Страница 2 из 79
Когда я был подростком, молодые люди на площадях Нью-Йорка, Лондона и Парижа ждали в очередях появления новых пластинок Битлз, Спрингстина и Дилана. Вместо авторских произведений, сегодня тинэйджеры ожидают I-phone number 4. И тут, снова, помогает забвение. Спрячешь Дилана в забвении, и станет легче жить с тем, что сейчас в центре внимания вещь, а не вызывающие восхищение юноши, которые поют о любви, свободе, и борются с неправдой. Забвение играет решающую роль в понимании основных законов научной культуры, готовой архетипическую культуру спрятать в подвале музейного запасника. Те, кто продвигают I-phone, конечно же, создали свою игрушку не из-за человеческой склонности к забвению, но им помогло то, что человек склонен забывать, и в залах ожидания, где царит забвение, всегда хватает места для молодых людей, раздавленных временем.
Несмотря на то, что я и сам принадлежу к тем, кто верит, что забвение является спасительным для выживания, мне хотелось бы отойти от современной устремленности к забывчивости. Нынешняя толпа следует куриному образу жизни, и помнит лишь происходящее между кормежками. Больше всего потому, что забвение стало основой теории «конца истории», которая овладела миром в девяностых годах прошлого века. Барабанщики либерального капитализма внушали нам, что веру в культуру и национальную идентификацию стоит оставить ради стихии технологической революции, которая станет направлять все течения нашей судьбы, и что рынок станет для нас регулятором важнейших жизненных процессов. Их напористость побудила во мне желание свести счеты с памятью, а заодно и разобраться с забвением.
Хочу написать книгу и постепенно вымести закутки мозга, в которых блуждают воспоминания, те, что, при помощи моих ангелов-писателей, научили меня мыслить и говорить, и высветить в этой мешанине, будто солнцем среди облаков, то, что иначе скрылось бы в безвестности. Не хотелось бы допустить чтобы, после того как я отправлюсь в вечный путь, постукивания души моей оказались навсегда недоступными, пока кто-нибудь из любознательных потомков не попытается установить со мной связь, желая разгадать тайну своего происхождения. Хочу избежать непонимания, и судьбы абонента мобильной связи, которому друзья и родные безуспешно пытаются дозвониться, не зная, что его уже нет среди живых, пока после бесконечных гудков не раздастся голос телефонной барышни, и не скажет:
«Вызываемый абонент в настоящее время недоступен...!»
Земля и слезы.
В тысячу девятьсот шестьдесят первом году Юрий Гагарин полетел в космос, а я пошел в школу. Полет первого человека во Вселенную готовился долго, и Гагарину помогала целая команда специалистов. Что же до моей отправки в школу, то она легла на плечи одной моей мамы. Отец в то время был в Белграде, в командировке. Сенка поставила котел, согрела воды, и усадила меня в корыто. И, пока хозяйственным мылом терла она мои плечи, вдруг услышал я, что она плачет.
- Ты почему плачешь, Сенка? Может, это тебе завтра в школу, или, все таки, мне?
Мама ответила, вытирая слезы:
- Я не плачу, сынок, просто жаль мне, что с завтрашнего дня начнется у тебя новая жизнь!
Причин маминого плача я не понял, но вот что касается новой жизни, уже следующим утром все стало ясней...
Шагал я к школе, и рассматривал каменные ступени, выглядевшие так, будто они залиты водой. Было это похоже на интермеццо сараевского телевидения, в постановке Яна Берана, с музыкой Войина Комадины. Я чувствовал себя скорей водолазом, чем учеником, впервые идущим в школу. Знал я, что выгляжу смешным. Длинные рукава моей из черного шелка кроеной тужурки были очень уж забавными. Подвернул я себе эти рукава покороче, но они, из-за гладкости ткани, все норовили развернуться обратно. Дорога в школу заняла у меня целую вечность, хоть и находилась она в трехстах шагах от нашей полуторакомнатной[1] квартиры. Думаю, Гагарин быстрей добрался до космоса, чем я до начальной школы «Хасан Кикич».
Первого школьного урока мы ждали в школьном дворе. Один большеголовый рыжий ученик постарше предупреждал новичков об опасности, грозящей от местной шпаны. В школе он был известен тем, что три раза оставался на второй год в третьем классе. Непреодолимой препоной для его развитии стало понимание смысла понятия «разница». Когда спрашивали его, какая разница между курицей и коровой, он отвечал:
- Знаю я, что такое курица. Знаю и корову, но не понимаю, что это - разница?
Намерение этого обалдуя защищать учеников показалось мне симпатичным. Одного я только не понял, почему за это я должен отдать ему свой завтрак? Рыжий протянул ладонь, ожидая, что я положу туда выданные мне на завтрак деньги.
- Ты, головастый, тебе говорю, дурака-то не включай!
- Я, что ли? - начал и вправду придуриваться я.
- Смотрите, какая у него башка! Шмелю и за год не облететь!
Все расхохотались, а я толкнул рыжего в известь, которую рабочие размешивали, чтобы подновить школьный фасад, и убежал в школу.
Целый день в школе я испуганно озирался, не переставая думать о том, что в любой момент меня может найти рыжий. И тут услышал женский голос, превративший мой страх в сладкий трепет. Вдруг все стало как в сказке.
- А у меня отец полковник контрразведки югославской армии.
От отца я знал, что такое разведка, знал и про войну, но никак не мог сообразить, что может значить «контрразведка». Был я глуп, как тот самый хулиган, чьей жертвой я мог стать в каждую секунду.
- Мой папа перед тем, как его перевели в Сараево, охранял собаку Тито!
- А сколько у Тито собак?
- Не знаю, папа никогда не говорит о работе. Вечером он будет меня встречать у школы. Видела я, что произошло, и, думаю, что угрожает тебе опасность. Так что, если хочешь, можешь вернуться домой с нами.
Это новое неизвестное ощущение оглушило меня, будто яркий свет, включенный мамой, чтобы разбудить меня в школу. В такие моменты мне еще очень хотелось спать, но я, наперекор, заставлял себя кривой взгляд превращать в улыбку. Я рано понял, как важно, чтобы человек просыпался как следует. Думаю, приятней все же проснуться, чем не просыпаться. И Снежана эта была похожа на пробуждение. Чувство, посетившее меня около нее, только усиливалось страхом, что вот-вот может появиться головастый.
Стоял я в очереди за булочками, и ученики за моей спиной возмущались. Негодование их вызвал мальчик, слышащий лишь стук своего сердца, и видящий только большие черные глаза и длинные светлые волосы. Были у ней светлые волосы, доставшиеся от мамы-словенки, которая стремглав носилась по кривым горицким улочкам. Парней постарше на улице случай снежаниной мамы вдохновлял на сочинение любовных теорий:
- Бабы, которые ходят быстро, в кровати лучше тех, кто еле плетутся.
- Это чистая глупость, бабы, которые по жизни неторопливые, в кровати - метеор!
- Э, братан, если б скорость была важна! Качество, техника, чувак, вот в чем прикол! - подключалась третья партия горицких безработных.