Страница 69 из 115
— Охотно вам верю, Олег Георгиевич, — Ковчук согласно кивнул. — Однако у вас дома при обыске не обнаружено никаких старинных предметов искусства. Это обстоятельство выглядит несколько странно.
Воронков снисходительно улыбнулся:
— Вы меня извините, товарищ начальник, но сразу видно, что вы собирательством никогда не занимались.
— Не приходилось, — полковник виновато развел руками. — Знаете, все недосуг как-то. Однако вы не ответили на мой вопрос.
— Тут и отвечать нечего, все ясно. Коллекционер бы меня понял сразу. Видите ли, я человек настроения, увлекающийся, так сказать. Главный интерес для меня представляет не сама антикварная вещь, а сам процесс ее поиска и последующего изучения. Часто к вещи как-то охладеваешь, привыкаешь, что ли... И расстаешься без сожаления. А потом все снова. Поверьте, это так интересно!
— Действительно, интересно. А кому вы продавали вещи, к которым, как вы выражаетесь, охладели?
— В музей, как правило, — не без пафоса отвечал Воронков. — Как истинный коллекционер. Я полагаю, что делал полезное и нужное дело. Пусть все, а не только одиночки, любуются красотой.
Сидящие поодаль Кучеренко, Чобу и Андронова незаметно обменялись выразительными взглядами, а Чобу даже что-то тихо пробормотал.
Полковник хотел продолжить, но его опередила Андронова:
— Разрешите вопрос, Никанор Диомидович? Ваши слова, — обратилась она к Воронкову, — не согласуются с фактами. В последние месяцы в музей вы ничего не сдавали.
— Значит, ничего не было. Странный вопрос.
— Не такой уж странный, если принять во внимание, что недавно вы приобрели весьма ценные вещи: французскую вазу, скульптуру «Похищение сабинянок», картины Сарьяна, Самохина...
— Вы забыли упомянуть Левитана, — с вежливой улыбкой произнес Воронков. — Ну и что из этого следует? Не украл же я эти вещи. Какой здесь криминал? А потом, я уступил их одному коллекционеру, москвичу, он меня буквально умолял продать, я согласился, тем более, что это — не мой профиль. Я больше по фарфору... Это очень приличный человек, знаток...
— И этот приличный человек, фамилия которого Карякин, тут же тащит в комиссионку так полюбившиеся ему вещи. Не кажется вам это странным? Кстати, Левитан-то оказался поддельным, Олег Георгиевич.
— Не может быть! — воскликнул Воронков, и было непонятно, к чему относилось это восклицание: к тому, что Карякин отнес вещи в магазин или к сообщению о поддельности картины.
— Все может быть, гражданин Воронков, — Андронова не стала уточнять, что именно она имела в виду под этим «может быть». — Однако Карякин утверждает, что не покупал у вас ни картины, ни вазу, ни скульптуру, а вы сами просили сдать их в комиссионный. Кстати, сколько вы заплатили за них Сухаревской и этому старичку-пенсионеру?
— Право, уже не помню, — Воронков посмотрел в глаза Андроновой. — Да и какое это имеет значение? Бывает, купил дешевле, продал дороже. Обычное дело у коллекционеров.
— Это обычное дело на юридическом языке называется спекуляцией, — заметил Ковчук. — Статья 161, скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы.
— В таком случае любого коллекционера можно под эту статью подвести. Да и где доказательство спекуляции? Этот Карякин может утверждать все, что угодно. — Воронков словно забыл, что он говорил о своем знакомом пять минут назад. — Я ему пошел навстречу, из уважения, а он вот каким негодяем оказался.
— Оставим пока скульптуру и прочее, — продолжил допрос Ковчук. — Скажите, Воронков, вы еще что-нибудь продавали или передавали Карякину, только честно?
— Пару резных костяных фигурок, медальон, в общем, мелочи.
Полковник выдвинул ящик стола, достал икону «Ангел пустыни» и повернул ее лицевой стороной к Воронкову:
— И это вы называете мелочью? Простите, но я отказываюсь вас понимать.
На лице Воронкова мелькнуло смятение, но только на долю секунды.
«Посмотрим, надолго ли тебя хватит», — подумал Ковчук.
— Мне, конечно, трудно судить, поскольку я в иконах не очень разбираюсь, но доска интересная, старинная школа. Никогда не приходилось видеть, — спокойно произнес Воронков.
— А вы постарайтесь припомнить, Олег Георгиевич, — вступил наконец в допрос Кучеренко. — Посмотрите внимательнее.
— Нет, никогда не видел. К сожалению. Да и где я мог ее видеть? Культовая живопись не мой профиль.
— Где могли видеть? — с усмешкой переспросил Кучеренко, открыл портфель и достал из него старую потрепанную книгу. На ее красном кожаном переплете значилось: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии».— Эта книга, весьма любопытная, изъята у вас при обыске.
Воронков молчал, как загипнотизированный, не сводя глаз с книги. В тишине было слышно, как подполковник переворачивает страницы.
— Вот он, Иоанн Креститель, отличная репродукция. Здесь и описание иконы имеется, подробное причем. И, что самое интересное, отчеркнуто карандашом.
— И что из того? — нервно перебил его Воронков. — Почему вы считаете, что это мои пометки? Оставил кто-нибудь из прежних владельцев книги. Я ее по случаю приобрел и даже не успел раскрыть.
Кучеренко не обратил никакого внимания на эти слова и продолжал:
— Именно эту икону вдруг воруют из церкви...
— Печальное совпадение. — Воронков развел руками. — Неужели вы хотите сказать, что я украл икону? После этого не значит вследствие этого — так говорили еще древние римляне.
— Совпадение, стало быть? Пойдем дальше. Под видом командированного министерством культуры вы, Воронков, являетесь в церковь села Кобылкова. Священник опознал вас по фотографии...
— Ну и дела... — Воронков попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. — Милиция за меня всерьез взялась. Был такой грех, был... Попался мне случайно под руку командировочный бланк — решил воспользоваться. Для солидности, чтобы священник не опасался. Очень хотелось осмотреть церковь подробнее. С познавательной целью.
— Вы только что сказали, что культовая живопись — не ваш профиль. Что же привело вас в храм божий? Или вы в бога веруете? В это время службы в церкви не было.
— Кроме икон в церквах и много другого есть, что представляет интерес для любителя старины.
— В этом вы абсолютно правы, — согласился Кучеренко. — И самое интересное, что после вашего визита эту церковь тоже обворовывают.
— Да что вы ко мне прицепились с этими кражами! — с плохо скрываемой злостью процедил Воронков.
Эти слова прозвучали так неожиданно грубо, будто их произнес другой человек: не этот, с вежливыми, вкрадчивыми, интеллигентными манерами, а другой — циничный, вульгарный. Однако Воронков мгновенно опомнился: — Извините, я, кажется, немного погорячился. Это ошибка, чудовищная ошибка... трагическая... — Он хотел еще что-то сказать, но его остановил Ковчук:
— Олег Георгиевич, упорным отрицанием вы только усугубляете свою вину. Однако у вас еще есть возможность как-то облегчить свою участь, и для этого требуется только одно — чистосердечное и полное признание.
— В чем виноват, я уже признался. Действительно, нехорошо получилось с этими картинами... и с вазой с точки зрения этики. И с удостоверением — тоже. А больше ни в чем нет моей вины. — Голос его звучал тихо и проникновенно.
Полковник с минуту внимательно разглядывал Воронкова, словно увидел его впервые, и с оттенком сожаления произнес:
— Ну что ж, в таком случае пеняйте на себя. С разрешения следователя мы сейчас проведем очную ставку. — Он нажал кнопку звонка. Появился конвойный. — Приведите арестованного Хынку, — распорядился Ковчук.
Воронков бросил быстрый, испуганный взгляд на дверь.
Минут через десять старшина привел Хынку. Тот хмуро глянул на сидящих в кабинете и молча сел на стул, также поставленный посредине комнаты.
— Скажите, Хынку, вы знаете этого человека и какие у вас с ним взаимоотношения? — полковник указал на Воронкова. — Хынку исподлобья взглянул на сидящего напротив Воронкова, и в его мутных глазах мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение, однако ничего не ответил и тут же отвернулся.