Страница 74 из 83
Апрель 1927 года. Бастуют 200 тысяч рабочих шахтеров. Реформистское крыло профсоюзов предательски срывает стачку. Горняки терпят жестокое поражение.
В ответ на размах забастовочного движения буржуазия США усиливает террор против активных борцов американского пролетариата. 23 августа 1927 года после длительного позорного судилища по заведомо сфабрикованному делу против двух революционных рабочих–американцев итальянского происхождения — Сакко и Ванцетти — их казнят на электрическом стуле.
Реакционная политика США в отношении трудящихся, бедноты и в первую очередь бедноты из национальных меньшинств внутри страны осуществляется параллельно с экспансионистской политикой за границей и в первую очередь в Восточной Азии и Латинской Америке.
Победив на президентских выборах в 1928 году, Герберт Гувер заявил: «Мы, американцы, подошли ближе к окончательной победе над бедностью, чем какая‑либо другая страна в истории… Мир вступает в эпоху величайшего экономического процветания…»
А в октябре 1929 года произошел биржевой крах в США, возвестивший о наступлении мирового экономического кризиса. 32 процента трудящихся Америки оказались безработными.
В ответ на призыв Компартии США 6 марта 1930 года 1 миллион 230 тысяч безработных вышли на митинги и демонстрации в нескольких крупнейших городах страны. В декабре 1931 года начался национальный голодный поход на Вашингтон представителей миллионов оказавшихся без работы трудящихся.
Летом следующего года состоялся поход 23 тысяч ветеранов мировой войны, организованный с целью добиться обещанных им пособий. Против участников похода были брошены регулярные войска, танки, слезоточивый газ.
Ничуть не легче в эти годы было положение фермеров: принудительная продажа ферм за долги, за задержку в уплате налогов и все тот же слезоточивый газ в ответ на попытки ор ганизованного протеста.
В 1933 году в результате очередных выборов президентом страны стал Франклин Делано Рузвельт. Политика, проводимая его правительством, несколько укрепила сильно пошатнувшееся внутреннее и внешнее положение страны. Однако минувший кризис не прошел бесследно. В 1935–1937 годах в США бастовало 3 миллиона 766 тысяч текстильщиков, швейников, грузчиков Тихоокеанского побережья. В Сан–Франциско была объявлена всеобщая забастовка 127 тысяч трудящихся. Период этот известен в истории как «грозные», «красные», «пролетарские» 30–е годы.
Все эти обстоятельства резко обострили элементы социальной критики и протеста, всегда отличавшие американский фольклор и нашедшие яркое воплощение в прогрессивной литературе современной Америки.
Но рядом с произведениями, созданными выдающимися прозаиками и поэтами страны, занявшими достойное место в истории американской культуры, по–прежнему продолжали жить народная баллада, песня, пародия. В силу своей относительной простоты, демократичности и общедоступности эти «малые формы» могли гораздо быстрей и оперативней откликаться «а события действительности. Возможно, поэтому песня вообще и особенно песня лирико–публицистическая, получившая в тот период название «песня протеста», обрела особую популярность.
Американский фольклор, дотоле, как правило, безымянный, начал обретать своих авторов и в первую очередь находить свое выражение в песнях. Многие песни тут же подхватывали американцы, при этом не слишком заботясь о строгом соблюдении первоначального текста и мелодии, они добавляли новые фразы и целые строфы, видоизменяя содержание песен соответственно требованиям момента и часто совершенно забывая о существовании авторского оригинала.
1
Большинство народных певцов и поэтов 30–х годов группировалось вокруг крупнейшей профсоюзной организации США тех лет под названием «Индустриальные рабочие мира», которая поощряла фольклорное творчество среди американского пролетариата. И фольклор откликался на все злободневные события того временит Вуди Гатри много пел о фермерах; Дорси Диксон и Дэйв Мак–Корн — о текстильщиках, выброшенных на улицу в результате свертывания производства; семейное трио Картеров и Молли Джексон рассказывали о горняках, нещадно эксплуатируемых угольными компаниями; Дядюшка Дэйв Мэйкон и Рой Экафф — о нищенских пенсиях для стариков; молодой Хэнк Уильямс высмеивал унизительную бюрократическую систему помощи безработным.
30–г годы выдвинули и новый тип авто ров–исполнителей — борцов за справедливость, вооруженных гитарами и песнями. Основоположником и патриархом этого движения был Вуди Гатри. Сам он говорил себе так:
«Я не писатель. Это я прошу усвоить. Я просто мелкий одно цилиндровый гитарист. И я не получаю никакого удовольствия от тех пустяковых песенок, которые сочиняются за еженедельную плату. Такие сочинители напоминают мне ворону, которая сидит на заборе и при всем честном пароде разоряется о счастье, пока кто‑то отпиливает ей ногу; Мне по душе песня, которую поет наседка перед тем, как заклевать тебя до полусмерти за то, что ты пристаешь к ее птенцам.
Такие уж это песни. Каждая из них идет прямо из легких трудового народа: каждая, даже самая малюсенькая, родилась незатейливой и без выкрутас, но прелестной; каждая распространилась со скоростью ветра — не понадобилось ни пот, ни меломанов…
Тут и песни, которые поют голодные фермеры, когда гнут спину, волоча мешки, и до крови раздирают пальцы, вытаскивая твои сорочки и платья из колючих хлопковых, коробочек.
Тут и блюзы. Блюзы — эта моя любовь, потому что блюзы — это самое печальное и одинокое, и говорят они то, что следует и как следует, да так, что проповедникам не худо было бы у них поучиться. У всех блюзов, что звучат в барах и на танцульках, были родители, и этими родителями были блюзы, которые пришли от рабочих на заводах, у мартенов, в забоях, на нефтепромыслах, на полях…
Тут и целый мешок песен тех, кто живет в горах старого Кентукки. Горы эти были битком набиты углем. И мужчины были полны сил и жадны до работы. Но дома их ни к черту не годились, и платили им жалкие гроши. Дети мерли как мухи. Матерям нечем было платить врачам, поэтому врачи не приходили…
Тут и песни, написанные карандашным огрызком на полях книг и спетые под ритм осколков и камней…
«Обо всем понемножку» — так я называю песни, которые сочиняешь, когда пытаешься высказать, что у тебя на душе… хочешь поделиться своими бедами с синим небом или идешь по дороге, держа за руку двух малышей, и думаешь о жене, которая только что скончалась, рожая третьего… и начинаешь изливать душу… сперва самому себе. Потом, когда все в голове прояснится, лишние слова отпадут и останутся только те необходимые, которые расскажут о твоих неудачах, ты споешь это какому‑нибудь встречному: в лагере бродяг или в трущобах большого города, или когда тебя только что выгнали с фермы в Джорджии, и ты идешь сам не знаешь куда, просто бредешь себе, волоча ноги по песку. И тут он вдруг споет тебе свою песню или расскажет свою историю, и ты подумаешь: «Вот как странно. Его песни точно такие же, как твоя». И куда бы тебя ни занесло — будь это под железнодорожными мостами Калифорнии, или в комариных болотах Луизианы, или на пыльных дорогах техасских прерий, — каждый раз это будет другой мужчина, другая женщина, другой подросток, изливающий душу, но это все та же история, все та же песня. Может, слова другие. Может, мелодия другая. Но это песня о трудных временах, о все тех же трудных временах. Все та же нескончаемая песня…»
Как и большинство народных музыкантов, Гатри избирал сюжетами для своих песен конкретные события, происходившие в определенный момент в определенной местности.
Но в силу их типичности они приобретали характер всеобщности. Так им был создан цикл песен о тысячах рабочих семей, вынужденных покидать насиженные места в Техасе, с которых их сгоняли пыльные бури. «Пыль висит так густо, что ее можно пахать, если бы тракторы летали. Так темно, что не видно десяти центов в собственном кармане, рубашки на спине, обеда на столе. Пыль до самого неба».