Страница 41 из 101
А конец лета 1939 года принес такую сенсацию, от которой весь мир только ахнул: 23 августа был заключен советско‑германский договор о ненападении. Трудно припомнить другой такой крутой поворот в современной истории. Его могли срежиссировать только Гитлер и Сталин с их безграничным цинизмом. Можно вспомнить, что накануне второй мировой войны, развязанной Гитлером в 1939 году, мы заняли такую позицию: «Новую империалистическую войну затеял и ведет один блок – союз фашистских держав, угрожающий всем народам». День и ночь наша пропаганда проклинала «фашистских людоедов» и «фашистских агрессоров».
Наш неожиданный союз с «людоедами» и «агрессорами» был делом рук именно Гитлера и Сталина. Они в своем стремлении к мировому господству, то есть фактически друг против друга, столкнулись на узкой дорожке над пропастью и решили на какое‑то время остановиться, чтобы затем половчее скинуть в бездну соперника. Маршал Жуков вспоминал: «У Сталина была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключенного пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот».
В то время я был уже подростком и хорошо помню, какое изумление в нашем обществе вызвал столь внезапный союз с фашистской Германией. Ничего поначалу не понявший народ, тем не менее, как всегда при Сталине, безмолвствовал в ожидании его личной команды.
Тогда во всеуслышание можно было по своей инициативе выражать только безграничную любовь и преданность Сталину за все решительно, что бы он ни сделал, что бы он ни сказал.
Из канувшей в Лету эпохи память хранит не так уж много отчетливых картинок, у меня одна из них, очень яркая, связана именно с этим резким поворотом в отношениях между СССР и Германией.
С детства я любил футбол, регулярно ходил на стадион «Динамо», который почти каждый раз бывал переполнен (телевизора тогда еще не было). И вот однажды в погожий августовский денек, в разгар футбольного матча, на глазах у десятков тысяч болельщиков, из‑за трибуны стадиона выплыл, причем низко‑низко, брюхатый, серый в закатном солнце самолет с фашистскими знаками, он прямо над нами шел на посадку на Центральный аэродром, находившийся неподалеку. И стадион замер. Все собравшиеся на нем впервые в жизни видели над собой фашистский самолет. Кто из них мог знать в ту минуту, что Гитлер и Сталин неожиданно договорились между собой и что нацистский министр иностранных дел Риббентроп поспешил прилететь в Москву? Но никто не раскрыл рта. Ни одного возгласа или недоуменного жеста. Ни одного… Даже в такой ситуации рабам не положено удивляться, во всяком случае нельзя выражать свои чувства. Свастику в московском небе переполненный стадион молча проглотил, хотя тогда не было в нашей стране страшнее слова, чем «фашист».
Потом Молотов, второй после Сталина человек, летал в Берлин к Гитлеру. Завязалась личная переписка между фюрером и Сталиным, поскольку между двумя странами было достигнуто полное понимание, а Риббентроп доложил фюреру: «Сталин и Молотов очень милы. Я чувствовал себя как среди старых партийных товарищей». Сталин на встрече с Риббентропом в Кремле заявил: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье». Присутствовавший при этом немецкий дипломат Г. Хильге пишет в своих воспоминаниях: «Тон Сталина при разговоре о Гитлере и манера, с которой он провозглашал тост за него, позволили сделать заключение, что некоторые черты и действия Гитлера, безусловно, производили на него впечатление… Это восхищение было, по‑видимому, взаимным, с той только разницей, что Гитлер не переставал восхищаться Сталиным до последнего момента, в то время как отношение Сталина к Гитлеру после нападения на Советский Союз перешло сначала в жгучую ненависть, а затем в презрение».
Гитлер был крайне заинтересован во временном замирении с нами, есть немало свидетельств, как он нетерпеливо ждал согласия Сталина на советско‑германский союз. Вот как описывает А. Шпеер (выше о нем много сказано) реакцию фюрера на решающее письмо от Сталина: «Он на мгновение застыл, вперившись в пространство, побагровел и грохнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, и воскликнул прерывающимся голосом: „Они у меня в руках! Они у меня в руках!“»
Вслед за этим осенью 1939 года был подписан советско‑германский договор о дружбе и границе между СССР и Германией. «Граница» всплыла после разгрома Польши, которую оба диктатора поделили между собой. Страшнее участи не придумаешь! На одной половине Польши фюрер стал проводить в жизнь свои расистские принципы, безжалостно уничтожая евреев и поляков, а Сталин обрушил на Польшу столь привычный ему массовый террор. Так эта многострадальная страна стала полигоном для двух диктаторов, как бы соревновавшихся друг с другом в злодеяниях на польской земле.
И вот что парадоксально! Так называемый советско‑германский договор о дружбе означал только одно – скорую войну между двумя подписавшими его странами. Да, да! Это было очевидно. Еще в книге «Моя борьба» Гитлер пророчески писал: «Сам факт заключения союза с Россией сделает войну неизбежной». Этот вывод не был личным секретом Гитлера, еще до заключения этого договора английская разведка доносила своему правительству: «Если Германия и СССР придут к какому‑либо политическому, а еще лучше – к военному соглашению, то война между ними станет совершенно неизбежной и вспыхнет почти сразу после подписания подобного соглашения». Такого же мнения придерживался и американский президент Рузвельт: «Если Гитлер и Сталин заключат союз, то с такой же неотвратимостью, с какой день сменяет ночь, между ними начнется война».
Так что демагогические рассуждения о том, что Гитлер неожиданно и вероломно напал на нас, не выдерживают никакой критики. Оба диктатора договором между собой хотели одного – выиграть время, чтобы подготовиться к войне, вернее, к нападению, к агрессии: фюрер собирался обрушиться на СССР, Сталин – на Германию. Ни тот ни другой не думали о войне оборонительной, никак не готовились к ней, а последняя тоже требует подготовки, причем совсем не такой, как при намерении вести войну захватническую. Поэтому со всей остротой встал вопрос о том, чтобы не упустить время и обязательно первым нанести упреждающий удар и как можно быстрее развить наступление. Но для такого удара нужно было все же хорошо подготовиться. Гитлеру, например, нужно было подтянуть к нашей границе примерно три миллиона солдат. И при этом ему все время нужно было думать о том, чтобы на всякий случай обезопасить себя на западе.
Получилось так, что фюреру удалось лучше использовать передышку после подписания договора с нами. А Сталин за то же самое время, как обычно, сам много себе навредил. В страшно морозную зиму он затеял войну с Финляндией, надеясь на скорую и полную победу, а война эта стала нашей трагедией и позором перед всем миром. Со стороны казалось, что огромный русский медведь напал на, скажем, беззащитного зайца. А на деле наша армия, по силе многократно превосходившая финскую, на долгие зимние месяцы застряла перед мощными оборонительными укреплениями, утонула и замерзла в снегах. Мы понесли огромные потери. Оказалось, что наша армия была не готова к войне. Но все же в результате нам удалось оттяпать у Финляндии небольшую часть ее территории. Позор наших вооруженных сил в Финляндии окрылил фюрера, он еще больше утвердился в своих планах напасть на СССР, который теперь виделся ему как колосс на глиняных ногах.
Горькую финскую пилюлю Сталину удалось подсластить тем, что союз с Германией принес нам новые территории в Восточной Европе с общим населением в 23 миллиона человек. Наверное, легкость этого приобретения вскружила голову Сталину, в результате он окончательно поверил в то, что перехитрит фюрера. Кстати, совсем в духе обоих диктаторов их договор опирался на тайные статьи, по которым они делили между собой территориальную добычу и сферы влияния. После разгрома Германии эти секретные договоренности стали на Западе достоянием гласности, а мы признали сам факт их существования только в 1989 году, то есть через 44 года после окончания войны. Совсем по‑сталински! Он давным‑давно умер, а дело, дух его живет!.. С тем же договором связано и еще одно совместное преступление Гитлера и Сталина: они выдали друг другу тысячи человек, бежавших в свое время из Германии к нам и от нас – в Германию. В том числе, например, мы переправили в гитлеровские застенки около четырех тысяч немецких коммунистов и членов их семей. Гитлер тоже не остался у нас в долгу.