Страница 24 из 25
Прогромыхали военные грузовики. Под их прикрытием Чепцов перешел на другую сторону улицы и повернул обратно к гостинице. Он успокоился – невероятно, чтобы в первые же часы после его прибытия в город ему могли повесить на спину агента. Невероятно!..
И все-таки ночевать в гостинице он не будет…
Поздним вечером Гладышев докладывал начальнику отдела Прокопенко о своей, как он выразился, «пустой беготне».
– Он вернулся в гостиницу, – рассказывал Дмитрий. – Я ждал на улице. Решил – если в течение часа не выйдет, зайду. Через час захожу. Предъявил удостоверение, спрашиваю: кто у вас час назад номер снял?
– А почему ты решил, что он шел номер снимать, а не в гости?
– Сам не знаю, решил, и все… Ну вот. Получаю справку – номер взял работник Военторга Чернышев Николай Петрович. Вижу, сходится. Номер взят по броне военного коменданта. Тут я окончательно понял, что у меня артель «напрасный труд», позвонил дежурному, и он приказал мне двигать на Литейный. В общем, день погиб.
– А то, что он был у Маклецова? – Голос Прокопенко зазвенел жестью.
– Может, он ему двоюродный брат, – тихо огрызнулся Гладышев.
– Прошу говорить громче. – В серых глазах Прокопенко мелькнула злая искорка.
– Я говорю: может, они с Маклецовым родственники… – громко сказал Гладышев.
– А ты забыл, как он восьмерил перед его домом? А? Дальше – зачем это он, подойдя к гостинице, спину проверял? Нет, Гладышев, ты лучше скажи мне, что ты выяснил в Военторге?
– Их работник. Прибыл из Прибалтики. Получает новое назначение.
– Ну вот что, Гладышев, – сдержанно, не давая волю раздражению, сказал Прокопенко. – Иди снова в «Асторию». К полуночи пришлю смену. Запомни: каждое дело надо доводить до конца.
Чепцов пробыл в гостинице около часа. Потом он отдал ключ дежурной по этажу, сказал, что уходит по делам и, может быть, сегодня заночует у знакомых.
Уже начинало темнеть, когда Чепцов шел мимо Исаакиевского собора. Он направлялся к Неве, чтобы выйти на набережную возле памятника Петру. Здесь было открытое место, и он легко обнаружил бы слежку. Но, кажется, все было спокойно.
Он постоял у памятника, внимательно осмотрел набережную, площадь и пошел по узкому бульвару вдоль Невы.
Чепцов приступил ко второй части своего эксперимента – поиск ночлега на частной квартире. Настроение было у него отличное.
Навстречу шла женщина в аккуратном стареньком пальто и белой панаме, в руках – сумка для продуктов. Чепцов встал на ее пути.
– Простите, пожалуйста, – сказал он, приподняв фуражку. – Мне негде переночевать, не можете ли помочь?
Женщина, зло щурясь, посмотрела на него и, не ответив, пошла дальше.
– Я хорошо заплачу, – сказал ей вслед Чепцов.
– Да подавись ты своими деньгами, – не оглядываясь, крикнула она и ускорила шаг.
Чепцов смотрел ей вслед удивленно, насмешливо и чуть тревожно, почему-то ему хотелось получше запомнить ее лицо. Ничего, ничего, все в порядке. Если бы не произошло осечки и здесь, благополучный ход его эксперимента стал бы подозрительным…
У парапета набережной стояла пожилая дама интеллигентного вида, она задумчиво смотрела на багровую от заката Неву. Чепцов остановился рядом и тоже стал смотреть.
– Тревожная красота, не правда ли? – сказал он негромко.
Женщина вздрогнула, обернулась и, ничего не ответив, снова повернулась к реке.
– Прошу прощения, я помешал, – продолжал Чепцов. – Извините… Но трудно сдержать восторг перед такой красотой… Хотя у меня, надо заметить, состояние не для лирики, а вот хожу, как во сне, и без конца узнаю то, что видел только на картинках.
– Вы не ленинградец? – спросила дама.
– В полном, я бы даже сказал, в классическом виде, мне даже ночевать сегодня негде…
– Что же с вами случилось?
Чепцов рассказал.
– Сил никаких нет, не понимаю, как ноги держат, – говорил он. – Забыл, как постель выглядит. Без разговоров – сотню за право увидеть подушку.
– Цена баснословная, что и говорить, – рассмеялась женщина.
– А что делать? Я измучился! Рискните.
– Помните сирену Чехова? – дружелюбно улыбаясь, спросила женщина.
Никакой сирены Чепцов не помнил, он не читал Чехова. Но разговор завязался, и через час он сидел в квартире Элеоноры Евгеньевны Струмилиной. Она жила во флигеле, стоявшем во дворе многоэтажного дома. Дорогую мебель в комнатах покрывал слой пыли, печать запустения лежала на всем.
Вскоре Чепцов знал, что она вдова, но кто был ее муж, она сказать не пожелала. Сейчас это и не было особенно важно, он видел, что женщина жадна на деньги, и пока делал ставку на это…
Из ленинградского дневника
Поехал на Осиновец. Это на Ладоге. Там недавно под носом у противника в потрясающе короткий срок построили новую пристань. Поехал – сказано чересчур громко: добрался пешком до КПП [3] на выезде из города и в деревянном домике долго сидел с лейтенантом. Здесь греются и укрываются от дождя бойцы и офицеры КПП и те, кто ждет оказии.
Оказии все не было. Оттуда в город машины шли все время, а туда – ни одной. Вдруг промчались три «санитарки». Пришел солдат и сказал, что на Ладоге какая-то беда случилась. «Война, вот что случилось», – флегматично заметил лейтенант. Я на всякий случай пошел к дороге. Вскоре пришли еще две машины. Меня взяли. Военный врач сказал, что их машину сняли с другого направления и бросили сюда.
На Ладоге действительно случилась страшная беда. На судно «Конструктор», заполненное до отказа женщинами и детьми, напал гитлеровский самолет. Бомба попала в центр парохода и взорвалась внутри. Сотни женщин и детей оказались в воде. Поврежденное судно прибуксировали в Морье. Сейчас вывозят раненых. Сколько людей погибло, точно пока неизвестно. Говорят – не меньше ста пятидесяти, возможно – двести. А ведь летчик видел, что судно, все его палубы, заполнено женщинами и детьми…
Лучше б я не ходил на пристань. Еще издали слышался непонятный звук – не то ветер выл в какой-то гигантской трубе, не то провода на телеграфном столбе. Это кричали женщины и дети. Плакали, звали осиротевшие дети и матери, потерявшие детей. Одни стояли на берегу, другие были еще на полу затонувшем «Конструкторе», их на шлюпках доставляли на берег. Подходили машины – санитарные и грузовики, – увозили раненых и уцелевших. Стоял неумолимый крик женских и детских голосов. Еще сейчас в ушах стоит этот страшный крик.
Вернулся в Ленинград разбитый, больной. Кажется, непрерывно ноет сердце. Неужели этот гитлеровский летчик не будет найден? И не будет повешен публично на какой-нибудь ленинградской площади? Ноет сердце. Страшно. Все слышу крик женщин и детей.
Глава двенадцатая
Деньги открыли Чепцову не только квартиру вдовы Струмилиной, но и гардероб ее мужа. Утром он вышел на улицу в добротном, немного старомодно сшитом костюме из синего бостона. Он бродил по городу, заходил в магазины, учреждения, смотрел, слушал, пытался делать первые выводы. На Кронверкском его застала воздушная тревога, и ему пришлось укрыться в бомбоубежище большого дома. Под сводчатым потолком подвала люди сидели на скамейках, на ящиках, на чемоданах, принесенных с собой, и прямо на каменном полу. Тревожный говор сливался в непрерывный гул. Где-то в глубине подвала надрывно плакал ребенок.
Рядом с Чепцовым на связках книг сидели пожилые женщина и мужчина, оба в белых мятых плащах, у него седую гриву прикрывала черная фетровая шляпа, на ней была шляпка с вишенками на ленте. Он то и дело вскакивал, опускался на корточки и разглядывал корешки книг и каждый раз сетовал, что мало захватили…
– Нет, нет, в это дело необходимо внести строгую систему, – говорил он сердито. – Я сегодня же составлю список…
Бомбы падали все ближе, и нервная атмосфера в подвале быстро накалялась. Близкий разрыв колыхнул подвал, погас свет. Напряженная тишина. Чепцов нащупал рукой стену и придвинулся к ней поплотнее. Тишину разорвал исступленный крик: «Спасайтесь!»
3
Контрольно-пропускной пункт.