Розыск. Дилогия

– Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу…

По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.

– Вы уже об этом писали в своем объяснении.

– Да, – подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.

– Курите.

Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.

– А теперь давайте разберемся.

– Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.

– Хочу кое-что уточнить.

– Слушаю.

– Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?

– Простите? – сказал он.

– Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?

– Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.

– Значит, стреляли стоя?

– Стоя.

– С того самого места, где он на вас напал?

– Вроде.

– Вроде или с того самого?

– С того самого.

– Покажите мне это место на плане.

Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.

– Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.

– Сколько было произведено выстрелов?

– Четыре.

– Один вверх и три в убегающего?

– Так точно.

– Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.

– Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.

– Понятно. Вы куда целились?

– В ноги. Но тут дело такое – лишь бы не промазать. А уж куда попадешь…

– Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?

– Так вышло.

– После какого по счету выстрела Перхотин упал?

– После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.

– А после первого выстрела он продолжал бежать?

– Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь – первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль – не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю…

– С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?

– Точно не скажу.

– А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.

– Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?

– Так, – подтвердил я. – Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать – двадцать пять метров.

За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.

О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?

Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?

Вполголоса спросил почтительно:

– Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?

– Нет, не разрешу.

– Как прикажете.

– Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.

Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.

Я тоже ожидал, что сказанные мною слова вызовут у Прозорова бурную реакцию, что он, например, кинется на меня, попытается обнажить оружие, в котором благодаря заботам того же Сухова не было ни одного патрона…

Такое развитие событий хотя и было чревато неприятностями, но зато вносило в создавшуюся ситуацию необходимую мне определенность.

Однако я недооценил сидящего передо мной человека. И тогда и позже Прозоров проявил поразительное самообладание. Он не сделал ни одного резкого движения, даже не изменился в лице. Единственное, что он себе позволил, – легкое недоумение:

– Вы собираетесь меня арестовать?

– Разумеется.

– За что?

Он извлек из кармана френча еще одну смятую папиросу. Закурил. Его холодные, вдавленные в мякоть лица глаза ничего не выражали – ни гнева, ни настороженности, ни страха.

– Почему вы убили Перхотина, Прозоров?

Он выпустил изо рта дым. Снова затянулся.

– Я действовал в соответствии с инструкцией, товарищ Косачевский.

– Инструкция не предписывает убивать людей.

– Перхотин был убит, потому что пытался бежать. Если бы не попытка к побегу…

– А никакой попытки к побегу не было, Прозоров.

– Но, товарищ Косачевский!…

– Не было. Кстати, вы кончали краткосрочные курсы по криминалистике и судебной медицине при Московском уголовном розыске?

– Нет, не успел: меня тогда в Центророзыск откомандировали. Но вы это к чему?

– К тому, что если бы вы кончили эти курсы, то смогли бы придумать что-нибудь более убедительное. У вас концы с концами не сходятся.

– Не понимаю.

– Сейчас поймете. Вы утверждаете, что Перхотин напал на вас, пытался бежать и вы в соответствии с инструкцией открыли по нему после предупреждений огонь, когда он находился от вас на расстоянии двадцать – двадцати пяти метров. Верно?

– Да.

– А вот заключение экспертизы: один выстрел в Перхотина произведен в упор, а два других – на расстоянии, не превышающем полутора метров. Одно это исключает вашу версию о побеге. Перхотин никуда не собирался бежать. Он находился рядом с вами. Убийство, Прозоров. Убийство, не имеющее никакого отношения к инструкции, на которую вы пытаетесь сослаться.

– Эксперт мог ошибиться.

– Заключение давал квалифицированный специалист.

– И все же он мог ошибиться, – повторил Прозоров.

– Мог, если бы не основывался на признаках, которые известны каждому опытному работнику уголовного розыска и даже неопытному, но прослушавшему курс лекций по судебной медицине и криминалистике. Определяя дистанцию, с которой были произведены выстрелы, экспертиза исходила из воздействия на одежду убитого пороховых газов, следов опаления и пятен копоти. А если учесть еще направление пулевых каналов… Тут невозможно ошибиться, Прозоров. Так что ваше объяснение выглядит детским лепетом. А ведь мы располагаем не только заключением экспертов, хотя оно более чем убедительно, но и показаниями двух свидетелей. Вот, как можете сами убедиться, собственноручные показания художника Энтина, который после первого выстрела, сделанного, кстати говоря, не вверх, как положено при попытке к бегству, а в спину Перхотина, наблюдал за происходящим через окно малого зала Салона искусств. Хотите ознакомиться? Если желаете, могу прочесть. Прочесть?

– Не смею затруднять вас.

– Воля ваша. А вот, как видите, протокол допроса другого свидетеля – дворника Емельянова. Показания обоих свидетелей совпадают до мельчайших деталей и полностью подтверждают выводы экспертизы. А сейчас, насколько мне известно, инспектор Центророзыска Сухов опрашивает третьего свидетеля, оказавшегося очевидцем событий в Белгородском проезде. Этот свидетель видел то же самое, что и два предыдущих. Так что эксперт не ошибся. На этот раз, похоже, ошиблись вы, сильно ошиблись. А за ошибки положено платить…

– Звонкой монетой?

– Это самая дешевая плата. Иной раз за ошибки расплачиваются головой.

– Ну, «вышка» мне не грозит.

– К сожалению.

В комнате повисло молчание.

– Одного не пойму, – сказал Прозоров. – Вы считаете, что моя вина в умышленном убийстве Перхотина полностью доказана экспертизой и свидетелями. Ведь так?

– Так.

– Но тогда чего вы от меня хотите? Чистосердечного раскаяния?

– Нет. На ваше раскаяние я не рассчитываю.

– А на что же вы, позвольте полюбопытствовать, рассчитываете?