Рассветная бухта

— Это просто шутка. Он скучал, у него было много свободного времени, вот он и решил проверить, как к этому отнесутся люди в сети. Это все.

— А волчий капкан на чердаке? А дыры в стенах? Видеоняни? Все это тоже шутки?

— Не знаю. Не помню. Дыры в стенах возникли сами собой — дома построены паршиво, вот и разваливаются на части… Видеоняни — это просто Пэт играл с детьми, они хотели проверить…

— Миссис Спейн, послушайте — мы сейчас одни. Я ничего не записываю. Я не зачитал вам ваши права. Все, что вы скажете, не может быть использовано против вас.

Многие следователи часто так рискуют, делая ставку на то, что если подозреваемый заговорит однажды, то во второй раз уже будет легче, или что непригодные для суда показания помогут найти то, что можно использовать. Я не люблю рисковать, однако в тот раз у меня не было времени и выбирать не приходилось. Дженни никогда не признала бы свою вину в официальной обстановке. Я не мог предложить ей того, что было бы ей нужнее чудесной прохлады бритвенных лезвий, очищающего огня инсектицида, зовущего моря. Все, чем я мог ей пригрозить, было для нее не страшнее мысли о пятидесяти годах, прожитых на этой Земле.

Если бы в сознании Дженни шевелилась хоть малейшая надежда на будущее, она бы вообще не стала мне ничего рассказывать — не важно, грозила бы ей тюрьма или нет. Но я знаю кое-что о тех, кто готовится покончить с собой: они хотят, чтобы люди знали, как все вышло. Возможно, они хотят знать, что последний фрагмент их жизни сохранится в чьей-то памяти и после того, как они станут землей и водой. Возможно, они просто хотят сбросить этот пульсирующий, кровавый груз кому-то на руки, чтобы он не обременял их в пути. Хотят сохранить историю своей жизни. Никто в мире не знает об этом лучше меня.

Именно это я и предлагал Дженни Спейн: возможность поделиться своей историей. Я бы сидел там сколько нужно — пока голубое небо не стало черным, пока за холмами в Брокен-Харбор не погасли ухмыляющиеся фонари из тыкв, пока не загорелись бы дерзкие рождественские огни. Пока она говорила, она была бы жива.

Тишина. Дженни обдумывала мои слова. Дрожь прекратилась. Ее ладони медленно высвободились из мягких рукавов и потянулись к рисунку. Как слепая, она ощупывала четыре желтых головы, четыре улыбки, слово «ЭММА», написанное печатными буквами в нижнем углу.

— Зверь вылез наружу… — Струйка шепота еле пробивалась в застывшем воздухе.

Медленно, опасаясь ее спугнуть, я откинулся на спинку кресла, чтобы дать ей больше пространства, и только тогда осознал, что отчаянно пытался задержать дыхание, и теперь у меня кружится голова.

— Давайте начнем с начала, — сказал я. — Как все началось?

Дженни тяжело помотала головой на подушке.

— Я бы это прекратила, если бы знала. Я лежу здесь и думаю, думаю об этом, но ничего не приходит в голову.

— Когда вы заметили, что Пэта что-то беспокоит?

— Давно, сто лет назад — в мае, в начале июня? Бывало, я спрошу у него что-нибудь, а он не отвечает; посмотрю на него — а он уставился в одну точку, словно прислушивается. А если дети начинали шуметь, Пэт взвивался и кричал: «Заткнитесь!» Когда я спрашивала у него, в чем проблема, он отвечал: «Ни в чем, просто хочу немного тишины и покоя в собственном доме, черт побери». Это все мелочи — никто другой бы ничего не заметил, и он сам говорил, что у него все хорошо, но я-то его знала как свои пять пальцев. Понимала, что с ним что-то не то.

— Но не знали — что именно.

— Откуда я могла знать? — Внезапно в голосе Дженни появились оправдывающиеся нотки. — Он сказал пару раз, что на чердаке кто-то скребется, однако я ничего не слышала. Решила, что туда залетает большая птица. Я не думала, что это что-то серьезное, и с чего бы? Просто считала, что у Пэта депрессия из-за того, что его уволили.

А Пэт в то же самое время все больше опасался: вдруг она подумает, будто у него галлюцинации. То, что зверь действует и на ее психику, он принял как данность.

— Он переживал из-за того, что остался без работы? — спросил я.

— Да, очень сильно. Мы… — Дженни беспокойно заворочалась в постели и резко вздохнула, словно у нее открылась какая-то рана. — Из-за этого у нас возникли проблемы, мы начали ссориться, чего раньше не случалось. Пэт любил заботиться обо всех нас — он был счастлив, когда я ушла с работы, так гордился тем, что мы можем себе это позволить. А когда его уволили… Поначалу он был абсолютно позитивен, говорил: «Не волнуйтесь, малыши, я мигом найду что-нибудь еще. Не переживай, детка, покупай топ, который хотела». Я тоже думала, что он непременно устроится на новую работу — он же хороший специалист и работает как проклятый, верно?

Она по-прежнему ворочалась, водила рукой по волосам, дергала за колтуны все сильнее и сильнее.

— А получается так: все знают — если у тебя нет работы, значит, ты хреновый специалист или на самом деле она тебе не нужна. Конец.

— Сейчас кризис. Во время кризиса бывают исключения из правил, — сказал я.

— Он должен был найти что-нибудь — это же логично, да? Однако в наше время уже никакой логики нет. Какими бы качествами ни обладал Пэт, работу ему было не подыскать. Когда мы это поняли, то фактически были разорены.

От этих слов Дженни покраснела.

— И это давило на вас обоих.

— Да. Когда нет денег… это ужасно. Один раз я сказала про это Фионе, но она не поняла. Она говорит: «Ну и что? Рано или поздно один из вас найдет работу, а сейчас вы все равно не голодаете и одежды у вас полно — дети вообще ничего не заметят. Все будет нормально». Ну, может, для Фионы и ее богемных дружков деньги не важны, но для нас, людей, которые живут в реальном мире, разница есть.

Дженни с вызовом посмотрела на меня, словно ожидая, что я, старик, ничего не пойму.

— И в чем разница?

— Во всем. Во всем. Раньше мы приглашали людей на ужин, летом — на барбекю, но это нереально, если теперь вы можете позволить себе только чай с печеньем. Наверное, Фиона и позвала бы друзей на чай — но я бы умерла от стыда. Среди наших знакомых есть настоящие сволочи, они бы сказали: «О Боже, вы видели этикетку на бутылке? Заметили, что внедорожника больше нет? Видели, что на ней та же одежда, что и в прошлом году? В следующий раз они все будут носить засаленные треники и питаться одними гамбургерами». Все остальные стали бы нас жалеть — а мне этого не нужно. Если нельзя устроить настоящий прием, то вообще ничего не нужно. Мы перестали приглашать гостей.

Ее лицо вспыхнуло, стало казаться распухшим и кровоточащим.

— И из дому мы тоже не могли выбраться, так что практически перестали звонить друзьям. Это унизительно: когда ты с кем-то нормально болтаешь и вдруг тебе говорят: «Ну что, когда встретимся?» — и тебе нужно выдумывать какую-нибудь отговорку про то, что у Джека грипп, или еще что-нибудь. После нескольких таких случаев нам перестали звонить. Этому я даже обрадовалась — мне стало гораздо проще, — но все равно…

— Наверное, вам было одиноко.

Румянец усилился — словно Дженни стыдилась и этого тоже. Она опустила голову так низко, что волосы совсем закрыли лицо.

— Да, очень одиноко. В городе я могла бы пойти в парк и встретить других мамаш, но там… Иногда я целыми неделями ни с кем не общалась, кроме Пэта, — разве что скажешь спасибо продавщице, и все. После свадьбы мы ходили в кафе или еще куда три-четыре раза в неделю, и выходные у нас всегда были расписаны — мы были популярными. А теперь мы торчали в одиночестве — пара неудачников, у которых нет друзей.

Она заговорила быстрее.

— Мы начали доставать друг друга по поводу мелочей, глупостей — как я сложила выстиранное белье или на какой громкости он должен смотреть телевизор. И каждый раз это превращалось в спор о деньгах — не знаю почему, но так было всегда. Вот я и решила, что Пэт беспокоится об этом.

— Вы его не спрашивали?

— Не хотела на него давить. Это и так был больной вопрос. Ну я и подумала: ладно, сделаю так, чтобы ему было хорошо. Докажу ему, что у нас все замечательно. — Воспоминания заставили Дженни задрать нос, и в ее голосе снова появились стальные нотки. — В доме всегда было чисто, но тут я стала держать его в идеальном порядке — типа, нигде ни крошки, даже если у меня совсем не оставалось сил. Прежде чем лечь спать, я прибиралась на кухне, чтобы утром Пэт не увидел ни пятнышка. Гуляя с детьми, я собирала цветы, чтобы потом поставить их в вазы. Детскую одежду я покупала на «иБэй» — она хорошая, но, Боже мой, пару лет назад я бы скорее умерла, чем стала бы одевать их в обноски. Благодаря этому у меня оставались деньги на приличную еду, на то, что любит Пэт, — иногда я даже бифштексы готовила. Типа: «Смотри, все в порядке. Мы справимся и за одну ночь нищими не станем. Ничего не изменилось».