Страница 110 из 137
— Можно, — сухо возразил Плышевский и уточнил: — В отдельных случаях можно, если интересы производства требуют.
— Не могу, — чуть не плача, ответил Захаров, — не выдержу я!
— Эх, заячья у тебя душа! «Не могу», «не выдержу»! Тебе же добра желаю.
Никогда еще этот ничтожный человек не вызывал у Плышевского такого презрения и такой ненависти.
А Захаров неожиданно для самого себя успокоился. Он вдруг понял, что есть, оказывается, предел его собственной робости и послушания, перейти за который он попросту не может. Захаров до сих пор даже не подозревал в себе ничего подобного, и это внезапное открытие вызвало у него прилив совершенно несвойственной ему прежде отчаянной решимости.
— Душа у меня, Олег Георгиевич, не заячья, — тихо, но убежденно сказал он. — Просто она подлости не принимает.
Плышевский удивленно поднял брови и испытующе посмотрел на своего главного механика: уж где-где, но здесь он никак не предполагал встретить сопротивление.
— Так вот ты как рассуждать начал, Герасим Васильевич? Не ожидал. А я-то думал, что мы с тобой сработались, понимаем друг друга с полуслова.
— Я тоже так думал, — спокойно ответил Захаров.
И тут Плышевский вдруг почувствовал, что становится опасно вести дальше подобный разговор с этим странным, так неожиданно заупрямившимся человеком.
— Эх, Герасим Васильевич, — огорченно вздохнул он, — на этот раз ты действительно меня не понял. Мне лично Привалов не мешает и мешать, как ты понимаешь, не может. Но показалось мне, что ты с ним намучаешься. Если ошибаюсь, то и слава богу. В таком случае считай, что разговора у нас не было. — И он с подкупающим добродушием прибавил: — А если в чем моя помощь потребуется, помни, я всегда тебе ее окажу.
— Спасибо, Олег Георгиевич, — с достоинством ответил Захаров. — Запомню.
Он ушел из кабинета главного инженера, впервые в жизни убедившись, что не покорностью, не услужливостью, а смелостью и твердостью можно и нужно завоевывать себе место в жизни и уважение людей. Это была первая победа над самим собой, за которой неминуемо теперь должны были последовать новые открытия и новые победы.
Одновременно какое-то незнакомое, теплое чувство возникло у него к Привалову. Так бывает всегда по отношению к тем, кому ты помог, кому сделал добро. И это замечательное качество человеческой души тоже впервые ощутил Захаров.
Плышевский даже не подозревал о столь неожиданных результатах своего разговора. Он проводил главного механика злым взглядом и, когда захлопнулась за ним дверь, поднялся с кресла, потянулся до хруста в костях и принялся нервно расхаживать из угла в угол по кабинету.
У комиссара Силантьева Сергей застал Зотова и Гаранина. Он подсел к Косте и бросил на него короткий вопросительный взгляд, но тот в ответ лишь еле заметно пожал плечами.
С минуту все сидели молча. Наконец Силантьев провел рукой по гладко зачесанным седым волосам, вынул изо рта незажженную трубку и сердито сказал:
— Ну-с, поздравляю. Дело Климашина получает новый, совсем уже неожиданный оборот. В прокуратуру поступило письмо от начальника главка Чарушина. Нешуточная жалоба на нас, дорогие товарищи.
— Похоже, вместо благодарности схватите по взысканию, — проворчал Зотов.
— Очень похоже, — серьезно согласился Силантьев. — Этот начальник главка пишет, что милиция ведет дело грубо и неумело, нервирует и дергает людей, дезорганизует работу, оскорбляет необоснованными подозрениями. Фабрику лихорадит, план под угрозой срыва. Вдобавок изымаются не относящиеся к делу документы, и нельзя свести баланс.
— Откуда он знает, относятся они к делу или нет? — враждебно откликнулся Сергей.
— И при этом все подкрепляется фактами, — невозмутимо закончил Силантьев.
Сергей и Костя подавленно молчали. Такого с ними еще никогда не случалось.
— Да какие, наконец, факты? — не выдержал Сергей. — Какие факты?
— А вы их разве не знаете, Коршунов? — прищурился Силантьев.
— Не знаю.
— Очень плохо. Должны бы знать! — жестко отрезал Силантьев. — На кой черт вы изымали всю документацию по складу чуть не за год?
— Меня Ярцев об этом просил.
— Ярцев? Ну вот, а вы теперь расхлебывайте. И где она? Почему до сих пор не вернули?
— Она у Ярцева. Я не знаю, почему он не вернул.
— Опять Ярцев? — проворчал Зотов. — Он сегодня тоже будет иметь приятный разговор.
— Сколько человек вызывали с фабрики? — снова спросил Силантьев.
— Сразу не скажешь, — ответил Гаранин. — Много.
— Ага. А потом они калечат себе руки, дают брак, останавливается работа целых бригад. Вот до чего ваши вызовы доводят! Разучились с людьми говорить?
— Кто калечит себе руки? Кто дает брак? Что они лепят? — снова взорвался Сергей.
— Что это еще значит — лепят? — возмутился Силантьев. — Вы бросьте этот жаргон! А кто, это можно ответить. Например, закройщица Голубкова, начальник цеха Жерехова. Помните таких?
— Голубкову вызывал Ярцев, а Жерехову помню.
— Послушайте, Коршунов, бросьте все валить на Ярцева.
— Я ничего на него не валю, — покраснел Сергей. — Не имею такой привычки.
— А почему бригады стояли? — поспешно вмешался Гаранин.
— Жерехову вызывали! А она ключ от кладовки с сырьем унесла.
— Жерехову? Да ведь я же специально звонил их главному инженеру, — сжал тяжелые кулаки Гаранин, — этому самому Плышевскому. Спрашивал. И он заверил меня, что ее можно вызывать, ничего, мол, не случится.
— Ну, вот, и целуйся теперь с этим Плышевским, — досадливо сказал Зотов. — Нашел, кого спрашивать!
— Мы с ним еще поцелуемся, — угрожающе ответил Сергей. — Не обрадуется.
— Ты уж помалкивай! — Зотов бросил на него сердитый взгляд из-под очков.
— И вообще, что это за работа? — снова заговорил Силантьев. — Вся фабрика уже откуда-то знает, что убийство давно раскрыто и преступники задержаны, в том числе Горюнов. А МУР все еще чего-то копает, кого-то подозревает.
— Откуда они это все знают? — невольно вырвалось у Сергея.
— Это вас, Коршунов, надо спросить, вас и ваших сотрудников. Болтуны развелись. Безобразно дело ведете. И вы, Гаранин, хороши. Начальник отдела! А что у вас в отделе творится? Распустили людей! Сами разучились работать!
Силантьев говорил резко, с негодованием и болью.
Сергей и Костя понуро молчали. Все, казалось, было справедливо в словах начальника МУРа, все правильно, возражать было нечего, но где-то в глубине души у обоих копошилось неясное чувство протеста.
— Никому больше не треплите на фабрике нервы! — гневно закончил Силантьев. — Дайте людям работать как следует! Занимайтесь сейчас только Перепелкиным.
…В тот же день в кабинете начальника УБХСС произошел еще более крутой разговор. Басов закончил его с присущей только ему иронией, от которой у Зверева и Ярцева лица залило краской.
— Вот так, господа неудавшиеся меховщики. Думаю, что подобного провала не знала еще ни одна фирма. Говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Ну, МУР хоть дело сделал. Вы же, ровным счетом ничего еще не сделав, наломали столько дров, что должно быть стыдно людям в глаза смотреть. Идите, знаменитости. И чтоб сегодня же все документы были возвращены на фабрику.
Басов смерил обоих ледяным взглядом и так сжал в зубах изогнутую трубочку с сигаретой, что на скулах его вздулись желваки.
Михаил Козин, радостный и немного озабоченный, положил трубку. Да, небывалое дело: Галя вдруг позвонила сама и настойчиво просила прийти сегодня вечером, именно сегодня. Что бы это могло значить? Впрочем, не все ли равно? Главное, он увидит ее, увидит раньше, чем было условлено. И это уже замечательно. Да и вообще Михаил любил бывать в этом радушном доме, где все дышало покоем и комфортом.
Дверь открыла Галя. Девушка казалась встревоженной и усталой. Никогда еще Михаил не видел ее такой.
— Галочка, что-нибудь случилось? — невольно вырвалось у него.
— Ничего не случилось. Проходи. Я чай поставлю.
— А Олег Георгиевич дома?