Страница 245 из 246
Он хотел попрощаться с матерью. Она теперь живет в поселке женщин, так сказали ему те, кто отвез ей сундук. Неожиданность, но хорошее решение для нее, хотя с его серебром она могла это изменить.
После в том же месте он намеревался найти старую вёльву. С ней он проведет немного времени, но после ему, вероятно, придется уехать быстро. Хотя ему еще хотелось поговорить, если будет возможно, всего несколько минут, в зависимости от того, как развернутся события, с девушкой, у которой на ноге шрам от укуса змея. Возможно, ему это не удастся. Маловероятно, что он сможет задержаться в поселке после убийства вёльвы, и он не был уверен, что сможет найти девушку, которую даже не узнал бы. Женщины караулят по ночам даже в холоде. Он это помнил.
Эти поля он узнал. В прошлый раз он ехал на Гиллире, а теперь долго шагал. Он держался ближе к лесу, прячась за деревьями, хотя вряд ли любовники окажутся в поле в самом начале весны. Земля еще холодная. Нужно обезуметь от страсти, чтобы прийти сюда с девушкой, вместо того чтобы найти сарай или овин с соломой.
Ему надо попрощаться с двумя и убить одну, сказал он себе, потом он сможет уехать, сведя счеты с прошлым, насколько это бывает возможным. Он решил, что отправится в Эрлонд, где его народ обосновался на земле англсинов. Это достаточно далеко, там есть земля, которую можно получить, место, где можно осесть и неплохо зажить. У него была зима, чтобы подумать о возможностях. Эта возможность казалась наиболее приемлемой.
Он услышал, как треснула ветка. Не под его ногой.
Он замер, вынул меч. Пока у него не было желания убивать, но…
— Да пребудет с тобой мир Фуллы, Берн Торкельсон.
Когда все, что тебе осталось помнить в течение полного событий года, — это голос в темноте и этот голос принадлежит тому, кто спас тебе жизнь, ты его помнишь.
Он остался на месте. Она вышла из-за деревьев. У нее не было факела. Он сглотнул.
— Как твоя нога? — спросил он.
— Теперь на ней всего лишь шрам. Спасибо, чтоспросил.
— Она… она все еще посылает тебя караулить в холодные ночи?
— Йорд? Нет. Йорд умерла.
Сердце его глухо стукнуло. Он все еще не видел ее, но этот голос запечатлелся в нем. Он не сознавал до этого мгновения, насколько прочно.
— Как? Что…
— Я сделала так, что ее убили. За нас обоих.
Слова прозвучали равнодушно, ни намека на эмоции в ее голосе. Одной задачей меньше для него сегодня ночью. Он пытался найти слова.
— Как ты…
— …Это сделала? Одна из молодых женщин поселка рассказала новому правителю, как вёльва использовала магию, чтобы заставить невинного юношу украсть коня у того, кого она всегда ненавидела.
Он все еще держал в руке меч. Кажется, это глупо. Он вложил меч в ножны. Усиленно соображал. Ему это хорошо удавалось.
— А юноша?
— Отправился в Йормсвик после того, как чары покинули его. Хотел завоевать славу, смыть с себя позор. И он это сделал.
Он боролся с совершенно неожиданным желанием улыбнуться.
— А молодая женщина? Ota впервые заколебалась.
— Она стала вёльвой острова Рабади.
Желание улыбнуться пропало так же внезапно, как появилось. Он не мог бы выразить словами почему. Прочистил горло. Сказал:
— Значит, это ее великая и славная судьба.
После еще одной паузы, молчания в темноте, он услышал, как она сказала, оставаясь тенью, силуэтом в ночи:
— По правде сказать, не такую судьбу она бы выбрала, если бы была… другая дорога.
Берн обнаружил, что ему надо набрать в грудь воздуха, чтобы заговорить. Сердце его сильно билось, как недавно в Кампьересе.
— В самом деле? А захотела бы она… уехать с острова, построить другую жизнь?
Голос собеседницы зазвучал мягче, стал не таким уверенным. «Как мой», — подумал Берн.
— Возможно, захотела бы. Если бы кто-нибудь увез ее. Эта жизнь… ее можно построить и здесь. Другую жизнь. Здесь, на острове.
Он покачал головой. Пытался заставить себя дышать нормально. По-видимому, он немного лучше знает мир, чем она. По крайней мере, в этом вопросе.
— Я так не думаю. Если она была вёльвой, ей будет слишком трудно жить здесь… обычной жизнью. Слишком большой властью она обладала. Это слишком маленький остров. Та, что станет вёльвой после, не захочет видеть ее здесь.
— Следующая вёльва может дать разрешение, освободить от власти, — возразила она. — Такое случалось.
Он об этом не знал, надо полагать, она знала.
— Зачем ей это делать?
Она несколько секунд подождала. Потом сказала:
— Подумай.
Он подумал и понял. Почувствовал покалывание в затылке. Иногда это означало, что полумир, духи, где-то близко. Иногда это означало нечто другое.
— О, — сказал Берн. — Понимаю.
Она осознала с каким-то восторгом, что он действительно понял. Она не привыкла к мужчинам, которые так быстро соображают. И сказала все еще осторожно:
— Твоя мать попросила меня встретить тебя дома, сказать, что она ждет в поселке, если ты захочешь ее увидеть. И передать тебе, что дверь сарая снова нуждается в починке.
Он молчал, впитывая все это.
— Я умею это делать, — ответил Берн. — Откуда ты знаешь, что она сломана?
— Мы вместе ходили в тот дом, — ответила девушка. — В дом твоего отца. Его можно… опять купить. Если хочешь.
Он посмотрел на нее. Всего лишь тень. Нельзя быть слабым. Это опасно на этой земле. Но ведь разрешено чувствовать изумление, не так ли? Один человек прошел по миру, неся только свое имя. Некоторые оставляли его после себя, после сожжения на холме или у моря. Большинству это не удавалось. Были другие способы прожить дни, отпущенные тебе богами. Он произнес про себя имя отца.
— Я никогда тебя не видел, — сказал он девушке.
— Знаю. В поселке горит свет, — ответила она. — Она ждет. Пойдем?
Они пошли туда вдвоем. Идти было недалеко. Он увидел памятный камень в поле, за ним серый свет. Светает, понял он, скоро взойдет солнце над Винмарком, и над морем, и на острове.
Дальше к западу, несколько позже, также должен был наступить еще более серый и ветреный рассвет.
Ему по-прежнему нравилось держать окно открытым ночью, несмотря на то что общепринятая мудрость считала это безумием. Сейнион Льюэртский иногда думал, что если что-то слишком настойчиво выдают за мудрость, то этому необходимо бросить вызов.
Но он не поэтому открывал окно. За этим не стояла какая-то глубокая мысль. Он просто слишком привык к запаху ночного воздуха после стольких лет перемещений с места на место. С другой стороны, думал он, лежа без сна, один, в удобной комнате в Эсферте, минувший год изменил его в одном отношении.
Он был вполне счастлив, что лежит на перине из гусиного пуха, а не под открытым небом на голой земле в ветреную ночь. Другие стали бы это отрицать, некоторые яростно (у них были на это свои причины), но он знал, что постарел в промежутке между этой весной и прошлой. Пусть он не спит, сон ускользает от него, но ему удобно на этой постели, и он доволен (с опаской, всегда с опаской!) тем, как разворачиваются события на северных землях Джада.
Он провел здесь зиму, как и обещал, и собирается домой, к своему народу, теперь, когда к ним снова пришла весна. И поедет он не один. Король и королева англсинов поплывут на запад, в Кадир (демонстрируя свой новый флот всему миру), и повезут свою младшую дочь в Сингаэль.
Он этого хотел — чего-то вроде этого — так сильно и так долго. Алун аб Оуин, за которого она выйдет замуж, и это можно назвать только счастьем, был наследником своей провинции, а теперь и героем в Арберте, а в своем Льюэрте Сейнион сам легко справится. Это может иметь такие большие последствия.
Бог был к ним добр, гораздо добрее, чем они заслужили. Это лежит, в сердце всех учений, не так ли? Ты надеешься прожить хорошую и благочестивую жизнь, но милость Джада может простираться над тобой, подобно крыльям, по причинам, которые никому из людей не дано понять.
Точно так же, думал он, когда ночь за окном начала поворачивать к утру (в комнату проникло дуновение ветра) и к тому, что оно принесет, — точно так же ни один человек не может надеяться понять, почему приходят потери, почему горюет душа, что у него отняли.