проблем на форумах. Там она могла быть кем угодно.

Ричи покачал головой, но недоверие на его лице сменилось озадаченностью.

— Так что мне искать? — спросил Киеран.

— Ищи ту, кто подходит под ее данные, но даже если таких не найдется, это еще не значит, что ее там нет. Ищи женщину, которая с кем-то повздорила, ту, которая говорит, что ее, мужа или ребенка преследуют или достают в Сети или в реале. Найдешь что-нибудь интересное, звони. С электронной почтой успехи есть?

На заднем плане — пощелкивание клавиш.

— Пока только обрывки. Письмо за март от кого-то по имени Фи — человек хочет знать, есть ли у Эммы «Полная коллекция „Доры-следопыта“». В июне кто-то из них написал резюме в ответ на вакансию рекрутера, но в основном это спам, спам, спам. Ничего интересного. Разве что «Сделай свой жезл крепче и подари ей наслаждение» — это какой-то секретный код.

— Тогда ищите дальше, — сказал я.

— Расслабьтесь, — ответил Киеран. — Сами же говорите, что чувак стер данные не для того, чтобы показать свою крутость. Рано или поздно что-то проявится.

Он повесил трубку.

— Сидеть в глуши, играть роль рок-звезды перед людьми, которых никогда не встретишь. Как же тебе должно быть одиноко, чтобы до такого докатиться, — тихо проговорил Ричи.

Я выключил громкую связь, чтобы проверить голосовые сообщения. Ричи понял намек, отодвинулся подальше и, сощурившись, стал изучать заметки в блокноте, словно где-то там записан адрес убийцы. Сообщений мне пришло пять. Первое — от О'Келли, который с утра пораньше захотел узнать, где я, почему вчера Ричи не удалось схватить нашего парня, одет ли он сегодня в засаленный тренировочный костюм и не желаю ли я работать над этим делом вместе с настоящим сотрудником отдела убийств. Второе сообщение — от Джери: она снова просила прощения за вчерашнее и выражала надежду на то, что с работой у меня все в порядке и что Дине уже лучше. «Послушай, Мик: если она так и не пришла в норму, то пусть сегодня побудет у меня. Шейла уже идет на поправку, а Фил практически здоров, после полуночи его тошнило всего один раз, так что можешь забросить ее к нам, как только у тебя будет время. Я серьезно». Я попытался не думать о том, проснулась ли уже Дина и как ей понравится сидеть взаперти.

Третье сообщение — от Ларри: он с парнями обработал отпечатки, найденные в гнезде снайпера, провел через компьютер и ничего не нашел — в базе нашего мальчика нет. Четвертое сообщение — снова от О'Келли: такое же, как и первое, но на сей раз с бонусом в виде брани. Пятое всего двадцать минут назад прислал какой-то врач: Дженни Спейн пришла в себя.

Работу в отделе по расследованию убийств я люблю, в частности, потому, что жертвы у нас преимущественно мертвы. Друзья и родственники, естественно, живы, однако их после беседы можно сбагрить в отдел поддержки пострадавших, если, конечно, они не являются подозреваемыми, но в этом случае разговоры с ними не превращаются в страшную пытку. Обычно я об этом не распространяюсь, чтобы меня не приняли за извращенца или, что еще хуже, за слабака, но для меня лучше мертвый ребенок, чем тот, который заливается слезами, пока ты заставляешь его рассказывать, что с ним делал плохой дядя. Мертвые не появляются на пороге, не рыдают, не спрашивают «за что?», ты не вынуждаешь их заново переживать каждый чудовищный момент, не беспокоишься о том, что станет с ними, если ты завалишь дело. Они тихо лежат себе в морге, им бесконечно все равно, чем я занимаюсь, и поэтому я могу спокойно сосредоточиться на поиске того, кто их туда отправил.

Я вот что пытаюсь сказать: встреча с Дженни Спейн в больнице — худший из моих рабочих кошмаров, и он стал явью. Отчасти я молил Небо о том, что нам позвонят еще раз и скажут, что она скончалась, не приходя в сознание, что ее страдания завершились.

Ричи повернул голову в мою сторону, и я сообразил, что крепко стиснул телефон в руке.

— Новости, да? — спросил он.

— Похоже, мы все-таки сможем расспросить Дженни Спейн про имена пользователей, — ответил я. — Идем наверх.

Врач, стоявший у палаты Дженни, был тощим и белобрысым. Чтобы казаться старше, он зачесывал волосы на пробор и отрастил нечто похожее на бороду. За ним у двери маячил полицейский — вероятно, я настолько устал, что он, как и все остальные, показался мне двенадцатилетним. Увидев нас, «мундир» вытянулся по стойке «смирно».

Я выставил вперед удостоверение:

— Детектив Кеннеди. Она по-прежнему бодрствует?

Врач внимательно изучил удостоверение, и это мне понравилось.

— Да, однако вряд ли вы сможете долго с ней общаться. Ей дали мощное болеутоляющее, а травмы такого масштаба сами по себе лишают сил. Думаю, скоро она уснет.

— Но она уже вне опасности, да?

Он пожал плечами:

— Никаких гарантий. Сейчас прогноз лучше, чем был пару часов назад, и мы надеемся, что все функции мозга восстановятся, но пока что опасность инфекции очень высока. Через пару дней ситуация прояснится.

— Она что-нибудь сказала?

— Вы же про травму лица знаете, да? Ей тяжело говорить. Она сказала медсестре, что хочет пить. Спросила, кто я такой. И, пока мы не увеличили дозу анальгетиков, пару раз прошептала «больно». Это все.

Полицейский должен был находиться с ней рядом — на случай если она заговорит, — но я же велел ему охранять дверь, и, видит Бог, именно этим «мундир» и занимался. Я мысленно проклял себя за то, что поручил это дело не настоящему детективу с работающим мозгом, а трутню, едва достигшему половой зрелости.

— Она знает про семью? — спросил Ричи.

Врач покачал головой:

— Насколько я могу судить — нет. Похоже, имела место определенная ретроградная амнезия — обычная история после черепно-мозговой травмы. Как правило, она проходит, но опять же гарантировать ничего нельзя.

— И вы ей не сказали, да?

— Я подумал, что вы сами захотите это сделать. Кроме того, она не спрашивала. Она… ну, сами увидите. Она не в очень-то хорошем состоянии.

На последней фразе его взгляд скользнул мне за плечо. Только тут я и заметил женщину, спавшую на жестком пластмассовом стуле у стены: руки сжимают большую сумку в цветочек, голова откинута назад под невероятным углом. Дать ей двенадцать лет было невозможно. Она выглядела лет на сто, не меньше: растрепанный пучок седых волос, лицо опухло от рыданий и усталости, — впрочем, на самом деле ей вряд ли было больше семидесяти. Я узнал ее по фотографиям в альбомах Спейнов: мать Дженни.

«Летуны» опросили ее днем раньше. Рано или поздно нам придется снова навестить ее, но сейчас в палате Дженни нас и так ждало достаточно мучений, и увеличивать их число не хотелось.

— Спасибо, — сказал я тихо. — Если что-то изменится, сообщите нам.

Мы передали наши удостоверения трутню, который примерно с неделю разглядывал их под разными углами. Миссис Рафферти зашевелила ногами и застонала во сне, и я уже был готов оттолкнуть полицейского, но, к счастью, именно в эту минуту он решил, что мы те, за кого себя выдаем.

— Сэр, — сказал он молодцевато, возвращая удостоверения и отходя от двери.

Мы вошли в палату Дженни Спейн.

Никто и никогда не узнал бы в ней ту девушку, которая сияла на свадебных фотографиях. Ее глаза были закрыты, веки распухли и приобрели лиловый оттенок. Волосы, выбившиеся из-под широкой белой повязки, потемнели от грязи и свалялись; кто-то пытался смыть с них кровь, однако колтуны и «сосульки» никуда не делись. Правую щеку закрывала марлевая прокладка, наспех прилепленная с помощью полосок пластыря. Ее руки, маленькие и изящные, как и у Фионы, безвольно лежали на неровной поверхности голубого одеяла; к большому синяку тянулась тонкая трубка. Ногти выкрашены в мягкий розовато-бежевый цвет; идеальный маникюр — вот только два или три обломаны до мяса. Трубки тянулись от носа за уши, а на груди собирались в клубок словно змеи. Вокруг Дженни попискивали приборы, что-то текло из капельницы, на металле отражался свет лампочек.