Последний алхимик

Колдуэлл не стал допытываться. И вот сегодня у него в руках триста тысяч долларов золотом, приготовленных для Франциско. Но всякий раз мысль о том, что с Франциско надо расплатиться — будь то гонорар или премиальные, — повергала его в такой страх, что у него потели ладони.

— Мистер Колдуэлл, — сказал Франциско, входя в кабинет.

— Франциско, — отозвался Колдуэлл и выпрямил спину, словно сидел не в кресле, а на троне.

У Харрисона Колдуэлла для Франциско были готовы маленькие плоские слитки с клеймом фирмы. В виде золотых слитков триста тысяч долларов занимали меньше места, чем книга учета на его столе розового дерева.

Франциско бросил взгляд на золото и щелкнул каблуками. Что если когда-нибудь этот смазливый мальчик повернется против меня? — подумал Колдуэлл.

— Франциско, — заговорил он, — у нас возникли кое-какие проблемы. По моим сведениям, какие-то люди на ядерном объекте в Мак-Киспорте в Пенсильвании близки к тому, чтобы выйти на след. Было бы желательно, Франциско, раз уж мы не в силах уничтожить след полностью, ликвидировать тех, кто может на него напасть.

И Колдуэлл объяснил, что согласно его данным начальница службы безопасности обнаружила накладные, которые вели к тем грузовикам и из которых следует, что машины шли не порожняком, а с грузом. С ней были двое мужчин, явно неординарных физических данных.

— Я не хотел бы, Франциско, чтобы к этому делу было привлечено внимание общественности.

— Так точно, мистер Колдуэлл.

— Ты ничего не имеешь против убийства женщины?

— Я обожаю женщин, — сказал Франциско Браун и улыбнулся. — Я очень люблю женщин.

Гордым и неприступным “Рыцарям ислама” не понравилась идея устранения женщины. Или желтолицего. С белым все будет в порядке — с ним они разделаются в два счета. По мечети, устроенной в бывшем танцевальном зале в Бостоне, прокатился смех. Этот похожий на голубого белый парень предлагает солидный куш за то, чтобы вырубить трех человек. Случалось, гордые Рыцари пришивали людей только для того, чтобы проверить новую пушку. Однажды к ним заявился белый репортер, и они сказали ему, что Гитлеру следовало уничтожить всех евреев, а потом и остальных белых. Да, Гитлер был человек. Все эти эсэсовцы в форме и концентрационные лагеря...

Когда какие-то евреи расценили их заявление как злобное и антисемитское, газета ринулась в атаку на евреев. В конце концов, теперь черные были официально угнетаемым меньшинством. О евреях никто не говорит. Теперь проблемы у черных. И газета объявила Рыцарей ислама общественным движением прогрессивной направленности.

Похожий на голубого парень предложил им тысячу долларов наличными сразу и восемьдесят тысяч по выполнении работы. Они знали, как они поступят. Они возьмут эту тысячу, пришьют тех троих — включая желтого и бабу, потом получат свои восемьдесят тысяч, после чего уберут соглядатая, а может, и самого заказчика.

Правда, кое-кто из них считал, что его можно и оставить — уж больно хорошенький. Некоторых они оставляли себе, обычно женщин, и держали их под замком. Иногда они их продавали, иногда покупали. Ни с каким арабским или подлинным исламским движением они не имели ничего общего, хотя попытки установить контакты были. Когда их застукали за кражей коврика из мечети, на языке полиции это была кража со взломом. Сами же они назвали это попыткой глубже постигнуть смысл молитвы.

И снова местная газета подослала к ним корреспондента, который и на этот раз усмотрел в них юношескую цельность. Когда же из стенного шкафа раздался стук, он спросил, что это означает.

— Она хочет кушать. Люди говорят — мы обращаем кого-то в рабство. Нам ведь надо их кормить. Нам надо их одевать. Черт, собаку держать — и то лучше, — с характерным негритянским акцентом сказал ему взволнованный имам — идейный лидер шайки.

В качестве дружественного жеста корреспонденту была предложена женщина. И он вернулся к себе и сел писать статью о том, как группа молодых людей, не встретив ни в ком понимания, борется за свободное предпринимательство. Статья призывала к диалогу между Рыцарями и общественными лидерами. Об отчаянном стуке за стеной в ней не упоминалось. Как, впрочем, и о том, что у него на глазах был продан ковер, принадлежавший настоящей мечети ливанских суннитов. У него в руках была сенсация, и он не думал, что эти неприглядные подробности могут иметь какое-то отношение к его сенсационным материалам. Он писал о мужестве чернокожих молодых людей, у которых хватает сил противостоять угнетению и нападкам со стороны общины.

Франциско Браун понимал, кого он покупает. Он покупает дешевых убийц. Они, вероятнее всего, сперва потренировались на родственничках, потом на соседях, а уж потом вышли на большую дорогу. Браун понимал, что на любого судью, который отважился бы освободить этих ребят из-под стражи и вернуть в общину, ляжет ответственность за столько черных жизней, скольких нет на совести у Ку-Клукс-Клана за всю историю кровавых судов Линча рубежа столетия.

Франциско Брауну было на это наплевать. Он много раз видел подобную шушеру в трущобах — не только в Америке. Из них даже повстанцы не получались. Если бы Франциско Брауну пришлось поднять негритянскую революцию в Америке, он не стал бы прибегать к этим типам, он обратился бы к среднему классу чернокожих, к тем, кто борется за право построить собственный дом и отдать детей в школу. Вот кто настоящие бойцы. А эти — просто мусор. Но сейчас ему нужен мусор. И как можно больше.

— Я хочу, чтоб вы устроили резню, — сказал Франциско.

— Надо посмотреть на зелененькие, парень.

— Разумеется, — ответил Франциско.

Он заметил, как один бочком подобрался к нему. Тому, кто хочет иметь дело с такого рода публикой, надлежит знать, что для них тысяча долларов сразу значит гораздо больше, нежели целое царство — но потом. Не исключено, что они подумывали сейчас об ограблении, а может, и об изнасиловании. При взгляде на миловидные черты Франциско Брауна такие мысли многим приходили в голову.

Франциско ласково улыбнулся и точным, отработанным движением направил “Беретту” 25-го калибра в выпирающие штаны прижимающегося к нему парня, после чего немедля всадил туда пулю. С черного, как асфальт, лица на него осклабился ряд жемчужных зубов.