Кровь Драконов (ЛП)

Вот она. Работа всей жизни Элис Финбок — в одной стопке. Переводы древних текстов, ее собственные размышления, точные копии старинных документов, выполненные черными чернилами, в которые красным цветом она вносила свои предположения о недостоющих словах. Поскольку ее собственная жизнь была лишена смысла, она целиком окунулась в изучение прошлого и гордилась своими глубокими знаниями о нем. Она знала, что когда-то жили Элдерлинги, которые общались с драконами, знала их имена и привычки; ей было известно так много о прошлом, которое больше не имело значения.

Элдерлинги и драконы вернулись в мир, она стала свидетелем этого чуда. Они вернут себе древний город Кельсингру и станут жить там. Тайны, которые она пыталась выудить из древних свитков и ветхих гобеленов теперь не имели значения. Когда новые Элдерлинги завладеют своим городом, им останется только прикоснуться к камням памяти, чтобы самостоятельно познать свою историю. Все тайны и загадки, которые она мечтала разгадать, теперь были открыты, но не ею. Для нее не было места.

На удивление самой себе, она неожиданно откинула одеяла в сторону и встала, тут же попав в объятия холода. Она шагнула к сундукам с одеждой, тем, что она так тщательно упаковала перед отбытием из Удачного. Когда ее путешествие только начиналось, они были набиты изящной одеждой, подходящей для леди, отправившейся на поиски приключений. Плотные тканные хлопковые рубашки с небольшим количеством кружева, свободные юбки для пеших переходов, шляпы с вуалью, защищающими от насекомых и солнца, прочная кожаная обувь… от них теперь остались лишь воспоминания.

В трудном путешествии одежда износилась. Обувь протерлась и протекала, а шнурки превратились в сплошные узлы. Стирать одежду она могла только в кислотной воде реки, от чего швы разошлись, а края растрепались. Она натянула поношеную одежду, не задумываясь о том, как она выглядит. На нее все равно никто не смотрит. Она больше не станет беспокоиться о том, как выглядит и что о ней подумают.

Платье Элдерлигов, подарок Лефтрина, висело на крючке. Из всей одежды, которая была у Элис, только оно сохранило свои цвета, было мягким и шелковистым на ощупь. Она так тосковала по его уютному теплу, но не смогла заставить себя надеть его. Рапскааль сказал ей то, что было правдой: она не Элдерлинг. Она не имела право быть в Кельсингре, и не имела право иметь что-то, принадлежавшее им.

Горечь, обида и покорность судьбе, описанной Рапскалем стояли комком в горле. Она смотрела на эрделингское платье, пока подступившие слезы не затуманили его яркие краски. Ее тоска только усилилась, когда она подумала о человеке, подарившем ей это платье. Ее капитан. Лефтрин. Не смотря на разницу в положении они полюбили друг друга во время тяжелого путешествия по реке. Впервые в жизни мужчина восхищался ее умом, уважал ее работу и желал ее тело. Он разжег в ней страсть и открыл ее для всего, что может быть между мужчиной и женщиной. Он пробудил в ней желания, о которых она и не подозревала.

А потом покинул ее, оставив в одиночестве в этой грубой хижине…

Стоп. Хватит ныть. Она посмотрела на платье Элдерлингов и заставила себя вспомнить тот прекрасный момент, когда Лефтрин без всяких колебаний подарил ей этот бесценный артефакт, свое семейное наследие. Она носила это платье как доспехи против холода, ветра и даже одиночества, не задумываясь о его исторической значимости. Как смела она упрекать хранителей за то, что они хотели получить что-то настолько же теплое и водонепроницаемое как и «бесценный артефакт», которым она так часто наслаждалась? А Лефтрин? Не его ли она винила в своем одиночестве? «Лицемерка!» — упрекнула она сама себя.

У Лефтрина не было выбора, кроме как вернуться в Кассарик, чтобы пополнить их запасы. Не он оставил ее; это она решила остаться здесь, потому что думала, что вести записи о нетронутом городе Элдерлингов, важнее, чем остаться рядом с Лефтрином. Это был ее выбор. Лефтрин уважал ее. И теперь она винит его за это? Он любил ее. Разве этого не должно быть достаточно?

Секунду она колебалась, принимая эту мысль. Ее любил мужчина: что еще нужно женщине от жизни? Потом сжала зубы, как будто собиралась сорвать повязку с полузажившей раны.

Нет. Этого не достаточно. Не для нее.

Пришло время перестать притворяться, покончить с этой жизнью. Перестать говорить себе, что если и когда Лефтрин вернется и скажет, что любит ее, то все наладится. Что в ней он мог любить? Когда все маски сорваны, что в ней было настоящего и достойного его любви? Какой человек станет цепляться за надежду, что кто-то другой придет, дабы придать смысл его жизни? Что она за ничтожество, если нуждается в ком-то, чтобы оправдать собственное существование?

Свитки и наброски, бумаги и пергаменты лежали ровными стопками как она их оставила. Все ее исследования и записи сложены возле камина. Порыв сжечь их прошел. Прошлой ночью, в приступе отчаяния и непроглядной темноты, у нее не хватило сил даже на то, чтобы предать бумаги огню.

Теперь, в холодном дневном свете, вчерашний порыв предстал перед ней как глупая суета, детская истерика вроде «Это все из-за вас!» Что ей сделал Рапскаль и другие хранители? Ничего, они просто заставили ее посмотреть в глаза правде о ее жизни. Если бы она сожгла свои труды, это бы не доказало ничего, кроме того, что она хотела всем насолить. Ее губы задрожали и растянулись в странной улыбке. О, это желание заставить их всех страдать никуда не делось! Но ничего не выйдет. Они не поймут, что она разрушила. Кроме того, пришлось бы просить уголь у одного из хранителей. Нет. Пусть все остается как есть. Пусть считают ее памятником самой себя: женщиной, состоящей из бумаг, чернил и притворства.

Завернувшись в свою старую одежду, она распахнула дверь и вышла навстречу промозглому, холодному дню. Ветер ударил ей в лицо. Отвращение и ненависть к себе росли в ней как прилив. Луг перед ней заканчивался холодной серой и безжалостной рекой. Однажды она упала в эту реку и чуть было не утонула. Она обдумала эту мысль. Все произойдет быстро. Холодно и неприятно, но быстро. Она произнесла вслух слова, которые преследовали ее во всне всю ночь: «Пришло время покончить с этой жизнью». Она подняла лицо. Ветер гнал по далекому синему небу тяжелые облака.

Ты покончишь с собой? Из-за этого? Потому что Рапскаль сказал тебе то, что ты и так знала? Прикосновение Синтары к ее разуму выражало холодное удивление. Размышления драконицы были отдаленными и безучастными. Я припоминаю, что мои предки сталкивались с подобным, когда люди намеренно решали оборвать свою жизнь, которая и без того настолько коротка, что не имеет никакого значения. Как у мошек, летящих на огонь. Они бросались в реку или вешались на мостах. Итак, река? Так ты это сделаешь?

Синтара не прикасалась к ее сознанию неделями. То, что она вернулась теперь с таким холодным любопытством, вызвало у Элис приступ гнева. Она всмотрелась в небо. Вот она. Тусклая голубая вспышка на фоне далеких облаков.

В мгновение ока ее отчаяние превратилось в возмущение, и она заговорила вслух, давая выход своему негодованию. «Я сказала покончить с этой жизнью, а не с МОЕЙ жизнью». Она видела, как драконица сложила крылья и скользнула с неба вниз к холмам. Мысль укоренилась и разраслась в ней. «Убить себя? В отчаянии от того, сколько времени я потеряла зря, обманывая себя? И что бы это дало, кроме того, что доказало бы, что в конце концов меня победила собственная глупость? Нет. Я не заканчиваю свою жизнь, а беру ее в свои руки и начинаю жить».

Продолжительное время она не ощущала присутствия Синтары. Возможно, драконицы обнаружила добычу и потеряла всякий интерес к этой женщине, живущей не дольше мошки, и которая не могла убить для нее даже кролика. Вдруг, без всякого предупреждения, мысли драконицы снова загремели у нее в голове.

Форма твоих мыслей изменилась. Думаю, ты наконец становишься собой.

Она видела, как драконица внезапно плотно прижала крылья к своему телу и нырнула вниз на жертву. Внезапное исчезновения драконьего прикосновения к сознанию Элис было похоже на порыв ветра, ударивший по ушам. Ошеломленная, она осталась в одиночестве.