Луденские бесы

Он закрыл глаза и вспомнил лицо монаха, искаженное мукой. Сквозь языки пламени тот кричал: «Иисус, Иисус, Иисус…» Потом крики стали неотличимы от визга пойманного кролика. И никто не смилостивился, никто не пресек страданий несчастного.

Ужас стал таким невыносимым, что Грандье вскрикнул. Звук собственного голоса привел его в чувство. Он сел, огляделся. Вокруг царила непроницаемая тьма. И узнику внезапно стало стыдно. Что же он кричит среди ночи, как женщина или перепуганный ребенок! Он нахмурил лоб, стиснул кулаки. Никто еще не называл его трусом. Пусть же враги делают что хотят. Он готов ко всему. Они увидят, что его мужество крепче их злобы, что им не сломить его никакими пытками.

Он снова лег, но по-прежнему не спал. Да, воля его была крепка, но плоть сжималась от страха. Сердце бешено колотилось в груди. Мускулы напряглись, следуя этой внутренней борьбе. Грандье пробовал молиться, но слово «бог» было лишено какого-либо смысла. «Христос» и «Мария» тоже ничего не значили. Все его мысли были лишь о позорной казни, о мучительной смерти, о чудовищной несправедливости, жертвой которой он стал. Все это было совершенно невообразимо, но в то же время происходило на самом деле. Ах, почему он не воспользовался советом архиепископа и не уехал из прихода полтора года назад! Почему не послушался Гийома Обена? Безумством было оставаться в городе, когда ему угрожал арест. При мысли о том, какой могла бы быть его жизнь сейчас, нынешнее положение представлялось еще более невыносимым… И все же придется вынести даже невыносимое. Как и подобает мужчине. Они надеются, что он будет валяться у их ног и молить о пощаде. Нет, он не доставит им этого удовольствия. Грандье стиснул зубы, собрал в кулак всю свою волю. Но кровь стучала в ушах, он метался на соломе, и тело его было покрыто холодным потом.

Ужасная ночь тянулась бесконечно долго. Но вот закончилась и она, забрезжил рассвет, а это означало, что осталось на один день меньше до дня мучительной казни.

В пять часов утра дверь темницы распахнулась, и тюремщик ввел к узнику посетителя. Это был отец Амброз из ордена Августинцев. Он пришел по собственному почину, от доброго сердца, желая спросить, не может ли он чем-нибудь утешить заключенного. Грандье быстро оделся, преклонил колени и стал исповедоваться во всех винах и проступках своей грешной жизни. Все это были старые прегрешения, за которые в свое время он уже получил отпущение от церкви. Но сегодня старые грехи предстали перед ним в новом свете. Впервые в жизни Грандье понял, сколько раз он сам захлопывал дверь перед ликом Господа. На словах он был христианином, священником, а в помыслах, чувствах и поступках почитал лишь самого себя. Царствие, которому он служил, было царствием похоти, алчности и тщеславия. Им владели честолюбие, жажда власти, презрение к людям. В этот час Грандье понял, что такое истинное раскаяние — не как церковный церемониал, а как идущее изнутри чувство самоосуждения и сожаления о содеянном. Когда исповедь закончилась, Грандье плакал навзрыд — не из-за того, что ему предстояло, а из-за того, что было прежде.

Отец Амброз отпустил ему грехи, причастил его и заговорил с ним о воле Господней. Ничего не нужно просить у Всевышнего, говорил старый священник, но и отказываться от чего-либо тоже нельзя. Всякие происшествия, приключающиеся с нами, нужно принимать со смирением, если только речь не идет о греховных поступках. Нужно принимать все, что уготовал нам Господь, даже если это страдание, болезнь, унижение. Если искренне принимать все эти испытания, то придет и понимание. А благодаря этому пониманию произойдет и преображение, и тогда увидишь мир глазами не человечьими, а Божьими.

Грандье слушал. Все это он знал и раньше. Об этом писал епископ Женевский, об этом толковал святой Игнатий. Грандье и сам много раз произносил эти слова — куда красноречивее и блистательнее, чем бедный старый священник. Но отец Амброз, в отличие от Грандье, говорил их искренне, он сам в них верил. Шамкая беззубым ртом, коверкая грамматику, он ронял слова, которые тут же зажигались внутренним светом и озаряли разум, давно замутненный обидами, жаждой удовольствий и иллюзорными триумфами.

— Бог здесь, с тобой, — шептал дребезжащий голос. — И Христос тоже. Здесь, в твоей темнице, среди всех унижений и страданий.

Дверь отворилась вновь — это пришел Бонтан, тюремщик. Он донес комиссару о визите старого священника, и Лобардемон велел немедленно выгнать незваного посетителя. Если узник хочет исповедаться, то к его услугам отец Транкиль и отец Лактанс.

Старого монаха выставили из камеры, но произнесенные им слова остались, и смысл их становился все яснее и яснее. Бог здесь, и Христос тоже здесь, и так теперь будет всегда, везде, в каждую минуту. Какой смысл ожесточаться против врагов, против несправедливой судьбы, пыжиться, проявлять героизм. Все это ни к чему, если Бог рядом.

В семь часов Грандье отвели в кармелитский монастырь, где снова собрались судьи, чтобы мучить его. Но в зале находился Господь, а когда Лобардемон принялся допрашивать обвиняемого, то Христос не бросил несчастного в беде. На некоторых судей спокойное достоинство, с которым держался Грандье, произвело глубокое впечатление. Но отец Транкиль разъяснил это очень просто: происки дьявола. Никакое это не достоинство, а просто наглость адского исчадия, а спокойствие — всего лишь черствость нераскаявшейся души.

Судьи увидели обвиняемого в общем и целом всего три раза. Утром восемнадцатого числа, после положенных молитв, магистраты вынесли свой вердикт. Решение было единогласным. Осужденный будет подвергнут «испытанию как ординарному, так и экстраординарному». Затем он должен преклонить колени перед вратами церквей Святого Петра и Святой Урсулы, повязав на шею веревку и держа в руках двухфунтовую свечу. Там он попросит прощения у Господа, короля и правосудия. Потом его отведут на площадь Святого Креста, привяжут к столбу и сожгут заживо, а пепел развеют на все четыре стороны. Отец Транкиль пишет, что этот приговор был поистине небесным, потому что Лобардемон и тринадцать судей «по своему благочестию и богобоязненному рвению в исполнении своих обязанностей как бы воспарили с земли на небеса».

Как только приговор был объявлен, Лобардемон велел хирургам Маннури и Фурно отправляться в тюрьму. Первым прибыл Маннури, однако после постыдных экспериментов в иглой он чувствовал себя не в своей тарелке и вскоре сконфуженно удалился. Готовить осужденного к казни должен был его коллега. Судьи порешили, что Грандье будет обрит по всему телу. Хирург Фурно, убежденный в невиновности священника, почтительно попросил у него прощения за то, что должен сделать.

Урбена Грандье раздели догола. Бритва заскользила по его телу, и вскоре оно стало безволосым, как у евнуха. Густые черные кудри были срезаны под корень, затем щетину намылили и обрили. Так же поступили с мефистофельскими усами и эспаньолкой.

— Теперь брови, — раздался голос.

Хирург удивленно обернулся и увидел Лобардемона. Весьма неохотно Фурно выполнил приказ. Лицо Грандье, на которое в свое время заглядывалось столько женщин, превратилось в клоунскую маску.

— Отлично, — одобрил комиссар. — Отлично! Теперь ногти.

Фурно не понял.

— Ногти, — повторил Лобардемон. — Вырвите ему ногти.

Но этот приказ хирург выполнять не стал. Барон изумился.

— В чем дело? Ведь это осужденный колдун.

— Пусть так, — ответил Фурно. — Но все равно это человек. А с человеком так обходиться нельзя.

Комиссар рассердился, но хирург был непреклонен. Времени посылать за другим не было, поэтому Лобардемону пришлось довольствоваться тем, что уже сделано.

Одетый в длинную рубаху, в стоптанные шлепанцы, Грандье был выведен на улицу, посажен в закрытую карету и увезен в суд. На улицах было полно народу, но внутрь пустили немногих: чиновников высокого ранга, знатных господ с женами и дочерьми, а также нескольких доверенных кардиналистов из буржуазии. Шуршали шелка, всеми цветами радуги переливались парча и бархат, сверкали драгоценные каменья, в воздухе витал аромат духов. Отец Лактанс и отец Транкиль вошли в зал, обряженные в полное священническое облачение. Они окропили все вокруг святой водой, не забывая произносить при этом экзорцистские заклинания. Потом распахнулись двери и ввели Урбена Грандье, в длинной рубахе и шлепанцах, на обритом черепе — берет. Священники со всех сторон окропили его святой водой, после чего стражники поставили преступника на колени перед судейской скамьей. Его руки были связаны за спиной, поэтому снять головной убор Грандье не мог. Писец подошел к нему, сдернул берет и презрительно швырнул его на пол. Увидев голый белый череп, некоторые из присутствующих дам истерически захихикали. Пристав призвал публику к порядку. Потом писец надел очки, откашлялся и приступил к чтению приговора. Сначала шла юридическая преамбула, растянувшаяся на добрых полстраницы. Затем следовало описание покаянной церемонии, которую должен был совершить осужденный. Далее объявлялась кара — смерть на костре, после чего подробнейшим образом описывалась памятная доска, которая будет прикреплена к стеке часовни урсулинок (стоимость доски — 150 ливров, каковые будут изъяты из конфискованного имущества преступника); в самом конце, как бы между прочим, говорилось о том, что перед казнью осужденный будет подвергнут «ординарной и экстраординарной» пытке. «Означенный приговор вынесен в городе Лудене 18 августа 1634 года и будет приведен в исполнение в тот же день», — торжественно закончил писец.