Сочинения

418

дость в общении, эта склонность делать добро себе подобным, эти поздравления и восторги в результате созерцания добродетельных дел других людей или же своих собственных. Размышляя о слаженности и порядке в частях моральной системы, которые постоянно взаимодействуют и соединены вместе доброжелательными стремлениями, человеческий дух достигает высокого понятия красоты, величия и совершенства. Будучи охваченными и увлеченными этой высокой идеей, наши философы бесконечно презирают всякого, кто выдвинет или будет придерживаться какого-либо иного мотива к добродетели, и испытывают к нему жалость. Интерес низок и неблагороден, ибо уничтожает достоинства добродетели, а ложь любого вида несовместима с истинным духом философии.

Критон. Поэтому любовь, которую ты приписываешь моральной красоте, и твоя страсть к абстрактной истине не позволяют тебе глубоко задуматься о мошеннически навязанных человечеству понятиях провидения, бессмертия души и грядущего воздаяния наград и наказаний. Все они, входя в общее понятие [божественного] покровительства (promoting), уничтожают всякую подлинную добродетель и в то же время вносят противоречия в твои прекрасные теории и порочат их, приводя к смятению и нарушению «спокойствия человеческих душ и наполняя их бесплодными надеждами и пустыми страхами.

Алсифрон. Изначальные и естественные понятия людей суть с моральной точки зрения наилучшие. и нет никакой необходимости заставлять людей молиться, размышлять или бояться добродетели, этой естественной и созвучной (congenial) каждой человеческой душе вещи. Поэтому если дело обстоит именно так, а это несомненно, то отсюда следует, что все цели общества достижимы и без помощи религии и что неверующий оказывается самым добродетельным человеком в истинном, возвышенном и героическом смысле этого слова. [...]

8. Эвфранор. [...] Я желал бы также понять и твой главный принцип.

Алсифрон. и что же, поэтому ты и в самом деле растерялся? Возможно ли, чтобы ты не имел понятия красоты или же, имея его, ты не знал бы, что оно привлекательно — привлекательно само по себе и для себя самого?

419

J

Эвфранор. Умоляю тебя, скажи мне, Алсифрон, согласны ли все люди в отношении понятия прекрасного лица?

Алсифрон. Красота у людей имеет наиболее смешанную и разнообразную природу, поскольку страсти, чувства и душевные качества, отражаясь и сливаясь с другими свойствами, по-разному, в зависимости от симпатии, которая может быть сильнее или слабее, проявляются у различных умов. Но по отношению к другим вещам нет ли у них устойчивого принципа красоты? и есть ли на земле хоть один человеческий ум, который не имел бы идеи порядка, гармонии и пропорциональности?

Эвфранор. О Алсифрон, в том моя слабость, что я могу потеряться и запутаться в абстракциях и обобщениях. Конкретные вещи лучше подходят моим способностям. Я нахожу легким рассматривать и наблюдать объекты чувства. Поэтому давай попробуем установить, чем является или в чем заключается их красота, и отсюда, используя чувственные вещи как ступени или лестницу, поднимемся до моральной и интеллектуальной красоты. Тогда, будь добр, скажи мне, что же мы называем красотой в объектах чувств?

Алсифрон. Каждый знает, что красота есть то, что приятно.

Эвфранор. Значит, существует своя красота в запахе розы или во вкусе яблока?

Алсифрон. Без сомнения. Красота, строго говоря, воспринимается только глазом.

Эвфранор. Следовательно, она не может быть в целом определена как то, что приятно?

Алсифрон. Думаю, что нет.

Эвфранор. Тогда как же мы сможем ограничить яли определить ее?

Алсифрон после краткой паузы поведал, что красота заключается в определенной симметрии или пропорциональности, которая доставляет удовольствие глазу.

Эвфранор. Является ли эта пропорциональность одной и той же во всех вещах или же она различна у разных вещей?

Алсифрон. Несомненно различна. Пропорции быка не будут красивыми у коня. и мы также можем наблюдать у неодушевленных предметов, что красота стола, кресла и двери состоит в различных пропорциях.

420

Эвфранор. Разве такая пропорциональность не предполагает отношения одной веща к другой?

Алсифрон. Предполагает.

Эвфранор. А не основываются ли эти отношения ва размере и форме?

Алсифрон. Да, основываются.

Эвфранор. А чтобы сделать пропорции правильными, не должны ли эти взаимоотношения размера и формы в частях быть такими, чтобы они были способны сделать целое полным и совершенным в своем роде?

Алсифрон. Я полагаю, должны.

Эвфранор. Не называют ли вещь совершенной в своем роде, когда она соответствует той цели, ради которой создана?

Алсифрон. Да.

Эвфранор. Следовательно, части в правильных пропорциях должны так соотноситься и подходить друг ДРУГУ» чтобы могли наилучшим образом объединить усилия на пользу деятельности целого?

Алсифрон. Кажется, что так.

Эвфранор. Но сравнение одной части с другой, рассмотрение их в качестве принадлежащих к одному целому и соотнесение этого целого с его назначением или целью должно быть продуктом деятельности разума, не так ли?

Алсифрон. Да, должно.

Эвфранор. Поэтому пропорции, строго говоря, воспринимаются не чувством зрения, но только разумом с помощью зрения.

Алсифрон. Это я допускаю.

Эвфранор. Следовательно, красота, в твоем понимании, есть объект не глаз, а ума.

Алсифрон. Да.

Эвфранор. Поэтому глаз сам по себе не может видеть, что это кресло красиво или что у двери правильные пропорции?

Алсифрон. Все это, очевидно, следует, но мне не совсем ясно последнее положение.

Эвфранор. Давай посмотрим, есть ли в этой какая-нибудь трудность. Подумай, могло бы кресло, на котором ты сидишь, рассматриваться как пропорциональное и красивое, если бы у него не было такой высоты, ширины и размаха и оно не являлось бы достаточно пологим для удобного сидения?

421

Алсифрон. Нет, не могло бы.

Эвф р а н о р. Следовательно, нельзя постигнуть красоту или симметрию кресла, иначе как узнав его назначение и сравнив его форму с этим назначением. и это не может быть сделано одним только глазом, но является результатом суждения. Поэтому одно дело видеть объект, а другое — понять его красоту.

Алсифрон. Я согласен, что это верно.

9. Эвфранор. Архитекторы считают, что дверь имеет красивые пропорции тогда, когда ее высота в два раза больше ширины. Если вы перевернете дверь с правильными пропорциями, сделав ее ширину высотой, а высоту шириной, то форма останется той же самой, но уже без прежней красоты. и что же еще может быть причиной этого, как не то, что в указанном случае дверь не будет служить удобным входом для существ с человеческой фигурой? Но если в какой-либо другой части Вселенной можно предположить существование разумных животных противоположного телосложения, то следует думать, что они изменят правило пропорции дверей наоборот и им покажется красивым то, что для нас было неприемлемо.

Алсифрон. Против этого у меня нет никаких возражений.

Эвфранор. Скажи мне, Алсифрон, разве не присуще платью что-то действительно милое (decent) и красивое?

Алсифрон. Несомненно присуще.

Эвфранор. А возможно ли, чтобы кто-нибудь иной способен был дать нам идею красоты платья, нежели художники и скульпторы, чья прямая обязанность и забота — стремиться к изящным образцам?

Алсифрон. Думаю, что нет.

Эвфранор. Давай тогда рассмотрим одежды великих мастеров этих искусств: как, к примеру, они одевают матрону или аристократа. Брось взгляд на эти фигуры (сказал он, указывая на копии картин Рафаэля и Гвидо [3], которые висели на стене). Что же ты думаешь, какое впечатление произведут английский придворный, или судья в его готической, короткой и стягивающей одежде с алонжевым париком, или же одна из наших дам в своем неестественном платье, суженном, накрахмаленном и увеличенном юбкой с кринолином, затянутая в корсет и с чопорным видом, среди этих фигур, мило одетых в убранства, обладающие таким разнообразием естественных, легких и достаточно просторных складок, которые скромно и просто покрывают тело, не обременяя его, и служат украшением, не изменяя формы?