Страница 10 из 23
— Да, это так, — произнесла задумчиво Очаровательная Фея. — И все же… — Ей опять, наверное, хотелось сказать что-то серьезное и очень умное, но на этот раз она, даже не пытаясь подумать, только махнула рукой.
Нужно ли говорить, что эти люди внесли оживление и праздничное разнообразие в его серую повседневность? Едва ли стоит напоминать: всюду, где бы ни появлялась Очаровательная Фея, она всегда приносила с собой радость. Радость юную, пьянящую и возбуждающую, первобытную и легкомысленную, бесхитростную радость, порождаемую ощущением жизни.
Она, разумеется, не принадлежала к тому типу женщин, в которых Аввакум мог бы влюбиться. Но зачем непременно вмешивать сюда любовь? Ему просто нравится ее игра на сцене. Он смотрел все спектакли с участием Феи, посещал генеральные, а порой даже «черновые» репетиции без декораций и костюмов. Показывал какое-нибудь удостоверение журналиста, и его впускали, а потом, устроившись в зале, он включал кинокамеру. Очаровательная Фея мило улыбалась ему со сцены. Так он увидел ее в самых различных партиях: и легкомысленной принцессы из «Деревянного принца», и Авроры из «Спящей красавицы», пробужденной поцелуем пламенного Дезире, и сладострастной Очаровательной Феи из «Вальпургиевой ночи». В балете «Жизель» она ему не понравилась — сентиментальная и романтичная героиня противоречила характеру исполнительницы.
«Бывший разведчик» — чем я лучше бывшего кока? — размышлял Аввакум. Он ходил на спектакли, снимал, проявлял пленки, разрезал и склеивал их, чтобы получился «художественный фильм». Да, он превратился в оператора и режиссера. Почему бы нет?
А иногда вечером они встречались в доме профессора. Девушка делала все, чтобы он смотрел только на нее. Она не играла невинность. Отнюдь! На какие только хитрости пускалась, чтобы побыть с ним наедине во время игр. И… сводила все к шаловливому поцелую, ловко превращая пикантную ситуацию в забаву.
Гарри ничего не замечал. Он был равнодушен к выходкам невесты или же не принимал Аввакума за нечто, стоящее внимания. Он считался известным художником, был завален заказами, много зарабатывал. Что по сравнению с его доходами и популярностью какой-то археолог!
Такому зазнайке не грех наставить рога. В другом случае Аввакум никогда бы и не взглянул на чужую невесту. Пусть бы тот выказал хоть какую-нибудь тревогу.
Гарри вел себя хорошо. Он разговаривал мало, все время мастерил что-нибудь из спичек или теста. А то, сидя по-турецки на ковре, складывал из цветных бусинок причудливые арабески и мозаики. Кроткий, занятой, усталый человек. Но предложи участие в какой-нибудь шумной игре — не откажется. Только по губам скользнет ироническая улыбка. Но и она исчезала, словно тень пролетающей птицы. Нельзя было понять, о чем грустит этот человек и что может его рассмешить.
Лишь игре в карты он отдавался всей душой. Стоило ему взять в руки колоду, ощутить ее запах — и он преображался. С лица слетала усталость, зеленоватые глаза поблескивали, как морская вода, в которой отражается лунный свет. Расплывшиеся черты обострялись, и тогда можно было заметить, какой у него волевой подбородок. Он становился красив, как хищник в прыжке.
Чаще он играл с бывшим коком. Аввакум избегал партнерства, заметив у Гарри наклонность к мошенничеству. Аввакум не терпел шулерства, а разоблачать Гарри перед Феей и тем более — невестой… уж лучше объявить себя плохим игроком и не садиться за карты. «Боцман», не замечая ничего, яростно бросался на противника, а когда попадался в ловко расставленные сети — вопил, как потерпевший кораблекрушение, скрежетал зубами и ругался на жаргонах всех стран.
Так что и Гарри был занятным типом. Допускаю, что я как ветеринарный врач слишком объективен в своих оценках. Нужно быть снисходительнее к обитателям особняка. «Боцман», или бывший кок (впрочем, это одно и то же, по моему мнению), иногда пел свирепые пиратские песни, рассказывал про ужасные приключения. В этих приключениях были сражения с акулами и кораблекрушения на рифах, схватки с людоедами и странствования по Великому океану на жалком плоту. Были, разумеется, и романтические приключения со смуглолицыми жительницами Гавайских островов. Удивительной была и его биография. Она началась в Аргентине, куда эмигрировала семья из Македонии после Илинденского восстания. Затем десятилетиями он кочевал по всяческим пароходствам. На закате бурной жизни служил в австрийской Дунайской пароходной компании. Необузданный выдумщик, он был чрезмерно скромен и лаконичен, когда касалось его карьеры «морского волка». Она началась для юнги с метлы и закончилась ножом возле корзины картофеля на камбузе. Но несмотря на службу в дунайском пароходстве, можно было лишь догадываться о его большом житейском опыте. Однажды зашла речь о египетском фунте (профессор решал какой-то ребус из области валютных операций). Бывший кок немедленно определил его курс в швейцарских франках, в фунтах стерлингов, в долларах и шведских кронах с такой поразительной легкостью, словно не подсчитывал в уме, а доставал эти цифры из кастрюли. В другой раз, когда он заговорил с Аввакумом о Вене (Аввакум жил там больше года), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев. Во всяком случае гораздо лучше чем Нахмаркт, где находятся склады, снабжающие пароходы мясными консервами и цветной капустой.
Сейчас бывший кок служил у профессора камердинером, экономкой и сиделкой. Говорили о каком-то родстве по линии какой-то дальней тетки. Привычный к дисциплине, он и здесь стоял перед «главным», вытянув руки по швам, но, выполняя поручения, сообразовывался прежде всего с собственным вкусом. Такая бесцеремонность иногда раздражала профессора, но в то же время умиляла его. Так, например, он требовал от «боцмана», чтобы тот каждый день подавал после обеда стаканчик его любимого муската. Он пил его медленно, маленькими глотками и вспоминал при этом о чем-то хорошем, случившемся в молодости. Но бывший кок частенько наполнял его стакан дешевой красной «гымзой». «Зачем ты заставляешь меня пить это вульгарное вино? — негодовал профессор. — Сколько раз я тебе говорил, что терпеть его не могу!»
«Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», который питал непреодолимую слабость к вышедшим из обихода обращениям, — вы заказывали мне мускат, и провалиться мне на этом месте, если я вас не понял. Но мускат вызывает изжогу, а красное вино содержит танин, который очень полезен. Поэтому я, ради вашего здоровья, покупаю красное, хотя — вот вам крест! — и мне мускат куда больше по вкусу!» Он лгал, потому что определенно предпочитал красное вино белому. К тому же оно было дешевле муската, его можно было купить больше на деньги, выданные профессором. Хозяин откажется — опять себе лишний стаканчик.
Но профессор в одиночестве любил рассуждать о жизни и о людях: «Вот — грубая моряцкая душа, а способна на глубокие и возвышенные чувства! Моя супруга — мир ее праху! — не желала отказаться ради меня ни от одной своей прихоти, а этот человек, бывший бродяга и авантюрист, ежедневно идет ради меня на жертвы!»
Растроганный и умиленный своим открытием — ему казалось, что он решил очень сложный ребус, — профессор позвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух других свидетелей продиктовал свое завещание. Первый этаж дома он завещал Гарри, кабинет — какому-то математическому обществу, а мансарду — бывшему коку.
«Боцман» вообще повеселел не в меру. Он все чаще «услаждал» профессора своей медноголосой окариной, пел со свирепым выражением и с радостью принимал участие в играх, которые устраивала Очаровательная Фея.
8
Все предсказывало весну. Перевалив через острые гребни Витоши, черные тучи застилали небо, и на город обрушивался проливной дождь. Опять-таки с юга, со стороны Фракийской равнины, налетал теплый ветер и, подобно необъезженному жеребцу с развевающейся гривой, мчался за синюю гряду Стара-Планины. На окраинах города пахло влажной, только что пробившейся зеленью.