Демид. Пенталогия

Он лег на спину, пытаясь преодолеть головокружение. В небе черной точкой плавал коршун. Внезапно Демид осознал, что может рассмотреть его во всех подробностях – мохнатые лапы, желтые глаза, вильчатый хвост. Это было невероятно – чтобы рассмотреть птицу на такой высоте, нужно было иметь зрение не менее шести единиц!

А потом в голове его зазвучал голос. Он услышал слова Яны в шуме листвы, хотя она не открывала рта. Он слышал, как она молилась, он понимал ее мысли, не прикладывая ни малейших усилий.

Демид медленно расстегнул ворот своей рубашки и пальцы его скользнули по коже. Слева, прямо над сердцем, они нащупали горячий пульсирующий четырехугольник. Демид не стал смотреть на него – он прекрасно знал, как выглядит этот красный ромб. Теперь он знал, какой крест будет вынужден нести всю жизнь. И знал свое ИМЯ. Тайная стезя, столь страшившая его, расстелилась перед ним бесконечной тропой...

Демид подошел к Яне и положил руку ей на плечо. Она зло сверкнула глазами и попыталась вырваться, но он поднял ее и повернул к себе лицом. Пятно на ее обнаженной груди чернело сгустком Зла.

– Ты предал меня!

– На, возьми. – Демид разжал руку Яны и положил ей на ладонь монету. – И больше не подавай нищим. Никогда не отдавай ключ от своей души. Это слишком роскошное подаяние.

Паук ожил. Мохнатая плоть набирала объем, лапы вцепились в кожу, на шевелящихся крюках челюстей повисла сверкающая капля яда. Яна завизжала. Демид спокойно взял паука за спину и снял с девушки.

Маленькое чудовище в руке судорожно яростно перебирало лапами, пытаясь вывернуться и укусить Демида. Он дунул на паука и тот замер. Демид бросил паука на землю и наступил на него пяткой. С хрустом лопнуло черное брюхо и брызги едкой жидкости разлетелись в стороны.

– Ты... Ты... – Яна смотрела на Демида изумленными глазами. – Боже мой, ты все-таки стал Защитником?!

– Да. – Демид устало улыбнулся. – Но ты забудешь об этом. Навсегда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗНАК ВОЛКА

ГЛАВА 1

Лека чувствовала себя отвратительно. Тонны мерзости вылились на нее и утопили с головой. Лека лежала с закрытыми глазами и боялась пошевельнуться. Молотки стучали в левой половине черепа сволочи лупили прямо по кости сволочи так что звон отдается зубной болью сволочи сволочи сволочи. Стоит пошевельнуться открыть глаза и потолок ухнет пустой белой плоскостью падать долго долго долго долго-о-о... Почему, Боже? Кровать как корабль в бурю тошнота хлынет во все щели задраить все щели от винта...

Она хотела пить. Дьявольски. Язык пересох и стучал по зубам как деревяшка. Господи, почему так мерзко-то? Где-то на кухне, в шкафу, должна быть банка с аспирином. Лека представила, как она проглатывает горсть этих горьких кислых самых вкусных на свете таблеток запивает пятью нет десятью сотней литров холодной прозрачной воды Боже Боже Боже за что?!!!

Боль в спине, руках, ногах нестерпима. Господи! Почему я еще жива? Сделай так чтобы я умерла что тебе стоит? Не хочу больше просыпаться вот так знать что жизнь сплошное дерьмо грязь кровь из твоих собственных вен Господи...

Лека осторожно, по миллиметру продвигая пальцы, провела рукой по кровати. Проклятье! Никого рядом не было. Надо же, такой ломовой кумар* [Кумар – наркотическое похмелье (жарг.)] – и в одиночку! Труба! Вот паразиты, наркоманы проклятые! Ширяться вместе, а ломайся однааа.

Все паразиты бычье сбежали козлы оставили ее одну в хазе друзья называется козлы она сейчас сдохнет.

Все, хватит!

Лека шепотом досчитала до десяти, собралась с духом и осторожно приоткрыла глаза. Хуже быть не могло. Беспощадный полуденный свет палкой ударил по зрачкам и очертания комнаты расплылись в навернувшихся слезах. Где-то в уголке сознания Леки шевельнулось удивление: неужели в ней еще осталась хоть капля жидкости на слезы? Ей казалось, что вся она высохла как коричневая египетская мумия и любое движение должно сопровождаться скрипом несмазанных закостеневших суставов.

В большом зеркале на стене отражалось, как девушка медленно барахтается в простыне, пытаясь перелезть через край кровати как через трехметровый забор. На девушке были только трусики – тонкий черный треугольник на белой коже. Лека старалась не смотреть в зеркало – ей казалось, что бесконечность зазеркального пространства затянет ее и она, кувыркаясь, полетит в прозрачную пустоту. В состоянии наркотической ломки ее всегда терзал страх открытого пространства и она затягивала шторы, отворачивалась от зеркал и передвигаться предпочитала на четвереньках, судорожно цепляясь за ножки столов. Даже потолок казался ей недосягаемо далеким: она точно знала, что комната в любую минуту может встать на дыбы, перевернуться кверх дном и она бесконечно долго будет падать вверх, захлебываясь в крике ужаса.

Девушка в зеркале медленно сползла на пол и прижалась к нему, переводя дыхание. Она была бы красива, если бы не болезненная худоба, не пожелтевшие синяки на ногах, не исколотые сгибы рук.

Девушка была наркоманкой, и сейчас был далеко не лучший момент ее жизни.

Лежа на полу, Лека попыталась припомнить, было ли когда-нибудь хуже. Пожалуй, нет. С каждым разом это происходило все тяжелее и тяжелее – организм требовал новой дозы наркотика немедленно, как только предыдущая расщеплялась в крови. Лека старалась регулировать свое состояние, оставлять дозу на утро, но в такие дни, какой был вчера, мысли о завтрашнем казались полным кретинизмом и все сжигалось дотла.

Она даже не пыталась вспомнить, что происходило вчерашним вечером. Память услужливо выкидывала из головы подробности. Хотя Леку уже давно перестали мучить и стыд и совесть, атрофировались за ненадобностью. Ее не волновало, каким способом она добыла вчерашнее горючее – ее измученное тело требовало кайфа и она его получила.

Кайф! Как много в этом слове...

Судя по характерным ощущениям, весь вечер вчера протрахались. "Конечно, а кто тебя будет колоть за так, за красивые глазки? Плати тем, что есть. Хорошо, что это берут". Сейчас Лека ненавидела людей, за бесценок получавших ее тело, но когда капля жидкости дрожала на кончике иглы, она не могла скрыть возбуждения в ожидании горячей волны, слезы счастья наворачивались на глаза и она любила их как братьев по таинству, как избавителей. Лека не боялась забеременеть, месячные перестали приходить к ней полгода назад и она была уверена, что никогда уже не сможет иметь детей. "Не все ли равно... Сколько еще осталось? Год? Месяц? Кайф – лом – кайф – лом... И вечный покой... Вечный вечный вечный".

Лека прочно села на иглу. Она потеряла всякий инстинкт самосохранения, и жизнь ее становилась все более бессмысленной. Она вспомнила, какой дикий голод испытывала давно, миллион лет назад, когда еще только начинала курить "траву". Тогда после "косячка" она могла изничтожить содержимое холодильника в считанные минуты. Теперь даже мысль о еде вызывала тошнотворный ком в горле.

Аспирин... Ей нужен аспирин.

Девушка в зеркале со стоном поднялась на четвереньки и отправилась в трудный путь.

Скиталец в раскаленной пустыне... Он потерял силы, каждая клетка его иссушенного тела вопит о помощи. Медленно передвигается он – ползком ползком ползком, утопая в песке. Вперед, к оазису, который, конечно, окажется миражным бредом. Путь в никуда.

"Я несчастное больное существо, – бормотала она, преодолевая бесконечные километры коридора, – у меня внутри болит все вещество. Я несчастное больное существо у меня внутри болит все вещество. Янесчастноебольноесуществоуменявнутриболитвсевещество". Дурацкий стишок отвлекал ее от боли, от мрачных бездонных углов, в которых гроздьями висели огромные пауки, от мучительной жажды. "Янес частное боль ноесу щест во..."

Стоп. Приехали. Это есть кухня. Там над столом, в ящике – ОН. На тысячекилометровой высоте стола, там, где дуют сволочные вихри. Надо опереться на табурет и медленно подниматься вверх преодолевать метр за метром милю за милей вперед к драгоценным "колесам" ураган гад будет скидывать ее в окно страшно. Но она знает как с этим бороться! Ха-ха! Она закроет глаза! Что сволочи сели? Она закроет глаза и выпрямится чего бы это ни стоило.