Я жду тебя

Полицейские увели Сукхрама. Яркие вспышки молний освещали Нареша, простершего руки к крепости.

— Чанда! — кричал он. — Чанда, ты победила! Ты стала хозяйкой крепости!

Он вдруг расхохотался. За дверью неистово гремела буря. Страшное горе, постигшее этих людей, казалось, всколыхнуло всю природу… Чанда погибла, Нареш лишился рассудка.

Но мой рассказ еще впереди. Он охватывает четыре поколения, и в каждом из них властвует алчный демон феодализма, крепость, фундамент которой построен на людской крови. Само здание порой кажется обманчиво красивым, и за ним не всегда увидишь все то уродливое и дикое, что и по сей день разъединяет людей…

В глазах моего друга уже нет слез. Умолкла и его жена. Затихла буря, застыл, как каменный, Нареш. Сникли порывы ветра, и воцарилась тишина.

Но я знаю, что это ненадолго. Снова завоет ветер, набегут тучи. Снова застонет уснувший лес, и наполнится звуками чернота ночи. Вновь польются слезы из глаз друга, и запричитает его жена, и опять в безумном смехе забьется Нареш. Безумный! Пятнадцатилетний мальчик, и этот леденящий душу страшный хохот!

Ночь отступала. И вдруг стало так светло, что можно было ясно разглядеть струйки воды, стекающие по листьям.

— Подойди поближе, — вдруг позвал меня Нареш. — Никто не хочет понять меня. Только ты один. Посмотри! Вон она, Чанда! Смотри, смотри, она стала госпожой. На ней те же украшения, что и на картинке. Сегодня Чанда стала наконец хозяйкой крепости…

2

— …Мне исполнилось двенадцать лет, — рассказывал Сукхрам. — Я еще говорил высоким, ломким голосом, но постепенно выходил на дорогу юности.

Многое уже позабылось, но я отлично помню, что в ту памятную ночь было полнолуние.

Мой отец сидел в хижине и потягивал вино. У него были длинные усы и острые, как у орла, глаза. Все, кроме моей матери, боялись его. Моя мать была натни. Ей было лет тридцать пять, не больше.

Спускаясь с гор, лунный свет серебрил долину, и в его мерцающих переливах тонкими лезвиями высвечивались стебельки сухой травы. Более прекрасного зрелища я не мог себе представить. Я стащил у отца несколько бири, забрался в укромное местечко под деревом, среди причудливо изогнутых корней, и долго вглядывался в синеватые ночные тени. Издалека слышалось пение юношей и девушек. Чей-то красивый и сильный голос выводил нежную, трепетную мелодию, которая странно волновала меня.

Полный диск луны выплыл из-за гор и смело нырнул в озеро, обернувшись серебряной лодкой со множеством пассажиров — светло-желтых зайчиков. Набежавшие волны опрокинули лодку, и светло-желтые зайчики запрыгали, заплясали на волнах.

Я загляделся на темный молчаливый лес, который простирался до самого горизонта. В свете луны лес был особенно красив.

Неожиданно послышался хриплый, густой бас моего отца:

— Сукхрам! Эй, Сукхрам!

Я побежал на голос. Отец сказал:

— Сукхрам! Мы идем в лес. Я покажу тебе, где растут целебные травы. Сегодня полная луна, все видно, как на ладони.

— Хорошо, отец! — сказал я.

Он обнял меня и поцеловал в лоб. От него исходил терпкий запах вина, но у нас в доме все пили. Когда я был маленький, моя мать давала мне несколько капель, чтобы я скорее заснул. Я привык к запаху вина, и не это меня поразило в отце в то полнолуние. Отец казался мне необычно взволнованным, он раскачивался, как могучий баньян, чьи висячие корни-ветви погрузились в землю, дав жизнь новому дереву. И, подобно старому баньяну, он, возложив руки мне на плечи, задумчиво смотрел в бескрайнее небо, в посеребренный луной небесный простор.

Мы пробирались сквозь кустарник. За лесом пела натни:

А голос ната отвечал:

Мы шли краем леса. Отец был мрачен, он не смотрел по сторонам. Я впервые видел его таким задумчивым. Отец был отважным человеком, руками разрывал лисьи норы, легко догонял и валил на землю антилопу нильгау и побеждал дикобраза. Один раз на глазах у всех он убил гиену, рыскавшую в наших краях и нагонявшую ужас на всю окрестность. Отцу не жилось на одном месте, он кочевал от деревни к деревне. Мою мать он очень любил и ни разу не поднял на нее руку. Когда она напивалась пьяной и начинала заигрывать с другими мужчинами, отец молча брал ее на руки и уносил домой. Я часто слышал, как по ночам он шептал ей ласковые слова.

Мы вышли к маленькому храму Дурги, стоявшему на краю леса. За храмом мы увидели сидящих у костра мужчин и женщину рядом с ними. Это была моя мать. Они пили вино и смеялись.

Отец пошел было к ним, но неожиданно остановился, услышав насмешливый голос Исилы, человека с очень темной кожей, сидевшего напротив матери:

— Ну и тхакур! Он и из тебя решил сделать госпожу?

— Да, — странным, неуверенным голосом ответила мать. Она как будто собиралась что-то добавить, но передумала.

— Его родила цыганка, опять заговорил Исила. — А он, вишь, хочет, чтобы господа признали его своим, вот он и кричит: «Я не нат, я не нат! Я тхакур!»

Все засмеялись. Второй мужчина, Манка, налил вино в глиняный горшок и пустил его по кругу. Горшок переходил из рук в руки, и каждый старался отпить как можно больше. Я взглянул на отца. Он будто прирос к земле. Выражение его лица испугало меня. Я подумал, что нам лучше поскорей уйти, и тихо сказал:

— Отец, луна скоро спрячется за горами, и мы тогда ничего не увидим. — Он вздрогнул, взял меня за руку, и мы пошли.

В ту ночь лес показался мне особенно таинственным. За лесом вновь послышалась песня. Ее звуки едва доносились до нас, и мне вдруг почудилось, что я сплю и сквозь сон слышу слова колыбельной, смысла которой мне никогда не узнать…

В лесу отец выискивал и подбирал какие-то корешки и травы и отдавал их мне.

— Хорошенько запоминай их, сынок, — приговаривал он и рассказывал, как ими пользоваться. — Я не буду жить вечно. Я обучился всему этому у натов. По их обычаю отец передает свое искусство сыну.

— А мы разве не наты?!

— Нет, сынок, — торжественно сказал отец. — Мы не из их несчастного племени. Их преследуют, бросают в тюрьмы. Но ты и я, мы — тхакуры. Слышишь, тхакуры! — Его голос зазвучал хрипло и надсадно, казалось, отца мучает жажда. — Мы тхакуры! — Отец перешел на свистящий шепот. — Взгляни туда. Ты знаешь, сынок, что это? — Он показал рукой на чернеющие вдали стены.

— Недостроенная крепость, — ответил я.

— Это наша крепость. Мы с тобой ее владельцы. Теперь в ней хозяйничает английский холуй, раджа. Он проводит дни и ночи с продажными женщинами. Ему и дела нет до страданий простых людей! Этот подлец бесчестно захватил крепость. А настоящие ее владельцы — мы! — Волнение мешало отцу говорить, прядь черных, слегка тронутых сединой волос выбилась из-под тюрбана и свисала ему на лоб. Его большие глаза сверкали из-под густых нависших бровей.

Я был потрясен. Мы — владельцы недостроенной крепости! Богатство, власть — вот что нас ожидает. Кровь бешено стучала в висках. В моем воображении росли могучие, уходящие высоко в небо стены.

— Отец, — прошептал я. — Это правда?

— Да, сын, — отозвался он. — Было время, когда наш род владел этой крепостью.

— Кто сказал тебе об этом?

— Твой дед.

— А ему кто сказал?

— Твой прадед.

— Расскажи мне!

Отец опустил глаза, как бы собираясь с мыслями, а потом сказал:

— Твой прадед, а мой дед был прямым наследником этой крепости. Мы тхакуры, а не наты. Понял?

— Да, отец, но почему ты не говорил мне об этом раньше? — пылко воскликнул я.

— До сих пор ты был всего лишь мелким кустарником. Разожги я тебя, и ты бы погас от пригоршни воды. Теперь же ты подобен молодому лесу, и, если я поднесу огонь, твое пламя будет разгораться с каждым дуновением ветра.