Разрушители. Дилогия

Морщинки в уголках глаз аббата собрались в теплую улыбку.

– Ну конечно, сын мой, брат Ароник проводит вас к месту ваших занятий.

Я так и не понял, счел ли аббат мою просьбу идиотической или отнесся к ней, как к предлогу сделать шаг навстречу церкви. Ароник проводил меня в библиотеку, выложил на стол чернильницу и чистый свиток, а потом оставил в одиночестве.

Аллилуйя! И что мы имеем после всех трудов?

Библиотека аббатства выглядела серьезно, хотя размером собрания и не впечатляла. Возможно, я слишком привык иметь дело с собранием Академии, воистину, самым большим в подлунном мире. Здесь имелось не более дюжины высоких, от пола до потолка, шкафов с алфавитными указателями. На некоторых стеллажах и полках висели медные таблички с именами дарителей, собранию барона Литсера была выделена половина дальнего шкафа и угол у окна. Как я понимаю, библиотекарь все еще работал над его классификацией – часть книг была разложена на столах.

Центральное место в коллекции занимал огромный иллюстрированный том «Жития Основателей», с шикарным золотым обрезом и инкрустацией. Книге был выделен отдельный столик с запертой стеклянной витриной. Однако, реликвия. А почитать здесь что‑нибудь есть?

Я быстро понял, что основой классификации являлась известность автора в богословских кругах, после чего с чистым сердцем перешел к осмотру изданий, которым места на полках не нашлось. Три стола были завалены стопками книг с многообещающими названиями типа «Закон и законодатели», «Морская торговля» и «Мелиоративная система Россарима». В центре развала отыскался подлинный шедевр – оригинал «Градостроительного кодекса Истара». В библиотеке ордена магов хранилась только копия! Защищенные магией страницы тонко пахли скипидаром. Поскольку в книге содержались рисунки, с ней обошлись по‑божески, но остальное… В углу навалом лежало десятка два разнокалиберных томов от брошюры до фолианта, с названиями на мертвых языках. Я сосредоточил свое внимание на них.

«Гильдии и цеха Зефериды» – толстая книга с убористым шрифтом, на странице четыреста семьдесят второй навеки значилось: «Темный орден Разрушения, магистр – Ольгард Норингтон». Ниже лежал «Путеводитель по Гиркому», пожелтевший почти до нечитаемости. Знать бы, где находился этот Гирком… Прямо на полу – «Лоция» на старошонском.

Ну как так можно обращаться с раритетами! И ведь нельзя сказать, что монахи не понимали смысла древних рун. Скорее так выражалось их отношение к содержанию книг. Хуже всего пришлось скромно переплетенному альбому чуть толще моего пальца, «Храмы Хеусинкая» – гласило его название. Бедная книжка! Ее зашвырнули в самый угол, обложка была надломлена, а переплет начал отрываться. Меня охватил гнев. Эти страницы пережили века вопреки времени, вопреки Хаосу, и какой‑то излишне ревностный святоша будет решать, годятся ли они для того, чтобы люди на них смотрели?! Да кто его спрашивал! Рефлексы вора шутя одержали верх над порядочностью, я обернул книгу носовым платком и засунул за спину, под ремень и рубаху.

Больше никаких шедевров в библиотеке покойного Литсера не нашлось, остаток дня я потратил на конспектирование того, что представляли собой в Истаре федеральные округа, отнекиваясь от предложений брата Ароника прерваться на чай. Желания остаться тут на ужин у меня не было.

Мне удалось выскользнуть из монастыря, избежав повторной встречи с аббатом. Брат Ароник был настолько ошеломлен внезапной переменой моего настроения, что не нашел весомых доводов удержать меня на месте, а хватать наследника Лорда за рукав (памятуя о наставлениях) он не решился. Мрачный и всклокоченный сержант передал мне повод (уж не знаю, как он отбился от назойливых монахов), и мы бодро зарысили прочь. Ворованная книжка приятно оттягивала мне пояс. Миновав то испытание для лошадей, которое представляла собой хемленская слобода, мы прибавили шагу и к ужину были в поместье.

Отец не спросил меня о результатах моей поездки и вообще весь ужин делал вид, будто происшедшее его нисколько не интересует. Я старался есть медленно и одновременно пытался придумать, как бы повежливее узнать о том, что меня беспокоит. Идея спросить в лоб: «Что вы там не поделили?» – казалась мне неконструктивной. Год назад я выкинул бы из головы аббата с его аббатством сразу, как только переехал бы подъемный мост. Теперь же душа моя требовала ясности и понимания. И вот как раз того, как место, подобное Хемлену, могло существовать в Шоканге, я не понимал.

Слуги унесли приборы. Отец промокнул губы накрахмаленной салфеткой.

– Мне показалось, что ты хочешь задать мне вопрос, сын.

Я мрачно наблюдал, как уносят блюдо с недоеденными колбасками.

– Ты знаешь про ситуацию в Хемлене?

– Да.

– И что?

Он аккуратно смял салфетку и отложил ее в сторону.

– Тебе должно быть известно, сын, что Лорды Шоканги не имеют вассалов, только подданных. Наши предки ни с кем не пожелали делиться землей и властью. Да будет так! – Отец сделал над собой усилие и понизил голос: – Когда он прибыл в Хемлен, дохода, что приносит труд монахов, ему показалось недостаточно.

Глупо было спрашивать, кто такой «он».

– Он пожелал приписать к монастырю все земли на десять лиг кругом.

Мои брови взметнулись вверх. Я за такое убил бы. Я! Что уж говорить о папе.

– К несчастью, в тот момент, – его губы скривились, – я находился под покровительством определенных сил. Мне было приказано принять его как свою духовную опору .

Он поднял глаза, и я через весь стол ощутил волну его ненависти, направленную, по счастью, не на меня. Я молча посочувствовал. Тяжело обламываться вот так.

– Я жизнь поставил на то, чтобы не позволить придать его притязаниям законный характер. Я получил свое. А он свое. И что характерно: большинство из тех, кому он этим обязан, теперь не желают лишний раз упоминать его имя. Они, видишь ли, тоже знают про ситуацию в Хемлене.

Помолчали. Я переваривал услышанное.

– Странно как‑то. Он же монах, у него никогда не будет детей. Не понимаю, зачем ему все это? Чего он добивается?

– Власти. Он очень хочет власти и очень не хочет, чтобы люди поняли, что он ее хочет. Ничто другое ему не нужно.

Я посмотрел на все увиденное в Хемлене по‑другому. Не пытался ли Браммис узурпировать права Великого Лорда? У него было богатство, которому мог позавидовать король, подданные, которыми он мог помыкать, как ему заблагорассудится, свой замок и даже собственная армия. У него не было главного – смысла, ради которого Лордам разрешается иметь все это. Золотого Огня Шоканги, землистой тяжести Дарсании, воздушной подвижности Россанги, холодного журчания Каверри. Или, если уж на то пошло, всепроникающей власти Духа, как я понимаю, доверенного Арконийскому ордену магов. Короче, всего того, чем нынешние Лорды и маги отличаются от правителей и чародеев древности. Браммис хотел приписать себе другую Силу – Дух Божий, – забывая, что наш Бог равно любит всех своих чад. Дела преподобного больше напоминали происки дьявола.

Я понял, что отец не собирается посещать аббатство ни сейчас, ни позднее, что не помешает Браммису объявить о том, что Лорд снова вел себя неподобающе. Повелитель Шоканги не занимался спасением чьих‑либо душ, философские споры его не привлекали. Он просто ждал. Ждал того момента, когда старик уйдет на встречу со своим Богом, чтобы срыть и уничтожить следы его пребывания на земле. Я только надеялся, что несчастные жители хемленской слободы не отправятся следом за Браммисом, как носители некой духовной заразы.

– Что‑то еще? – прервал отец мои размышления.

Я сдался:

– Можно мне еще колбасок?

Настала его очередь поднимать бровь.

– Он что, морил тебя голодом?

– Ну… Если бы я прервался на обед, мне бы пришлось тащиться туда еще раз. К утренней мессе.

Отец совсем не величественно фыркнул и распорядился вернуть на стол приборы.

В ту ночь в поместье прискакал гонец. Сквозь сон я слышал, как шумят во дворе и носится по дому прислуга. Утром оказалось, что отец ускакал куда‑то затемно. Повелителя Шоканги призвал его Долг, что означало – где‑то снова заметили тварей. Лорд и Пограничная Стража отправились на бой с нечистью, который отец мне так непоэтично описал. Я остался дома – волноваться за него и втайне радоваться, что он не взял меня с собой. Даже Тень не мог спорить, что в столкновении с тварью я бы осрамился. Это был мой тайный стыд, и то, что о нем никто не знал, не облегчало мне душу.