Страница 21 из 32
Однако на новоселье они с отцом даже минут десять на двух баянах зафигачивали какую-то Танюшкину собственную пьесу, хотя, конечно, Мишка дочери больше мешал, отчего она и бросила быстро. Мешал; однако в музицировании — это надо признать — он после армии все ж несколько продвинулся, теперь под его аккомпанемент хоть что можно было спеть, а не только сплясать.
А еще к приятному и радостному в те времена многие люди относили получение в качестве поощрения из рук доброго государства вожделенного участка неудобицы или болота, который надлежало превратить через определенное время в цветущий сад и к тому ж воздвигнуть на нем хижину. Однако если в срок не уложишься, пеняй на себя. Отберут и другому, более ответственному да трудолюбивому очереднику передадут.
Вот Колобовы и это поощрение вслед за квартирой отхватили. И сразу на субботник всю родню мобилизовали: трех сестер с мужьями да почти уже взрослыми детьми и Аркашку, до сих пор не женатого. Только больных престарелых родителей оставили дома. И большая бригада мелиораторов-любителей образовалась, Беломорканал, может, и не прорыть, но привести к некоторому виду шесть соток заросшего озера Карасьего вполне под силу.
По крайней мере, когда на болото наши романтики-энтузиасты прибыли, там, на других участках, работа кипела уже вовсю: сновали деловито-озабоченные люди с носилками и шанцевым инструментом, горели костры, высились терриконы болотных кочек, срубленных под корень лопатами или специально изготовленными руками новаторов рубильниками. А кое-где уже щедро рассыпалась по выровненным площадям известка, поскольку опытные люди определили, что, раз болото, почва должна быть «кислой».
— Ого, — сказал ошарашено Аркашка, очень кстати припомнив строчку из популярной тогда киношной песенки, — «и на Марсе будут яблони цвести»!
Бригада дружно, однако немного нервно рассмеялась самой удачной, может быть, во всей жизни, хотя и нечаянной Аркашкиной шутке. Нервно — потому что было, вообще-то, не до смеха. А тут еще шестилетний Жека-Геня учудил — услышав, что почва «кислая», взял да и украдкой попробовал почву на вкус. Прирожденный исследователь. Над пытливым ребенком посмеялись уже не так нервно, хотя мать, конечно, в ужас пришла и успокоилась, лишь когда вымыла сыну язык кипяченой водой из привезенной с собой фляжки.
Но, раз уж приперлись в такую даль, раз хозяева «хавчика» да выпивки на всю артель наготовили, то, ничего не поделаешь, пришлось поработать. Не очень упорно — мало нарубили кочек. Если такими темпами продолжать — точно изгонят из товарищества.
И больше никто из родни сюда в период освоения не приезжал на «помочь», которая в иных российских местностях зовется, кажется, «толокой». «Обчество» больше робких намеков не расслышало.
Зато потом, наведываясь по случаю в сад Марии да Михаила в одиночку, по двое, а то и семьями, искренне изумлялись и восторгались родственники: ведь все-все у Машки с Мишкой было не хуже, чем у людей, а у людей — не хуже, чем у Мишки с Машкой! И прогуливались они по аккуратным дорожкам, проложенным прямо по дну бывшего озера Карасьего, вдыхая ароматы, наслаждаясь видами любовно возделанных коллективно-частных угодий, вкушая сладкие плоды героического труда и философски-размягченно размышляя о будущем человечества: «А что, черт возьми, может статься, когда-нибудь земляне и впрямь далекий Марс так же уделают, если только ранее того родную планету, а заодно и себя не угробят своим необузданным трудолюбием да еще более необузданным стремлением к излишествам и комфорту…»
А тут вдруг умерла в одночасье Анисья Архиповна. Лет ей было еще совсем не много, шестьдесят семь, кажется, на сердце она всю жизнь жаловалась и таблетки всю жизнь потребляла без счета и разбора — надо заметить, это был общий для большинства Колобовых пунктик, сестры и брат Аркадий тоже к старости основательно развратили да расшатали организмы свои неистребимым пристрастьем к фармакологии и фармакопее. Старуха жаловалась на сердце всю жизнь, но при этом родила пятерых вполне здоровых детей и успешно вела немалое домашнее хозяйство безо всяких бюллетеней, которые, между прочим, раньше даже рабочим лошадям в случае травм и болезней полагались. Поэтому к ее жалобам относились, как к свисту ветра за окном.
Умерла от инсульта, который сразу оказался роковым. Хотя вся конституция поджарой старухи противоречила классическим параметрам гипертоника. А года через полтора на поиски жены среди райских джунглей отправился Федор Никифорович, чрезвычайно удрученный и даже несколько оскорбленный тем, что всегда кроткая жена его вдруг так, вопреки правилам и не посоветовавшись с ним, померла. Они же были одногодками, стало быть, ей надлежало пережить своего Федю, как минимум, на десять лет. Так, во всяком случае, почти все делают.
Правда, старик, в отличие от непутевых сыновей, никогда в жизни не курил и алкоголем не злоупотреблял, так что порочное, в сущности, правило, на него вряд ли распространялось. Но он про это как-то не подумал и тоже, никого не утомив, только с неделю в больнице помаявшись, тихо преставился от острой почечной недостаточности.
И совсем уж вопреки нормальному жизненному распорядку, не дотянув даже до полтинника, скончалась младшая из сестер Вера. Детишек родить ей по какой-то причине не довелось — может, оно и к счастью — в последние годы бедняжка очень страдала от быстро прогрессирующей болезни Паркинсона, развившейся, как считала родня, из-за побоев, издавна практиковавшихся в этой злосчастной семейке, но самой Веркой упорно скрываемых от родных и общественности. Скрываемых даже тогда, когда факт был, как говорится, на лице.
Само собой, у мужа-садиста денег на похороны не оказалось, и весь дорогостоящий ритуал пришлось оплачивать в складчину родственникам, тогда как все нажитое досталось ему, паразиту. Татьяна сгоряча хотела было судиться с ним, но потом, кое-как горе пережив, отказалась от этой затеи. Пусть, мол, подавится гад. И «гад», похоже, впрямь подавился. И года не протянул в одиночку, промотав все, что только можно было промотать. Квартира, загаженная и почти полностью опустевшая, разумеется, осталась, но квартиры в ту пору — этого-то, небось, никто еще не забыл — наследовало только государство. Впрочем, все это Вериных родственников уже совершенно не касалось. Тем более их не касалась проблема погребения не просто чужого, но глубоко чуждого им мертвеца. И его, скорей всего, вообще нигде не похоронили — просто увезли в крематорий с концом…
Однако в результате всех этих грустных событий — одно из них, впрочем, доставило хотя и греховную, но, тем не менее, радость — Аркашка сделался единоличным владельцем родительской недвижимости, а также обширного земельного надела. Соток, пожалуй, двадцать. Вся родня дружно решила отписать свои паи в пользу неприкаянного братика, который у них теперь самый несчастный, который совершенно бессмысленно тратит жизнь и которого лет до сорока назойливо пытали: «Когда ж ты, Аркашка, наконец женишься?», а после сорока помаленьку отстали, отступились.
Но Аркашка вовсе не чувствовал себя несчастным, хотя заблуждений родственников предпочитал не развеивать. Он стал реже ночевать в чужих постелях, потому что теперь имел возможность приглашать бесхозных, а в другой раз даже не бесхозных, но ищущих новых ощущений баб на свою территорию, которая ведь осталась без женской руки и женского догляда.
А однажды вдруг как снег на голову свалилась почти уже стершаяся в памяти пионервожатая Светочка, на которую Аркадий Федорович долгие годы валил всю вину за свою поломанную жизнь, во что знакомые и родня с большою охотою верили.
Светка прикатила — и все дыхание затаили: «Неужели — вот оно?!»
Вряд ли эта явно и во всех смыслах заметно протратившаяся женщина прямо из самой Москвы на Аркашкину голову свалилась. Скорей всего, путешествие вышло куда более извилистым. Если оно вообще когда-либо в Москве начиналось. Хотя с другой стороны, далеко не всегда и далеко не все даже коренные москвичи неизменно благоденствуют.