Дамоклов меч

Римо присел около нее.

— А что думаете вы, мэм? Сможет эта... мм... процессия на ступенях Капитолия помочь вам обрести потерянное жилище?

— Никакое оно не потерянное! — огрызнулась женщина. — Скажу больше — вам бы такое. К вашему сведению, я — президент Вспомогательной женской лиги при Совете американских церквей. И я слышала, какие мерзости вы говорили нашему доблестному борцу за права обездоленных. Вам следовало бы знать, молодой человек, что дармовые деньги никогда не решат никаких проблем. Вынудить правительство принимать больше социальных программ — вот единственный путь покончить с общенациональным бедствием.

— Разумеется. — Римо поспешил удалиться.

Следующим его собеседником оказался пыльного вида молодой человек. Римо принял его за мусорщика. Он оказался аспирантом Гарварда, работавшим над диссертацией о бездомных, под которую получил двухмиллионный грант. Попались Римо также два репортера столичных газет, которые у него на глазах тут же передрались из-за того, кому принадлежат исключительные права на завтрашнюю публикацию.

— Хоть один настоящий бездомный тут есть?! — возопил Римо с верхней ступени лестницы, оглядывая людской муравейник.

Руку поднял гарвардский аспирант.

— Родители на прошлой неделе выгнали меня из их дома в Майами. Есть!

— Вот и сиди тут. — Один из сыновей актера поднялся и принялся резво спускаться вниз по ступеням. — Я со всяким дерьмом не общаюсь. Пока, я пошел.

— Я с тобой, — поднялся вслед за ним его братец.

— Сесть, ублюдки! — взревел их папаша. — Где ваша общественная совесть, подлецы?

— У тебя в заднице, — хором ответили детки.

— Там же, где и твоя, — снизошел до разъяснений старший сынок. — Тебе до всего этого дерьма примерно столько же дела — только ты хочешь сделать рекламу для очередной твоей говенной картины, папочка. Про семью бездомных — с нами, разумеется, в главных ролях. Мой совет — пошли это к черту. Потому как мой счет теперь раза в два побольше. В связи с чем, родитель, я начинаю собственный проект.

— Ах ты, неблагодарный урод! — загремел отец, вскакивая.

На ступенях завязалась драка, и Римо, неприязненно поморщившись, проследовал далее. На сей раз он не стал скрываться от полицейских, и один из них окликнул его.

— Эй, мистер, вы тоже участник демонстрации?

— Ну нет, — Римо покачал головой.

— Тогда мне придется попросить вас уйти отсюда. Право на участие — только по персональным приглашениям, сэр.

— Как это я сразу не догадался, — хмыкнул Римо. Подумав, он остановился. — Слушайте, а настоящих бездомных вы здесь когда-нибудь видели?

Полицейский скептически взглянул на Римо.

— В Вашингтоне? Где работает правительство? Да вы что, сбрендили, мистер?

— Похоже, не я один, — пробурчал себе под нос Римо, кинув последний взгляд на ступени, где орава псевдоотщепенцев готовилась к последнему и решительному протесту.

Чиун, Мастер Дома Синанджу, ждал Римо в номере гостиницы в Джорджтауне, который они сняли на двоих несколько дней назад.

— И скольким же бездомным мы помогли сегодня? — ядовито поинтересовался он, когда Римо появился в дверях.

— Об этом, — мрачно ответил Римо, — я не желаю разговаривать.

Усевшись на диван, Чиун демонстративно повернулся к Римо спиной и уставился в телевизор. Все то время, что они работали в Штатах, телевизор был его первым и единственным развлечением. Римо, однако, не мог спокойно лицезреть восседающего на диване Чиуна. Чиун был корейцем — за восемьдесят, хрупкого сложения, с жидкими седыми прядями на подбородке и над воротником кимоно... В общем, место ему было на тростниковой циновке. Раньше, в старое доброе время, он и мог сидеть только на ней...

Ныне Мастер Синанджу, облаченный в безупречно сшитый костюм-тройку, не без комфорта расположился на широченном диване. Вернее, костюм был бы безупречным, если бы не одна деталь — под страхом смерти Чиун заставил портного сделать рукава на полметра длинней, чтобы прятать в них отягощенные длиннющими ногтями пальцы.

— Я же говорил тебе, что нет никаких бездомных в Америке, — соизволил наконец подать голос Чиун, скосив глаза в сторону Римо. — Америка — слишком большая и великодушная страна, чтобы позволить даже самым ничтожным жить в картонных ящиках или спать на жутких скамейках в парке.

— Я же сказал, что не желаю об этом говорить, — отрезал Римо, не поворачиваясь.

— А раньше тебе хотелось, — не унимался Чиун. — Раньше ты говорил только об этом, и ни о чем более. Целый день — и только о том, как хочется тебе помочь несчастным, у которых нет ни еды, ни крыши над головой. А я еще тогда отвечал тебе — на всем пространстве между Канадой и Мексикой ты не найдешь ни одного такого. Я просто-таки уверял тебя. Но ты, конечно, не слушал. Вместо этого ты настоял, чтобы мы приехали в этот город — помогать несуществующим людям с их придуманными тобой неприятностями.

— Тебе, — огрызнулся Римо, — ехать было вовсе не обязательно.

— Но я приехал. Вместе с тобой. И вместе с тобой бродил ночами по улицам. И никаких бездомных я там не встретил. Поэтому я вернулся в этот отель — ждать, пока ты придешь и признаешь наконец свою ошибку.

— Чего это ты там смотришь? — Римо сделал попытку переменить тему. — Снова “Три куколки-2”?

Морщины Чиуна сложились в печальную гримасу.

— Нет. Я больше их не смотрю.

— Неужели? — подивился Римо. — А мне казалось, они тебе нравятся. Они воплощают все самое великое, что есть в Америке. Не ты ли это, помнится, говорил?

— Это было раньше.

— А потом?

— Повторные показы.

— Повторные — что?

— Показы. Они показывают одно и то же, пока нормальный человеческий мозг не наполняется этим, как губка, и перестает что-либо понимать.

— Настоящие культурные американцы, — не преминул ввернуть Римо, — называют это повторной демонстрацией.

— Демонстрация. Показ. Какая тут разница? Для чего показывать по нескольку раз одну и ту же картину? Вот когда по телевизору показывали любимые мной прекрасные драмы, никаких этих повторных... показов и в помине не было.

— Да ведь твои мыльные оперы по два раза и не показывают, — ухмыльнулся Римо. — Наверное, даже там понимают — второй раз их никто не станет смотреть. Одного раза более чем достаточно. Лучше придумать какую-нибудь новую тягомотину — ее точно проглотят.

— В настоящем искусстве, — наставительно изрек Чиун, — главное внимание уделяют деталям.

— Так что ты все-таки смотришь на сей раз, папочка? — снова спросил Римо, усаживаясь рядом с Чиуном на диван.

Диван прогнулся под его весом. Римо поморщился. В последнее время он избегал даже стульев, предпочитая в качестве сиденья надежный паркетный пол. Римо сполз на ковер, и его позвоночник, выпрямившись, принял более привычное его хозяину положение.

— Сейчас, — возвестил Чиун, — я смотрю Читу Чин. Она прекрасна.

— О, Боже! — скривился Римо. На экране действительно появилось напоминавшее по цвету и фактуре целлулоид лицо патентованной телевизионной красавицы. Голосом, больше напоминавшим визг циркулярной пилы, она запела песню, от которой у Римо сразу заломило зубы.

— Она, — Чиун обратил к Римо счастливое лицо, — сейчас тоже в этом городе. Ты знаешь об этом?

— Она, как бы тебе сказать, везде. Ее по всей стране показывают.

— Великое счастье, — полуприкрыв глаза, вещал Чиун, — видеть корейскую женщину, добившуюся успеха в этой стране. Воистину Америка — земля неограниченных возможностей!

— Точно, — кивнул Римо, — если даже этой полиэтиленовой барракуде дали эфир. Про что она там воет, папочка?

— Не знаю. Я никогда не слушаю слов. Мне достаточно музыки ее голоса.

— А слова?

— Они мне не нужны. И потом, завистники все равно заставляют ее петь бессмыслицу.

— Ну уж если ты признал это, — Римо довольно осклабился, — это прогресс.

— Что ж, и я способен заметить некоторые — очень небольшие — недостатки даже такой великой страны, как Америка, — философски изрек Чиун. — Но их можно исправить. Я только что закончил свою новую поэму — в ней всего лишь одна тысяча семьдесят шесть стихов. Если люди с телевидения согласятся не пускать никому не нужную рекламу, Чита Чин вполне уложится с декламацией моей поэмы в то небольшое время, которое ей...