Страница 121 из 137
— Никому… Никому ни словечка не скажу. Клещами раскаленными не вытянут. Только кончим, давай кончим все это… Силушки нет терпеть… всю душу истерзала себе…
— Ты просто больна, Мария Павловна, — с досадой произнес Плышевский.
Отшвырнув незажженную папиросу, он поднялся, подошел к двери и плотнее прикрыл ее.
— Сама не знаешь, что говоришь, — раздраженно докончил он.
Жерехова всем корпусом повернулась к нему и вдруг тяжело осела на пол.
— Отпусти… Бросим…
— Брось лучше мелодраму тут мне устраивать, — злобно ответил Плышевский. — Сейчас же встань!
Но Жерехова, уткнувшись лицом в пыльную ковровую дорожку, глухо, надрывно зарыдала.
Плышевский растерянно огляделся по сторонам, потом, спохватившись, запер дверь на ключ и, подбежав к маленькому столику в углу кабинета, торопливо схватил графин с водой.
Но в этот момент за его спиной раздался пронзительный крик:
— О-ой!.. Ой, умираю!.. Ой-ой!..
И Жерехова судорожно схватилась обеими руками за грудь.
Плышевский метнулся к двери и, повернув ключ, крикнул секретарю:
— Живо врача! Скорее, черт вас подери!..
Последнее, что слышала Жерехова, это лихорадочный шепот Плышевского:
— Помни, никому ни слова! Все бросим…
Сознание возвращалось медленно. Сначала возник лишь неясный, монотонный шум, потом стали выделяться отдельные звуки; очень далекие, они постепенно приближались и начинали обретать смысл. Перед глазами проступила темная, дрожащая сетка, она все светлела и светлела. Жерехова чувствовала, что если она сейчас откроет глаза, то все увидит, все поймет, но открывать глаза не было сил, и потом было почему-то страшно.
Среди доносившихся звуков она различала два человеческих голоса.
— Значит, опасность миновала, доктор? — спросил один из них, молодой и встревоженный.
— Особой опасности и не было, — ответил второй голос, спокойный и очень солидный. — Со стороны сердца, в общем, все в порядке. Нервное потрясение. Через несколько дней на работу пойдет.
— На работу ей так скоро идти нельзя, — возразил первый голос.
«Правильно, — подумала Жерехова. — Нельзя мне туда».
Это была ее первая мысль, а за ней уже понеслись другие мысли, обрывочные, лихорадочные, торопливые: «В больницу угодила… После той ночи… Из его кабинета… Там и грохнулась… Обещал все кончить… А туда мне нельзя, нет… Вот так бы лежать и лежать!..»
И она опять со страхом прислушалась.
— Тут вот с фабрики ее проведать хотели, а вы, говорят, не разрешили, — продолжал солидный голос. — Ну пока-то, естественно, незачем было, а сегодня или завтра…
— Ни сегодня, ни завтра, доктор, — твердо перебил его молодой. — Это приезжал их главный инженер. Его визит только ухудшит состояние больной.
— Вот как? Ну, вам, конечно, виднее.
«Это почему же ему виднее? — настороженно подумала Жерехова. — А, тот, значит, приезжал… Хорошо, что его не пускают ко мне. Выходит, молодому спасибо сказать надо…» Она чуть-чуть приоткрыла глаза.
Около кровати стояли два человека в белых халатах. Один из них был среднего роста, очень полный, с седой головой и черными лохматыми бровями на румяном лице. Из кармана отутюженного до блеска халата высовывались резиновые трубочки и металлическая дужка стетоскопа. Второй человек был значительно выше ростом, худощавый, с узким лицом, белокурые волосы аккуратно причесаны на пробор; большие серые глаза смотрели внимательно, сосредоточенно, но правый слегка щурился, лукаво и добродушно.
Молодой первый заметил, как задрожали ресницы больной и легкий румянец проступил на щеках. Обращаясь к Жереховой, он весело сказал:
— Смелее, Мария Павловна! Открывайте глаза. Здесь вас никто не обидит. Наоборот, вылечим от всех болезней.
Так началось выздоровление.
Молодой человек, оказавшийся Анатолием Тимофеевичем Зверевым, часто дежурил у кровати Жереховой. Неизменно веселый, он то шуткой, то теплым словом старался приободрить больную. И она с благодарностью принимала его заботу. Но порой лицо ее становилось вдруг напряженным и мрачным, взгляд угасал и сквозь плотно сжатые губы вырывался легкий стон. В такие минуты Анатолий Тимофеевич клал свою прохладную, широкую ладонь на ее руку и строго говорил:
— Не надо пока ни о чем думать, Мария Павловна. Потом, потом поговорим. И все будет хорошо, обещаю вам. Ну, верите?
И Жерехова через силу улыбалась, стараясь прогнать мрачные мысли.
Однажды Анатолий Тимофеевич сказал:
— К вам Плышевский приехал. Пропустить?
В глазах Жереховой мелькнул испуг.
— Не надо.
— Вот и я так думаю, что не надо.
— А вы-то почему так думаете?
— Полагаю, отмучились вы с ним. Сыты небось по горло.
— Это точно, отмучилась.
— Ну вот. И хватит пока об этом.
Другой раз Жерехова сама спросила:
— Да вы откуда? Здесь, что ли, служите?
— Пока здесь, — улыбнулся Зверев.
Через два дня Жерехова начала вставать, прошла головная боль, появился аппетит.
— Все сулитесь поговорить, — укоризненно сказала она Звереву. — А когда же время-то для разговора настанет? Скоро уйду от вас. Опять туда.
Она неопределенно махнула рукой и тяжело вздохнула.
— Время найдем, Мария Павловна. А вот на фабрику сейчас возвращаться не советовал бы.
— А куда же прикажете податься?
— Надо вам уехать на месяц, отдохнуть. Чтоб вздохнули полной грудью, отвлеклись от мыслей всяких.
— Мысли мои всегда при мне останутся. А вернусь, опять то же, — угрюмо ответила Жерехова…
— Нет, не то же. К примеру, кое-кого на прежнем месте, может, уже не найдете.
Жерехова с тревогой посмотрела на Зверева и опустила голову.
— У меня с ними один ответ, — тихо произнесла она.
— Нет, разный. Вы себя уже таким судом судили, который им и не снился. А они… они жизнью своей довольны. И бросать свои дела добровольно, кажется, не намерены. Их заставить надо.
Жерехова снова посмотрела на Зверева.
— А ведь вы, Анатолий Тимофеевич, не здешний.
— Ну и что? — улыбнулся тот. — Теперь и разговаривать со мной не станете?
— Человек вы хороший. А то бы, конечно, не стала.
— Эх, Мария Павловна! Много ведь хороших людей вокруг. Не заметили вы их только. Ну, да ладно. Ведь условились, что разговор будет потом, как выздоровеете. Ладно?
— Да уж ладно, — вздохнула Жерехова.
А через три дня этот разговор состоялся в кабинете у Зверева.
— Присаживайтесь, Мария Павловна, — сказал он. — Устали, небось? А теперь давайте я вам все расскажу, как вы жили и что вы делали…
— Ну нет, милый, — решительно прервала его Жерехова, вытирая платочком со лба бисеринки пота. — Рассказывать буду я. Другой выход у меня — только головой в петлю. Вот расскажу, а там уж решайте, как знаете.
Все эти дни Геннадий Ярцев занимался другим, не менее сложным делом.
«Раз идут хищения, идет и сбыт», — сказал Басов. Новые методы хищения были теперь установлены, их оказалось два: в виде «левой» продукции, то есть лишних шапок, и в виде целых шкурок. Соответственно должно было существовать и два канала сбыта. Вот их-то и требовалось найти.
«Левые» шапки могли сбываться только через магазины, где у преступников были сообщники. Такой магазин уже удалось нащупать. Но каким образом доставляется туда «левый» товар? Проверка показала, что количество коробок с шапками теперь строго соответствует накладным. И, однако, хищения продолжаются.
Геннадий потерял покой. Шутка сказать: хищения продолжаются! Это означало, что пока он, Ярцев, медлит, государство продолжает нести ущерб, люди — сотни, тысячи покупателей — продолжают получать заведомо недоброкачественную продукцию, а группа хищников продолжает обогащаться.
Уже дважды звонили из райкома партии: «Как продвигается дело по меховой фабрике?» — и Геннадий, краснея, отвечал: «Заминка произошла, товарищ Васильев. Но скоро, честное слово, закончим».
На третий день приехал молодой следователь из прокуратуры, высокий, худой, в больших роговых очках. Ломающимся баском он участливо сказал: