Переливание сил

— Хы-хы... Ничего, сейчас посмотрим. Возьмите ее в перевязочную.

Руки я мыл тщательно-тщательно. Наверное, надеялся, что дотяну до Георгия Петровича.

Чем чище становились у меня руки, тем больше прибавлялось важности. (Как же она рельс-то подняла? Ух и здорова! Да и на вид сильна. С торфоразработок. Что и говорить!)

— Так. Развяжите ей руку. (Э, я, кажется, рано обрадовался. Палец болтается, что называется, на честном слове. Здесь ничего нельзя сделать. Перерезать это, честное слово, — и все. Палец не спасти.)

— Да-а. Большой палец. Самый рабочий палец. Без него трудно будет. Рельс не поднимешь.

— Что?! Ты что, доктор? Отрежешь палец — убью! Право слово, убью! Шей как хочешь, но шей. Отрезать не дам. А обманешь — убью!

Смотрит зло. Если бы заплакала, тогда можно и не поверить, что убьет. А то ни слезинки. Рука левая.

Рельс поднимала другой рукой.

— А вы не левша?

— Что ты мне зубы заговариваешь, доктор? Убью, если отрежешь!

— Что заладила: убью, убью. Как я его пришью-то?!

— Как хочешь, но пришей... Убью, доктор! (Кажется, вот-вот заревет, а не ревет. И впрямь убьет!)

— Больно ведь. Шей быстрей, доктор.

— Да ведь пришью — гангрена будет. На всю руку перейдет.

— Какая гангрена?! Не перейдет. Ведь палец только. Шей, доктор, быстрей. Право слово — плохо будет.

Вот попался! А? Рельсом ушибла. Хм. Ладно, начнем шить.

Я долго возился с этим пальцем. Осколочки кости удалял. Кровотечение останавливал. Обрывки мертвых тканей отрезал. Шил чего-то.

А Георгия Петровича все нет и нет.

Наконец я сопоставил костные отломки и зашил рану.

Палец сшит. Положил гипсовую повязку.

Что будет?!

Хорошо, что я не стал ждать Георгия Петровича — он приехал только под утро. Я докладываю: так, мол, и так. Палец такой... Говорит — убью... Ну, я и сшил.

— Ты что?.. Ведь гангрена будет. Да еще небось часто швы накладывал?

— Нет, Георгий Петрович, редко. Она рельсом палец перешибла.

— А, так мне про нее говорили по дороге сюда. Рельс сорвался с платформы и самым кончиком задел ее по пальцу. Вообще-то она счастливая. Представляешь, по голове бы попало?

— Как это с платформы упал рельс? Она его подняла и попала по другой руке.

— Ты что, совсем ошалел или пьяный? Как она поднимет? Да еще одной рукой. Что она — Гаргантюа, Бадэбек, что ли?!

— Да, Георгий Петрович, я просто не подумал. Можно идти?

— Куда идти?! Ты все-таки сегодня странно себя ведешь. Надо же пойти ее посмотреть. Очень внимательно сейчас за ней следить надо, раз ты пошел на такой риск. Может начаться гангрена. Пошли, пошли. Куда тебе торопиться? У тебя что, намечена какая-нибудь эскапада?

Да ну, какая эскапада! До этого ли?! Пойдемте быстрей в перевязочную.

Я замялся сам и замял постороннюю тему.

А палец все-таки прижился.

...Покажет мне, как палец отрывает! «Хм... Вы хирург?» Вот отшибла бы палец рельсом, тогда бы я посмотрел, как она хмыкнула бы!

1964 г.

ГОДНАЯ КРОВЬ

Первый раз я увидел его в комнате общежития, когда вошел познакомиться со всеми ребятами, которые будут со мной на практике. Один занимался налаживанием магнитофона.

Двое играли в карты.

Один читал газету.

Еще один смотрел в окно, курил сигарету и пускал колечки дыма в форточку.

Он же стоял около своей кровати, в руках у него были здоровые гантели. Он занимался гимнастикой.

— Вы чего в неурочный час?

— А у него всякий час урочный для гимнастики, — отозвался в окно смотрящий.

Дружно засмеялись игравшие в карты.

Он продолжал приседать и что-то выделывать с гантелями и со всем телом.

— А сколько весят гантели?

— Двенадцать кэгэ каждая, — без всякого уважения буркнул из-за газеты еще один житель комнаты.

— Не тяжело?

— Нормально.

— Больно тяжелые гантели-то.

— Годятся.

— Сколько же раз в день вам удается заниматься этими манипуляциями?

— Раз пять.

— И столько же раз спать, — опять буркнул читающий абориген комнаты.

Больше я не спрашивал, так как понял, что своими вопросами сбиваю ему ритм дыхания.

Вскоре гантельщик закончил свои процедуры, принял порцию витаминов, во множестве разбросанных на тумбочке, и сказал:

— Нормально.

Мы пошли обедать. Солнце жарило со страшной силой, и я не преминул высказать свое неудовольствие:

— «Эх, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи».

—Зря вы. Здесь и пыли нет, да комаров и мух тоже немного. Нормально.

Попробовав суп, он утвердил:

— Годится рубон.

В конце же обеда, выпив стакан молока, сказал:

— Скисает. Конечно, студент голодный, ему что ни поставь, все съест.

Ребята накинулись:

— Да уж ты голодный! С чего-то ты голодный, парень? Жрешь не меньше. А кислое — не пил бы!

— Ну ладно, ладно. Все нормально.

Ребятам неудобно перед женщиной, которая подает еду.

Здесь же, в столовой, в коридоре, двое пожилых людей ругают моих ребят. Может быть. это ответ на всхлип о голодном студенте?

— … Иду, а навстречу молодых пара. И без всякого он ей лапы свои на плечи, и идут, обнявшись. Где ж видано такое! А на груди, конечно, значок — комсомольцы. Срамота! Нынешние эти...

Один из студентов прошипел:

— Что, в комсомоле новый способ размножения придумали? Почкованием?

Гантельщик густо, отрывисто захохотал, как заквакал. Острота оказалась по душе.

Мы вышли. В коридоре стояли пожилые люди, на шее у одного из них я увидел цепочку с нательным крестом. Это дало мне право сказать:

— «Не говори: «Отчего это прежние дни были лучше нынешних?» Потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом».

— Что?! — обиженно спросил один из них.

Я ответил:

— Библия.

Не поверили, наверное.

Все это я вспоминаю сейчас, когда в операционной идет обычная борьба за жизнь. Ситуация довольно тривиальная. Тяжелая поездная травма. Молодая женщина. Шок. Переломы ребер, ног и разрывы органов в животе. Операция закончена. Выводят из шока. Не хватает крови.

Я смотрю, кто из ребят как помогает, как принимает участие, как волнуется.

Когда я узнал, что привезли такую тяжелую больную, побежал к ребятам в общежитие — погнать их в больницу.

Один читал журнал.

Один молча курил.

Двое в зале играли в бадминтон.

Один тихо, бессловесно бренчал на гитаре.

А он спал. В руках он держал «Клинические лекции по терапии». На стуле рядом — «Клиническое толкование лабораторных исследований». На тумбочке — «Клинические очерки по фармакологии».

Ребята встрепенулись: кто стал собираться, а кто подхватился сразу и побежал.

А он спал.

Я разбудил:

— Вставай. В больницу привезли тяжелую травму. Беги в операционную.

— Я после дежурства.

— Ну и что!? Один ты, что ли? Подумаешь, дежурство! Что ж, приходить утром и спать?

— Я всю ночь не спал.

— А как мы, врачи, после дежурства? Ведь не домой идем, а остаемся работать.

Я, конечно, совершил ошибку. Надо было повернуться и пойти, а не разводить дискуссии. Не давать повод разглагольствованиям.

— Пока есть возможность — надо спать. А будем работать — будет видно. — Встал с кровати, проглотил витамины и взялся за гантели.

Я повернулся, вышел из комнаты и пошел в больницу.

Смотрю, он выскочил из школы, обогнал меня, взглянул на бегу и устремился в сторону больницы.

И не надо было вступать с ним в пререкания. Ишь как побежал!

В операционной я гость. Я просто смотрю. Работают свои, местные врачи. Если будет нужда во мне — скажут.

Ребята предлагают поднимать давление различными известными им препаратами. Не хватает теоретической логики. С точки зрения практики — правы: шок, низкое давление. Надо его поднять. Значит, нужно использовать соответствующие препараты.