Страница 24 из 79
- Солнце ты мое!
Поступить в Академию было не так уж легко. Каждый, кто мечтает о карьере художника, боится, что не сможет выразить себя наилучшим образом в напряженный момент экзамена, что приемная комиссия его не поймет!
В ночь перед экзаменом остался я один в гостинице «Люцерна». В тот день, всякий раз, стоило мне сделать перерыв в занятиях и зайти в номер членов пражской экспедиции, они резко меняли тему. Омерица, заказав в комнату пражской ветчины, поймал взгляд молодой декольтированной официантки и сказал:
- Смотрите-ка, видали, как она смотрела на Эмира?
Я смутился, потому что на самом деле это я смотрел на официантку, а не она на меня. Догадался я, что таким образом Омерица поменял тему их разговора, разработку плана вечерней охоты за чешками. Мурат подключился к этой акции, забыв, что я тоже герцеговинец, и потому способен кратчайшими путями достигать логических умозаключений.
- Ну как на него не глядеть, высок, пригож, а еще и умен! Не то, что мы.
Ясно было, что все это говорится в качестве извинения за будущие вечерние похождения. И никого не удивило, когда ближе к вечеру они ушли «прошвырнуться».
Гостиничные номера никогда мне не нравились. Дребезжал холодильник, охлаждая напитки, а впадины на матрасе свидетельствовали о тысячах людей, спавших здесь до меня. Кто только не скакал по этим кроватям. Похотливцы всех мастей, нашедшие в чешках идеальное сочетание домохозяйки и проститутки. Однообразно мигали огни неоновой рекламы на соседней гостинице, и тень падала на стену над моей головой. Здесь даже свет ощущался невыносимым звуком. Вместе с трамваем, прогромыхавшим по Вацлавскому наместью, в мыслях моих мелькнула идея, что способность воспринимать свет как звук полезна тому, кто хочет заниматься режиссурой.
Единственным способом выбраться из унылой комнаты, в которой ничто не радовало взгляда кандидата на изучение режиссуры, было бегство в литературу. Чтение оставляло во мне то же самое ощущение, с которым я впервые столкнулся, начав строить свой «Титаник». Любые неприятные обстоятельства, доставляемые человеку временем и пространством, сразу исчезали. Особенно ярко проявлялось это, когда в свой мир увлекал меня Чехов. Его простые и, одновременно, фантастические рассказы о неприметных людях напоминали мне собственную жизнь. Мой отец был человеком из чеховских рассказов. Точнее, его желание рассматривать течение истории с точки зрения маленького человека совпадало с мотивами чеховских юношей. Открыл я первую страницу книги и сразу попал на личность, меня очаровавшую. Захотелось мне упростить свою жизнь, по примеру одного чеховского персонажа, учителя географии. Тот свое видение мира основывал только на очевидных вещах. Не позволял себе говорить вещей, про которые точно не знал бы, что они стопроцентно верны. «Зимой, когда холодно, человеку лучше в домашнем тепле, возле печки», - говорил он.
Восхищение вызывала у меня его мечта, высказанная им так: «А когда жарит солнце, лучше всего для человека укрыться в тени».
Команда ушедших «прошвырнуться» не вернулась в гостиницу до самого утра, а я, уже на рассвете, заснул с чеховской книгой на груди и учителем географии в голове.
Члены приемной комиссии были похожи на всех других кинодеятелей, которых я когда-либо видел. Они принадлежали к тому самому типажу, легко узнаваемому по вельветовым пиджакам с кожаными заплатами на локтях. У одного даже на кашмировом свитере были такие заплаты. Казались они строгими, но меня не испугали. На вопрос члена комиссии, необходимо ли больше соцреализма в современном искусстве, я, предварительно спустившись со страниц чеховской литературы до аудитории вступительных экзаменов, ответил:
- Конечно, соцреализм очень важен в социалистических обществах, в жизни горожан, крестьян и рабочих.
Строгие члены комиссии неожиданно рассмеялись. Вероятно, из-за выражения, с которым я произнес эту фразу. На самом деле, я не представлял себе, что такое соцреализм, но знал, что «Мамаша Кураж» Бертольда Брехта - соцреалистическое произведение. Максим Горький, писатель, который мне понравился, тоже относился к этому направлению искусства. Члены комиссии смеялись, как зрители в театре, у которых иногда, посреди трагедии, игра актера вызывает внезапный взрыв смеха.
Вместе с началом кинодеятельности, в жизни моей произошло еще одно, значительнейшее, событие! Влюбился я, да еще по уши.
Впервые встретив Майю Мандич, на Яхорине, я понял это не сразу. Чуть позднее, во второй раз, все стало уже понятно. Встретились мы на Титовой улице, по которой она прогуливалась с собачкой. Труман предложил тогда Майе Мандич роль в моем новом любительском фильме. Этот фильм в социально-правдоподобном стиле был таки снят мною, но без Майи. Она ловко увернулась от предложения сыграть. Фильмы нужно делить с теми, с кем не станешь потом разделять свою жизнь.
До нашей первой встречи, моя мама Сенка и майин отец Мишо встречались каждое утро. И даже не знали о том, что знакомы. Двадцать лет подряд, Сенка с вершины Кошево, а Мишо снизу, шли на работу, Сенка на Строительный факультет, а Мишо в Окружной суд. Никогда и слова друг другу не сказали, а, получается, что были старыми знакомцами.
Хоть и не сыграв в моем первом фильме, Майя после получила главную роль в моей жизни. Однажды днем увидел я ее в «Шеталиште», и глазам своим не поверил. Школьные проблемы, похожие на мои, привели ее из Пятой гимназии во Вторую, и «Шеталиште» находилось всего в тридцати метрах от гимназии, носившей имя народного героя Огнена Прицы. Вместе со своей подругой Лилей Брчич, Майя решала кроссворд. Посмотрев на меня, она будто погасила свет во всем «Шеталиште», оставив там только один источник света - свои глаза. Теперь я знал, что между мной и ней никого нет. Призывно махнув рукой, показал я на кроссворд и сказал:
- Одно «о», одно «а», домашнее животное, что получается, аха, ава - значит, «корова»!
Договориться о свидании оказалось несложно. Завтра вечером в кафане отеля «Белград».
В этой кафане приключился неожиданный поворот событий. Совершенно куда-то запропастился тот болтливый юнец из «Шеталишта», которому, чтобы блистать, необходима публика. Давай, братишка, покажи себя, а мы смотрим! А тут чужой стадион, нехватка поддержки местных болельщиков, да еще и сладкий ужас перед игроком противника, смешали планы нападающего кафаны «Шеталиште».
Сидели мы в кафане отеля «Белград», как Адам и Ева на ветвях плодоносного древа. Ноги наши висели над бездной, не касаясь дешевого паркета. Охватывал меня страх, что, стоит нам пошевелиться, полетим мы кубарем с этого плодоносного древа в пропасть. Не знал я, куда именно мы упадем, потому что со времен сказания про Адама и Еву ситуация коренным образом поменялась. Подумал я тогда, а не имел ли в виду Бог, изгоняя Адама с Евой из рая в ад, Нью-Йорк?
Молчаливое сидение в отеле «Белград» было продолжением знакомства, которое завели на кошевской аллее Мишо и Сенка. О любви говорить с Майей не получалось совсем, потому что от смущения, производимого женским взглядом, меня всего трясло. Паралич за столиком кафаны гостиницы «Белград» прервал голос беззубого официанта:
- Что будете пить?