Страница 54 из 67
Вообще, наверное, из-за всеобщего гама сотрудников милиции никто и не заметил бы, но как только они припарковались и все пришедшие спохватились, стало поздно, ведь парни в форме оказались совсем рядом. Но они сами себя выдали: кто-то из тех, кто сидел в легковых машинах, заорал в мегафон, как только все три авто остановились на стоянке, влетев на нее с бешенной скоростью:
— Всем оставаться на местах! Повторяю: всем оставаться на местах! Это милиция!
На местах никто оставаться не пожелал, и пока сотрудники органов правопорядка бежали к крыльцу университета, преодолевая газон, друзья Дэна бросились врассыпную. Кто-то заорал:
— Менты! Охренеть, менты приехали!!
Один из тех, кто обладал глупым чувством юмора, не менее громко отвечал:
— Спасибо, кэп!
А парень с черной челкой подхватил, вновь завладев все еще работающим микрофоном:
— N запрещено цензурой N! Все сваливаем! Мусорки!! Кто будет на воле — приходите в клуб на наш сегодняшний концерт!! Да будет свобода!
— Не сдадимся жандармам! — Захохотал один из шляпников, со скоростью света скрываясь за рядом клумб.
Его даже кто-то поддержал обрадованными выкриками. Оптимист, однако, почище меня — думает, его эти крепкие спортивные парни в форме, невесть как взявшиеся на территорию университета, отпустят его из «обезьянника» провести концерт!
— Всем стоять! Стоять! — надрывался еще один любитель поорать в мегафон. Его мудрому совету никто не внял.
Ненавижу панику. Сама начинаю паниковать!
Кое-кто сбегал организованно: некоторые парни неформальной внешности как-то отработано хватали оборудование и буквально растворялись в воздухе. Многие, правда, убегали неумело.
— Не стой! — услышала я голос Дэна над собой, и мы волшебным образом очень-очень быстро оказались в холле университета — жаль, туда рванули не все, а лишь часть собравшихся, посчитав, что в огромном здании легче затеряться, чем на открытом пространстве. Кстати, мы пробежали мимо ошарашенных охранников, выбежавших навстречу своим «коллегам» с протестами — эти мужики, в общем-то, безобидные дядьки, в чьи святые обязанности входило проверять студенческие по утрам, судя по всему, об «акции» знали — сами наблюдали за ней.
— За мной! — несся впереди брюнет, не забывая, впрочем, удерживать одной рукой идиотский шар, а другой подаренную коробочку. Я самостоятельно неслась рядом с ним, уцепившись за край его безрукавки. Мой букет успел в суматохе куда-то деться — когда я едва не споткнулась на пороге входа. Лучше бы я голову потеряла вместо долгожданного букета — а ведь я даже не успела рассмотреть, какие там цветы были!
Мы кинулись через холл к широкой мраморной лестнице — на ее боковых ступенях мы чаще сидели, чем ходили по ним. Я думала, мы поднимемся по ней, затеряемся в многочисленных переходах, побежим куда-нибудь на последний этаж и замаскируемся, например, под студентов заочного отделения, учащихся вечером. Но Смерч неожиданно свернул в один из боковых проходов, где наверх вел новенький преподавательский лифт — наши же, большегрузные, студенческие, потрепанные не столько временем, сколько нами, временно не работали, в отличие от этих. Но пользоваться лифтами, предназначенных работникам университета, студентам было запрещено — раньше замеченных в этом злостном деянии наказывали, презрев основную характеристику демократии — равноправие. Однако, студентам на наказание в какой-то момент стало просто-напросто плевать, и они все рано сломали лифт — прямо перед приездом в университет губернатора, который вместе с другими важными государственными шишками из всех других преподавательских лифтом выбрал именно этот, а потом с воистину эстонским акцентом спрашивал: «Патчемууу эт-тот лииифт тааак дооолго ед-дет?». По крайней мере, так говорилось в байках… На самом деле губернатор, прославившийся нервным нравом, скорее всего, орал и возмущался. После пятнадцатиминутного бесплодного ожидания лифта он и его команда сделали выговор главе университета и его замам. Те же, кстати, хотел продемонстрировать начальству, на что конкретно пошли пара-другая миллионов, выделенных на благоустройство здания университета, поэтому жутко разозлился на учащихся. И через пару дней ректорат пошел на крайние меры — для вызова лифтов каждому преподу выдал особенные ключи — «таблетки», похожие на домофонные, и студенты больше не смогли посягать на государственное имущество, ломая только «свои» лифты с потрясающей частотой. Поэтому мне и приходилось подниматься на пятый этаж пешком.
— Сюда, — отдал еще одно распоряжение Смерч
— Но мы не сможем, — возразила я встревожено, — на лестницу, побежали на лестницу!
Но вместо ответа парень достал из кармана ту самую «таблетку», продемонстрировав неземную крутость — не все аспиранты такой ключик имели, и ткнул пальцем в кнопку вызова. Нам даже не нужно было ждать, пока лифт подъедет к первому этажу, как это часто бывает — он распахнулся в то же мгновение. Мы юркнули в раскрывшиеся створки, а я, обернувшись, краем глаза заметила, как по холлу, зачем-то сметая несчастным и, в общем-то, ни в чем не виноватых охранников, бегут доблестные представители ОМОНа — по-моему, к ним прибыло подкрепление.
Вот ужас-то! Если меня в этот раз загребут папино-мамины коллеги, то домой можно не возвращаться — там меня точно убьют, презрев кровные родственные связи. Мама не зря любила пошутить, что вполне понимает Тараса Бульбу, сказавшего знаменитую фразу: «Я тебя породил, я тебя и убью». А если не прихлопнут, то обязательно вычеркнут мое имя из семейных анналов, как имя отступницы и преступницы!!
Мать вашу — чем я это заслужила? Я не грешила особенно, страшных преступлений не совершала, купалась себе в одиночестве в собственном озере неразделенной любви, не встревала ни в какие особенные авантюры. Теперь же опозорилась на весь университет, познала, что такое страх невинного быть пойманным грозной милицией, прочувствовала подлое отношение родного коллектива, насладилась свиданиями любимого парня — да хранят его бурундуки — с другой… А все Смерчинский, гад! Он виноват, однозначно, он.
Стоит, прижавшись к холодной стенке и глядя в зеркало на себя — и дышит почти ровно, в отличие от меня. Молчит. Укладывает наушники в сумку, перекинутую через плечо. Встряхивает головой, чтобы челка не попадала в глаза. Опускает глаза в пол, размышляет о чем-то.
— Ну? — не выдержала я. — Мы куда? И откуда у тебя ключ, Смерч? Ааа, — не к месту решила я пошутить, — у тебя среди преподов тоже есть друг, да? А его случайно, среди тех Безумных Шляпников не было?
Лифт растворился, и мы, оказавшись на предпоследнем этаже, где-то на территории физиков и математиков, вновь побежали — повернув пару раз по бесконечному пустующему коридору, Дэн остановился около внушительной двери, на которой было написано «Большая химическая аудитория», достал жестом заправского фокусника еще один ключ и с некоторым трудом открыл дверь, пропуская меня вперед в полутемное (небольшие окна под самым потолком были наполовину прикрыты горизонтальными жалюзи) огромное помещение, оборудованное по последнему слову техники — в этой аудитории часто проводились лекции крупных приезжих ученых.
Изнутри Денис тут же заперся, поспешил вниз, к первым партам, и жестом добродушного хозяина пригласил меня, осматривающуюся вокруг, под одну из них.
— Давай, сюда, — позвал он, разумно рассудив, что даже если кто-то и откроет дверь в эту огромную аудиторию с весьма слабым освещением, то не заметит двух полудурков, примостившихся под партами.
— Маша, — опять позвал меня Смерч.
Я, поняв вдруг, что в данной ситуации его лучше всего слушаться, уселась на собственный рюкзак, благо он был почти пустым. Дэн опустился рядом, подтянув длинные ноги. Красный гелиевый шар с трудом устроился под последней партой.
И только после этого он дал волю эмоциям — рассмеялся, запрокинув голову назад — насколько это позволяло небольшое «подпарточное» пространство.
Он смеялся негромко, но заразительно, что я тоже, внезапно для себя, присоединилась к парню — кажется, таким образом, мы «разряжались», избавлялись от негативных эмоций и переживаний, в большом количестве подаренных нам сегодняшним днем. Пессимисты избавляются от негатива через слезы, мы, глупые сангвиники, к каковым я причисляла нас обоих — через смех.