У последней черты

Взойдя на невысокий холм, Римо оглянулся. Внизу лежала Синанджу, с бревенчатыми хибарами, похожими на буддийские пагоды с загнутыми краями крыш, дощатыми тротуарами и великолепной сокровищницей. Деревня напоминала азиатский вариант городка на Диком Западе, но никак не дом родной.

По крайней мере, не для Римо. И не для Чиуна. Да, пожалуй, и ни для кого.

Внезапно Римо ощутил страшную усталость. Он ушел, чтобы побыть наедине со своими мыслями и переживаниями, но сейчас ему хотелось только одного — найти какое-нибудь укромное место, желательно под крышей, и поспать.

Римо почти сразу отыскал такое местечко. В долине, в стороне от селения, стояла скромная хижина. Римо подошел ближе, но не заметил никаких признаков жизни. Возле хижины не лежала корзина с редькой, не сушилась лапша в пучках, как это обычно бывает рядом с сельским корейским домом.

Все словно вымерло. Римо не помнил, чтобы видел этот дом в свои прошлые приезды в Синанджу.

И он решил, что если этот дом ничей, он войдет и станет там жить.

Римо толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Внутри было очень темно, только из приоткрытой двери падала узкая полоска света. Тем лучше. В темноте крепче спится.

Римо едва не споткнулся о циновку. На ней он и расположился и, едва коснувшись спиной твердого пола, начал забываться.

— А что, если я проснусь дома? — пробормотал он, засыпая.

— Кто здесь? — донесся из темноты тихий голос. Говорили по-корейски.

Римо вскочил и машинально стал вглядываться в темноту. В доме кто-то был, этот человек сидел в дальнем углу без света.

— Здравствуйте, — неуверенно произнес Римо.

— Я не узнаю вашего голоса, — ответили ему. — Вам что-нибудь нужно?

Голос был звонкий и мелодичный — женский голос.

— Я думал, здесь никто не живет, — стал оправдываться Римо. — Прошу меня извинить.

— Не надо извиняться, — печально ответила женщина. — Ко мне редко кто приходит.

— Но почему вы сидите без света?

— Я — Ма Ли. По законам Синанджу, я должна жить в темноте, чтобы никого не обидеть своим уродством.

— О, — протянул Римо.

Теперь он видел ее — неясную фигурку в желтом платье. Верх традиционного наряда был из белой воздушной ткани. Одной рукой она прикрывала лицо, а другой нащупывала что-то в кармане. Когда она убрала руки от лица, то оказалась в густой вуали, за которой поблескивали влажным блеском глаза. Римо стало жаль девушку. Она, наверное, чем-то изуродована.

— Простите, что доставил вам неудобство, Ма Ли, — сказал Римо тихо. — Я просто хотел где-нибудь отдохнуть. — И он двинулся к двери.

— Нет! — Ма Ли протянула к нему руки. — Не уходите так сразу. Я слышу, в деревне идет праздник. Расскажите мне, что там происходит?

— Вернулся Мастер Синанджу.

— Это хорошая новость. Он так долго путешествовал по дальним странам.

— Да, но он умирает, — добавил Римо.

— Даже самый могучий прибой когда-то отступает, — кротко проговорила Ма Ли. — И все же вы правы: возвращение в море навевает грусть.

По ее голосу можно было догадаться, что девушка глубоко взволнована.

Римо впервые в Синанджу слышал, чтобы в отношении Чиуна кто-то проявлял подлинно человеческие чувства.

— Вам его жаль? — спросил он.

— Мастер Синанджу — это свеча, осветившая мир задолго до появления великого короля-воина Ончжо, который возвел первый в Корее замок, — задумчиво произнесла Ма Ли. — Грустно, что он умрет без наследника. Это разобьет ему сердце.

— Я — его наследник, — сказал Римо.

— Вы? Но ваш голос мне не знаком. Вы не из Синанджу.

— Да, я не из этой деревни, — согласился Римо. — Но я принадлежу к Синанджу. Чиун сделал меня таким.

— Это хорошо, — сказала Ма Ли. — Традиции надо соблюдать. По крайней мере, некоторые. — И она безотчетно коснулась вуали.

— Вы живете одна? — спросил Римо.

— Родители умерли, когда я была еще совсем маленькой. Я их даже не помню. У меня никого нет. Мужчины меня не любят из-за моего уродства. Они называют меня Безобразная Ма Ли.

— Голос у вас очень приятный, — промолвил Римо, не зная, что еще сказать.

По американским понятиям, даже нормальные женщины в этом селении красотой не блистали. Какая же тогда эта Ма Ли? Как Квазимодо — и взглянуть страшно?

— Спасибо вам, — просто ответила Ма Ли. — Как приятно говорить с добрым человеком.

Римо буркнул в ответ:

— Я вас понимаю. Здесь не принято проявлять сострадание.

— Люди таковы, какие они есть.

— Я ведь тоже сирота, — вдруг выпалил Римо, сам не зная зачем.

— Это ужасно — жить одному.

Римо кивнул. В комнате воцарилось молчание. Римо чувствовал себя, как школьник, впервые пришедший на танцы, когда не знаешь, что делать и что говорить.

— Не хотите ли чаю? — застенчиво произнесла Ма Ли.

— Это было бы чудесно, — ответил Римо.

Ма Ли поднялась. Римо заметил, что при маленьком росте она неплохо сложена. Большинство женщин в Синанджу были коренасты, как эскимоски. Ма Ли же оказалась стройной и изящной. Римо уловил запах ее тела, и он показался на удивление приятным.

В углу комнаты помещалась маленькая угольная печка — непременный атрибут корейского дома. Ма Ли высекла кремнем огонь и разожгла очаг.

Римо молча следил за ее ловкими движениями. От него не укрылась грациозность и изящная осанка девушки. Что бы ни было у нее с лицом, но фигурка у нее стройна, как ива.

Вода закипела, и Ма Ли заварила чай в зеленом с голубым керамическом чайнике, после чего поставила на стол две пиалы с таким же узором, похожие на те, что Римо много раз видел в китайских ресторанчиках, только с более изысканной росписью.

— Как красиво, — сказал он.

— Это селадон, разновидность фарфора, — пояснила Ма Ли. — Эта посуда не имеет цены. Чайник выполнен в форме черепахи, которая для нас олицетворяет долгую жизнь.

— Что? Ах да, чайник, — смущенно спохватился Римо.

— Ну да. А вы что имели в виду?

Римо не ответил. Он говорил совсем не про чайник. Он и сам не мог бы сказать, что он имел в виду. Слова вырвались у него непроизвольно.

Ма Ли наполнила пиалу чаем и протянула Римо. При этом она едва заметно коснулась ладони Римо, отчего по его руке побежала дрожь, заставив инстинктивно поежиться.

В самом ее присутствии было что-то волнующее. И в то же время успокаивающее. Огонь очага мягко освещал убранство дома. Отбрасываемые на стены тени навевали мысли о безопасности и надежности.

А может, Ма Ли — корейская колдунья? — неожиданно подумалось Римо.

— Пейте, — сказала девушка.

— Ах да.

Римо сделал глоток и украдкой взглянул на Ма Ли. Та наклонилась, чтобы Римо не видел ее лица, когда она станет пить. В глазах девушки отражался свет огня, и Римо вдруг ощутил горячее желание заглянуть под эту интригующую вуаль.

Повинуясь порыву, он нагнулся и приготовился снять покров с лица девушки.

Ма Ли угадала его намерение и вся напряглась, но, как ни странно, рук Римо не отвела.

И тут раздался стук в дверь.

Окна были закрыты ставнями, и ничего нельзя было разглядеть.

Сэмми Ки поискал хоть какую-нибудь щель в стене, но безрезультатно.

Он уже частично добыл то, за чем его послали в Синанджу. Он записал на пленку публичное признание Мастера Синанджу в том, что он работал на Соединенные Штаты, а также подробный отчет о деятельности тайной организации американского правительства под названием КЮРЕ. На какое-то мгновение к Сэмми вернулся наполовину забытый журналистский азарт. Это будет репортаж века! Любая телекомпания выложит за этот материал кругленькую сумму.

Вот почему Сэмми Ки потихоньку пошел за американцем по имени Римо, когда тот так внезапно удалился с праздника. Вот бы раздобыть еще что-нибудь! Кто этот Римо? Как его фамилия? Как получилось, что он был избран новым Мастером Синанджу?

Интересно, думал Сэмми, если я постучусь и попрошу плошку риса, может, удастся запечатлеть этого Римо крупным планом или даже снять целое интервью, но так, чтобы он ничего не заподозрил?