Рождение Дестроера

– О совещании я ничего не знал, – ответил Фелтон и посмотрел на часы.

– Простите, но ему придется уйти.

– Он останется.

Выразительные руки невысокого разошлись в стороны ладонями вверх, плечи поднялись в недоумении:

– Но он… но ему…

– Он останется, – без тени эмоций повторил Фелтон.

С лица невысокого исчезла кривая улыбка, вернее ее подобие. Тонкие губы сомкнулись, скрыв желтоватые зубы.

– Вряд ли Папаша будет этим доволен…

Фелтон молча еще раз посмотрел на часы.

Невысокий человечек отошел к стоящей у софы группе своих соотечественников в вполголоса начал что-то быстро говорить. Те слушали, искоса поглядывая на Фелтона и Джимми.

Джимми внимательно стал рассматривать каждого из этой компании.

Неожиданно в комнате воцарилась тишина. Слышны были только звуки отодвигаемых кресел. Все сидевшие вскочили, все стоявшие непроизвольно вытянулись. Взгляды всех устремились на распахнувшиеся двустворчатые двери.

Появился одетый в строгий серый костюм и полосатый принстонский галстук человек и произнес:

– Мистер Фелтон.

Фелтон и Джимми прошли через комнату, чувствуя на своих спинах взгляды присутствующих, Фелтон вошел внутрь. Джимми остался у закрывшихся за Фелтоном дверей, встав перед ними как часовой, внимательно следя за всем происходящим в комнате.

Двойные двери, через которые он прошел, всегда восхищали Фелтона: снаружи они были покрыты орнаментом и позолотой, но изнутри выглядели обычными дверями кабинета преуспевающего бизнесмена – солидное темное дерево и ничего больше.

Другим был и воздух. Им можно было дышать, не чувствуя дыма десятка горящих сигар. Паркетный пол тихонько поскрипывал под ногами Фелтона, подошедшего к длинному письменному столу красного дерева, за которым сидел холеный джентльмен. Перед ним была шахматная доска с расставленными фигурами.

На благородном лице с римским профилем выделялись глубоко посаженные темные глаза, в которых светилось дружелюбие. Аккуратные небольшие руки, длинные, седеющие на висках волосы разделены слева консервативным пробором.

Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья.

Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат.

Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека.

– Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом.

– Я не играю в шахматы, Кармине.

– Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя.

Виазелли умолк.

Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется.

– Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры?

– Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал…

– Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником.

– Я играю в другие игры.

– Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении…

– Жизнь такова, какой я ее создаю для себя.

– Тебе бы следовало родиться итальянцем.

– А тебе – евреем.

– Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам.

– Какого пристрастия?

– А твой техасец, этот Джимми?

– Он работает на меня.

– Ой ли? Мне казалось, что это выглядит несколько по-другому.

– Видимость обманчива.

– Видимость – это реальность.

– У меня твой шурин… – Фелтону надоела философия.

– Тони?

– Да.

– А, мы снова возвращаемся к проблеме ферзя и ладьи черных. Уничтожать их?

– Да, но не тогда, когда находишься в меньшинстве.

– Это как же?

– А вот так, как, например, сейчас: ты один, а я и Джимми – мы вдвоем.

– Не забывай, что там, за дверью, полно моих людей.

– Для Джимми это не проблема.

– Не думаю. Но, независимо от этого, ты не ладья и не черный ферзь. Ты – белый ферзь, моя самая мощная фигура. Если бы мне пришлось обороняться, а ты решил бы переметнуться к черным и стать их ферзем, то я попал бы в безвыходное положение.

– Меня самого обложили.

Виазелли поднял глаза от доски и улыбнулся.

Фелтон положил ладонь на стол.

– Что ты думаешь? От кого мы отбиваемся?

– Я рад, что ты сказал «мы», Норман, – Виазелли тихонько похлопал в ладоши. – Но ответить на твой вопрос не могу. Где-то через две недели сюда прибывает комиссия Сената, и я сперва подумал, что это они что-то замышляют. Но ведь за нами следят уже пять лет. Что, Сенат так долго готовился нанести удар? Нет, не думаю. Да и следят за нами как-то странно. Когда этим занимается ФБР или налоговая служба, дела передаются в суд. Но вот уже почти пять лет вокруг нас кто-то вертится, а дальше этого дело не идет.

– Ты сказал что-то о сенатском расследовании?

– Да. Сенат начал с Запада и сейчас подбирается к нам. Уж больно много любопытных стали совать нос в наши дела.

– Вот почему моим ребятам прибавилось работенки?

– Да. Но странно и еще кое-что. Ты говорил, что и тебя начали беспокоить.

Фелтон кивнул:

– Может, это твои макаронники затеяли семейную свару?

Краска бросилась Виазелли в лицо, но он не подал вида, что оскорблен.

– Нет, – ответил он, – это кто-то со стороны. Кто это или что – не знаю. А ты?

– Думаю, через пару дней буду знать.

– Хорошо. Я тоже должен знать. Что касается Тони, можешь вернуть его.

– Посмотрим.

Кармине замолчал. Его молчание иногда было весомее слов. Фелтон понимал, что продолжать беседу опасно. Все, что нужно было Виазелли сейчас, это – толкнуть Фелтона на первый ход, и тогда ему конец. И совершенно ничего не значили для Виазелли размышления Фелтона о том, насколько Кармине ему обязан и насколько Фелтон ему необходим.

Точно так все было и двадцать лет назад. Только тогда у Виазелли еще не было резиденции в отеле «Ройал Плаза».

Глава двадцать шестая

Разговор происходил в комнатушке позади бакалейной лавочки, кормившей семью Виазелли. Тогда у Кармине еще не было вырезанных из слоновой кости шахматных фигур – он сидел, склонившись к перевернутому деревянному ящику, на котором были грубо намалеваны черные и белые квадраты. Когда вошел Фелтон, Виазелли с задумчивым видом передвигал дешевые деревянные фигуры.

В комнате хозяйничали стаи жизнерадостных летних мух. Виазелли поднял глаза на Фелтона.

– Садись, – предложил он, – я хочу поговорить с тобой о деньгах.

Фелтон остался стоять.

– Что ты, второразрядный букмекер, знаешь о деньгах?

Виазелли двинул вперед пешку.

– Я знаю, что идет война. Знаю, что с этого можно много чего поиметь. И знаю, что ты имеешь мало.

– Мне хватает.

– Две тысячи за убийство по контракту? И этого достаточно для башковитого еврейского мальчика?

– Это больше, чем зарабатывают некоторые тупые макаронники.

Виазелли пошел слоном по диагонали.

– Сегодня – да. А завтра?

– Все равно Альфонсо не даст тебе заработать больше. Родная кровь или нет, но он тебе не доверяет, как я слышал.

– А если Альфонсо умрет?

– Его место займет Джакомо.

– Если Джакомо умрет?

– Луи.

– А если умрет Луи?

Фелтон пожал плечами:

– Чтобы их всех убить, на них нужно наслать чуму.

– Если умрет и Луи?

Виазелли напал конем на слона, которого только что выдвинул вперед.

Фелтон опять пожал плечами.

– Ты для чего меня позвал, чтобы поболтать?

– А если умрет и Луи? – повторил Виазелли.

– Придет кто-нибудь еще.

– Кто?

– У кого хватит ума.

– Флагерти. Займет ли Флагерти их место?