Страница 11 из 14
Тем не менее профессор Миллер решил об этом опыте написать, а после написания статьи наладился эксперименты продолжить.
Но опять незадача! Участок земли, занятый профессорами под научные цели самовольно, безо всяких бумаг, отобрали какие-то скотопромышленники или горновладельцы. Это Америка, господа! Там ветерками и вихрями предпринимателя на пушку не возьмешь!..»
С этим я согласился и продолжил чтение.
«…снова огромная пауза. И опять — двадцатилетняя! Конечно, и в это время кое-где эфир пытались ловить, но, видно, не поймали.
Правда, были сведения, что в 1919 году профессор Морли с помощником-славянином поднимался в воздух на аэростате для решающего, как он сам говорил, эксперимента. Но чем эксперимент закончился, так никто и не узнал. Профессор Морли через год умер, ассистент-славянин, по непроверенным сведениям, тронулся умом.
И тут наступил 1924 год.
Близ могучего американского, высотой аж в четыреста метров холма Маунт-Вилсон за дело снова взялся профессор Миллер. С расчетливостью зубного врача, надо сказать, взялся. Тысяча замеров в 1924 году! Больше ста тысяч замеров в 1925-м! Это, господа, уже не шутка, это американская бормашина!
Однако что новые, что старые опыты дали к тому времени только один результат: да, Землю действительно обдувает с севера каким-то скоростным, но слабо ощутимым ветром. Эфирный он или не эфирный — ясней не стало. То есть как было все в тумане, так в тумане и осталось.
(И это — хорошо! Потому что, если бы не туман, то еще тогда на свет божий вылезла бы новая научная глупость: якобы Земля под воздействием эфирного ветра приобретает форму груши! Нет, господа! Земля не груша, Земля — геоид! Другими словами, чуть искривленный эллипсоид. И она такая как раз потому, что никакой эфирный ветер в ее формировании участия не принимал и не принимает!)
Видно, под воздействием такого тумана и родилась чуть позже знаменитая английская песенка „В тумане пипл“ („То many people“).
Но и неудачи не отбили охоту гоняться за эфиром.
В 1926 году за дело взялся некий Кеннеди. (Не из президентского ли клана?) Правда, клановый этот Кеннеди — как и все его потомки-кеннедианцы — оказался неудачником. Его, конечно, не грохнули (незачем было), но остался он с преогромным носом. А все почему?
Кеннеди этот не нашел ничего лучшего, как заключить основной прибор по измерению скорости эфиропотока, интерферометр (уже меньших размеров), в металлический ящик. Ящик, ко всему, был еще и полностью герметичным. Ну, тут ежу понятно! Герметичность эта никакой эфир, если б он даже существовал, засечь не позволяла.
Заслуга Кеннеди была в том, что он хотя бы честную статейку о своей неудаче тиснул (урок всем „эфироманам“!).
Несмотря на неудачи — американская настырность, никуда ее не деть — все те же Кеннеди с Миллером в 1927 году, зимой, в страшную пургу, на спервоначалу отобранной, а потом скотопромышленниками за ненадобностью брошенной горе Маунт-Вилсон в только что созданной обсерватории устроили пресс-конференцию.
Только чего и устраивать было? Кеннеди, осознав по ходу дела свои ошибки, так примерно тогда и выразился. Ничего, мол, не получено, зачем дальше штаны протирать? Чего вообще в этой вновь устроенной лаборатории эфиром баловаться? Не пора ли к другим научным открытиям перейти и тем самым прославить Америку?
Однако Миллер упорствовал. С немецкой педантичностью он настаивал: кое-что все-таки есть, хвостик эфирного ветра все же пойман!
Несмотря на попытки Миллера повернуть конференцию на холме Маунт-Вилсон в нужное русло — выводов конференция никаких не сделала.
Нет выводов — нет и ветра!
Правда, теперь кое-кому даже восхождений на заброшенный холм показалось мало.
Все в том же 1927 году европеец Пикар и с ним некий Стоэль подняли свои собственные приборы над городом Брюсселем. Аж на тысячу двести метров! И снова нуль. Ничего, кроме вздорных европейских ветерков, они там не поймали.
Ну казалось бы: угомонитесь, ребята, почитайте на ночь Альберт Альбертыча, выпейте абсенту с бурбоном, атлантической килькой занюхайте.
Так нет же! Опять престарелый Майкельсон влез в это дохлое дело!
В 1931 году он попытался определить влияние эфира на скорость света. (Ничего себе заявочка, ничего себе упорство!) Для этого умный Майкельсон использовал металлические трубы, из которых предварительно откачали воздух. И снова — нуль!
Наконец в 1933 году (интересный схлест) немец Миллер написал преогромную статью, где и подытожил все, что произошло за пятьдесят лет во взаимоотношениях человека и эфира. Правда, по слухам, опубликовал немец не всю статью. Вроде бы часть расчетов кто-то у него выкрал, и в статью они не попали. А если в статью попали не все расчеты, то какой от нее толк? Его и не было!
(Хорошо еще, что во все эти эфирные дела Николу Теслу по-серьезному не втянули. А то получили бы катастрофу почище тунгусской!)
Как бы там ни было — прошло еще двадцать пять лет. Казалось бы: бредни про эфир пора окончательно списать в архив. А ничуть не бывало! Даже такой, в общем-то, светлый ум, как Таунс, сюда ввязался. (А ведь Чарлз Харт Таунс — творец мазера! Вот бы ему и дальше мазерами заниматься! Так нет же! Как тот шкодливый кот в сметанку — сунул Таунс свой нос в эфир!)
С Таунсом был еще один, шведский профессор Седархольм. Ну и чего они вместе добились? Установили два взаимно неподвижных источника и давай искать ветра в поле. Не нашли. А сколько обещаний роздано было!..
Опа-опа-опа! То все была Америка, потом стала Европа! А где же, спросите вы, Россия?
А вот она. Еще в 20-е годы прошлого века вести про эфир и про попытки его уловить долетели до нас. С. Вавилов в 1927 году по этому вопросу выступил, за что его тут же раскритиковал К. Тимирязев.
Ну а потом некоторые как белены объелись: стали предлагать свое, доморощенное. Предлагали все, что в голову похмельную взбрести может! Додумались поднимать приборы на высоту реактивного самолета, а потом пропускать предполагаемые эфиропотоки через целую систему изогнутых — как в самогонном аппарате — трубок. Додумались телескоп заполнять водой и таким манером ловить эфирный ветер.
А позже и через самого человека стали эфирные дуновения пропускать. Стали внутрь русскому человеку зеркала совать, стали всякую железную мелкоту в пищевод пропихивать. И русский человек эту мелкоту принял, русский человек против псевдо-эфира не выступил!»
«Не взбунтовался», — карандашиком поправил я Лелю.
«Ему бы качественной закуски, русскому! — страдала за народ моя новая знакомая, — а они ему внутрь — ветрюган с железяками!..
И, конечно, закономерный результат.
В 1964 году группа передовых советских ученых, поставила вопрос о том, чтобы понятия „эфир“ и „эфирный ветер“ были навсегда из научного оборота изъяты. А за их употребление каждый употребивший отвечал бы по полной! Употребил — сразу сел. Вот это по-нашему, по-научному! Смелые и дальновидные люди. Поганой метлой стали они эфирец гнать! Как менделятину, как тот музыкальный сумбур!
Слава богу, нашелся и деятель государственный, который это предложение на самом высоком уровне поддержал.
Никитушка наш свет Сергеевич, Хрущев наш славно-великий, по эфиру умом прошелся! И сходу приравнял поиски эфира к поискам вечного двигателя.
Но, правда, вскоре его самого с насиженного места резко двинули.
(Эфирный ветер — вечный двигатель?! Это составившееся из слов Никиты и Лели определение мне внезапно понравилось.)
Ну, тут пошло-поехало, — вела свое Леля дальше. — Хрущев отошел от дел — останавливать псевдонауку стало некому, и наши умники вскоре сконструировали новый лазерный „п-образный“ прибор. Потому как лазерный луч вроде должен (не знаю, не видела!) изгибаться под действием вихрей эфира.
А уже совсем в новые времена начались работы у нас, в Романове.
Теперь — внимание! Некоторые предварительные выводы», — на секунду прервала свою писанину Леля.
«Кроме привычного сиверка, кроме бризов и суховеев какой-то неустановленный ветер скорей всего в нашей жизни присутствует. Полностью отрицать наличие эфира нельзя. Но и приписывать эфиру заполнение всего мирового пространства и разные другие философско-религиозные дерзости — просто глупо!