Страница 31 из 32
Но огород забросить как-то не решался. Соседей боялся, которые этого ни за что не поймут и будут постоянно капать на мозги, мол, из-за него и только из-за него всем порядочным земледельцам никак не удается одержать окончательную победу над сорняками. Хотя так-то дед уже давно никого и ничего не боялся, в том числе смерти самой, но соседи… Традиции… Общественное мнение…
И вдруг, когда уж муторное это дело к счастливому завершению шло, лопата звякнула. Но ничего, кроме легкой досады, дед, конечно, не почувствовал. С какой стати. Тут копано-перекопано тыщу раз. И даже однажды менты весьма добросовестно потрудились, дай им Бог здоровья, успешного продвижения по службе и на взятках не попадаться… Однако и лишку не брать!
То есть дед и мысли не допускал, что на его огороде можно раскопать нечто неожиданное. Но очередной каменюка никак не выворачивался что-то. Видать, здоровый. Пришлось его по кругу обкапывать. За что такое наказание? Ведь уж совсем дело к концу шло, к счастливому освобождению.
Камень был округло-продолговатый. Так они все в этом смысле уникальны — похожих друг на друга не попадается, но все до единого непременно похожи на что-нибудь или даже на кого-нибудь. Да если еще одарил Господь развитым воображением и неистребимо романтичной натурой…
— Иванушка, подь-ка сюда!
— Чо? — внук — тут как тут.
— Глянь, чего мне попало. Как есть — амфора древнегреческая. Будто галера с грузом тут три тыщи лет назад потонула… Ой, да это, кажись, и впрямь посудина какая-то!
— Ну-ка, ну-ка, пусти, дед!
— Щ-шас… Щ-щас… Вот!
И дед, поднатужившись, извлек-таки на белый свет. Целиком.
— Точно, посудина. Не иначе, — кто-то из соседей. Шутники, бляха…
— Шутка? — Иванушка осторожно потрогал находку. — Не-е-е…
Но дед уже и сам сообразил, что первая его мысль — ошибочна. И попросту абсурдна.
— Пожалуй, Иванушка, пожалуй… Таких соседей у нас никогда не было, нет и уже не будет. Нашим соседям и в головы бы не пришло. Но если бы пришло — куда там! Лучше удавиться, чем такими реликвиями разбрасываться!
— А как это называется? Кувшин? Горшок?
— В принципе, можно, наверное, сказать и так, и так. Но по-нашему это, пожалуй, ладка. От слова «ладья». Или — корчажка. Гончарное изделие. В нем, к примеру, очень хорошо солить грузди.
— Какая ж тогда реликвия?
— Ну, не скажи, внучок! Были когда-то в нашей округе пара гончарных мастерских, но закрылись давным-давно. Когда я был таким, как ты сейчас. Так что теперь хоть амфора, хоть ладка, хоть эта… Хоть кринка — все реликвии. А ладку даже я, даже ради хохмы соседям бы — ни за что! И вот эту мы с тобой сейчас от земли очистим, и домой отнесем, и помоем, и на будущий год, если живы будем, в нее — грузди. И ты попробуешь, и тебя за уши не оттащишь!
— Уж это — вряд ли. Обломаешься, дед! Я грузди не ем, я их только искать люблю. Продавать — тоже нормально, когда берут…
— Вот то-то и оно, «сегун» Иванушка! Торопишься скорее взрослым стать да жениться на Лизавете-сан, а того не возьмешь в толк, что взрослые едят все!
— Ой, а ты сам-то? Кальмаров-то?
— Кальмары и прочая экзотика под это не подпадают.
— Хитрый…
Деду пришлось всю свою силу воли, вернее, то, что от нее осталось, мобилизовать, чтобы грядку доделать. И грядку он доделал, и бока прихлопал, и чеснок посадил, напряженно размышляя, откуда все-таки — взялось? И только одно предположение казалось достаточно правдоподобным: значит, как и камни, — из недр. Из палеолитического слоя, типа. В ходе некоторого естественного процесса выдавливания.
И только потом они с Иванушкой с огорода пошли во двор и в бочке с водой гончарное изделие обмыли, на боку изделия обнаружилась арабская вязь. Или значки еще более древней письменности.
— Чо пишут? — Иванушка, изнывая от любопытства и нетерпения, выглядывал из-под дедовой руки.
— Не по-нашему.
— И не по-английски?
— Тем более.
— А по — чьи?
— По-арабски вроде. Или вообще по-шумерски…
— По-шумахерски, ты хотел сказать?
— Да какие шумахеры в то время!
— А оно — не пустое?
— Судя по весу — нет.
— Тяжело?
— Тяжеловато.
— Там золото, дед!
— Ну, как нет-то! Пиастры.
— А потряси!
— Тряс уже. Ничего не звенит и не булькает.
— Ну, давай же уже открывать!
— Давай. Отверткой, что ли, поддеть…
Горловина посудины была широкая, а ниже шло сужение, а еще ниже — опять расширялось почти сферически. И крышка была утоплена ниже узкого места. Значит, крышка должна быть мягкой, но упругой. То есть пластмассовой. Что, конечно, абсурд.
И тем не менее, когда, порядком намучившись, — что-то удержало деда от того, чтобы крышку просто раскурочить — они таки добились, чего хотели, оказалось — да, именно пластмасса. Однако им уж к тому моменту было не до подобных мелочей. Поскольку наконец-то увидели содержимое. И оно более всего походило на ртуть.
— Ртуть! — первым сказал Иванушка. — А я-то размечтался, что сейчас Хоттабыч вылезет…
— Ртуть? — усомнился дед. — Не знаю… Ртуть, по-моему, тяжелей. Но, с другой стороны, при такой температуре только она бывает жидкой… Кстати, у меня и у самого такой рассказ есть. В книжке напечатан. Научишься читать — прочтешь…
— Давай немножко отольем. Во что-нибудь.
— А если все же — ртуть? Она ведь ядовитая, говорят.
— Позвоним в «СПАС». Приедут, сделают эту… Как ее?
— Демеркуризацию.
— Ага. Мы ж не виноваты. Мы ж не нарочно.
— Давай блюдце, что ли…
Но случилось непредвиденное. Дед только чуть-чуть налил в блюдце и попытался перестать лить, но не тут-то было. Он посудину-то вернул в вертикальное положение и даже поставил на стол, но струйка не прервалась и продолжала вытекать, вопреки всем природным законам. И блюдце переполнилось, и жидкость потекла на пол, где стала быстро образовываться обширная блестящая лужа, а Иванушка и дед только глядели на происходящее, как зачарованные, не предпринимая никаких попыток остановить процесс.
Между тем лужа перестала растекаться вширь, а начала — что выглядело совсем уж фантастичным — растекаться вверх, образуя некую пространственную форму!
— Терминатор! — первым догадался Иванушка.
— Терминатор-два, — внес уточнение дед.
— Да какая разница! Клево…
— Точно, сейчас оно нам…
Получившееся в итоге существо, однако, знакомых по кино терминаторов напоминало мало. Оно, когда окончательно сформировалось и утратило металлический блеск, оказалось бородатым мужчиной лет пятидесяти, но не голым, а одетым. Правда, в шелковые необъятные шаровары, рубашку свободного покроя, тюрбан, причудливо расшитые домашние тапочки без задников, но с загнутыми носами.
— Все-таки — Хоттабыч! — зачарованно прошептал Иванушка, однако ни малейшего страха он, пожалуй, не испытывал.
— Как ты сказал? — на чистейшем русском переспросил бородач. — Хоттабыч? Нет. Меня зовут Вакхид из Хафарсаламы. Можешь говорить просто — дядя Вакхид. А тебя — как?
— Иванушка. А это — мой дед.
— Здорово, дед.
— Здорово, Вакхид.
— Значит, раскопали, ребята?
— Да вот… Раскопали.
— Ну и хорошо. Когда-то должно было случиться. Какой у вас год-то сейчас?
— Двухтысячный! — поспешно выпалил Иванушка, обрадовавшись, что может на равных участвовать в разговоре взрослых.
— От Рождества Христова, — счел необходимым уточнить дед и правильно сделал.
— Слышал о таком, слышал! — обрадовался хафарсаламеянин. — Сторонником его учения, правда, я не был, но зато можно довольно точно сориентироваться…
— Ты, очевидно, магометанин? — попробовал угадать дед и попал пальцем в небо.
— Вот про это, извиняюсь, не слышал ничего. Я, видите ли, жил в те же времена, когда и ваш Христос. Вернее, чуть позже, а то б, может, имел удовольствие лично познакомиться.
— Ну, если в те времена, то — ясно. Это задолго до Магомеда было, — блеснул-таки эрудицией дед, показал образованность. И решительно отмел диагноз, поставленный было самому себе. Ну, действительно, какая может быть белая горячка и откуда, если уже который год — ни капли.