Страница 5 из 6
Костя с Оксаной сидели, слушали веселые рассказы о деревенских танцорах, о плясках механизаторов и брейк-дансе животноводов. К одной из девушек прилепился горемыка зоотехник–ветеринар, и все не давал прохода, дыша самогонным перегаром прямо в лицо, пока она от досады не двинула ему коленом в пах. Скрючившись от невыносимой боли, повинился - сказал, что был не прав и просит извинения. Его простили, но напоследок наступили острой шпилькой на ногу. Тонко взвизгнув, бедняга спрятался в извивающейся толпе молодежи и больше не появлялся.
Они переглянулись и вышли на воздух. Захотелось пройти, прогуляться, подышать ночной прохладой. Оксана хромала, и Костя поднял ее на руки, понес. Она была совсем–совсем близко, и он не выдержал, коснулся губами яркого овала прелестных созвездий.
Сели на завалинку у какой-то спящей избы. Сидели, обнявшись, шептались, прерываясь долгими, невероятной сладости, поцелуями…
Позади в палисаднике благоухали цветущие кусты шиповника. Терпкий запах распустившейся сирени овевал все вокруг. В слабом желтом свете фонарей кружила, вела свой хаотичный танец, мошкара. Невидимые, гудели и остро пищали мелкие, злющие комары. Где-то, по сумрачным крышам, носились раззадоренные ночной жизнью бешеные коты, орали злобно, визжали в яростной схватке, отстаивая территорию и добиваясь права на кошачью любовь.
Они слушали ночные звуки, смеялись приглушенно, и все никак не могли насытиться, напиться, оторвать, разомкнуть, слившиеся в безбрежном поцелуе губы.
Кто-то вышел, скрипнув дверным засовом. Спугнул. Они весело вскочили, пошли, часто останавливаясь, и с нежностью впиваясь друг в друга. Еле освещенная улица была совершенно пуста, лишь эти двое все шли и шли, останавливаясь, и вновь продолжая движение…
Опять справа появился тот разрушенный, темный дом. Он стоял в лунном ореоле и смотрел на них выбитыми глазницами окон. На вершине треснувшей трубы, будто что-то шевелилось, пряталось. Казалось, дом жил, существовал, дышал, двигался…
Быстро сгущалась тьма, редкие далекие тревожные гудки маневровых паровозов как бы предупреждали о чем-то. Но вокруг так громко стрекотали сверчки, выводили заливистые трели неведомые ночные птицы, что было совсем не страшно. А может это козодой завел свою песню… В любом случае было очень любопытно и интересно.
Они стояли, смотрели, и волнующие ощущения проникали, охватывали их юные души. Не страх, нет, а предчувствие чего-то нового, неизбежного, того, что и так должно было случиться с ними. Это пришло настолько неожиданно, сразу, что они притихли, замерли, замолчали. Долго стояли будто оглушенные, обнявшись крепко-крепко, и смотрели расширившимися зрачками в сторону этого удивительного, мистического, таинственного здания.
- Пойдем, заглянем?..
– Идем, - она напряглась, сжала его руку. – Идем, – сказала решительнее, тверже, кивнула, будто принимая важнейшее в своей жизни решение.
Дом надвигался, рос. Казалось, это он скользит, медленно наплывает на них. Запахло сыростью, влагой. Все звуки куда-то отодвинулись, пропали. Ветхое истлевшее дерево стен слабо потрескивало, скрипучая перекосившаяся дверь слегка раскачивалась и стонала. Все вокруг заросло чертополохом и лебедой.
Осторожно потянули дверь. Вошли…
Внутри стоял плотный сизый туман, все было залито бледным лунным светом, сквозь прорехи потолка проглядывали звезды. Углы были затянуты густой паутиной, рассохшийся, провалившийся деревянный пол пронзительно скрипел и раскачивался под ногами. Какие-то балки, доски, щепки, торчали повсюду, пытаясь остановить, схватить, ударить… С правой стороны выглядывало разъятое жерло печи, осыпавшаяся штукатурка, дранка, лежали повсюду, белея в обманчивом сумраке. Посередине стоял вросший в землю, весь изъеденный червоточинами, тяжелый дубовый стол. Под ним зловеще зиял открытой крышкой глубокий, сырой подпол. Оттуда несло плесенью и тленом.
В дальнем углу уютно устроилась, будто бы специально для них, заваленная мягчайшими благоухающими свежими травами, широченная, не то лежанка, не то кровать, не то одр…
Они стояли, взявшись за руки, в серебристом облаке мерцающего лунного света. Смотрели друг на друга и чувствовали, ощущали, как что-то крупное, большое, вечное, спускается, сходит на них, проникает, пронизывает до последней клеточки. Волнующая, томительная неизвестность, неизбежность, влекла и звала, уносила в неведомое пространство…
Глаза Оксаны горели, лицо раскраснелось, алый овал губ светился в беззвучном изгибе. Он смотрел зачарованно, жадно вглядывался, ввинчивался ошалелым взглядом в каждый уголок прелестного близкого лица. Будто что-то толкнуло в спину. Он не удержавшись, прильнул, словно измученный жаждой, приник к живительному, обжигающему, журчащему роднику. Сердце ухнуло, затрепетало, заторопилось, и вдруг выровнялось, забилось ровно и сильно…
Внутри него все гремело, грохотало, ярилось… Но где-то далеко в глубине робко, еле слышно, звучала, вибрировала, отзывалась разлетающимся эхом, трогательная, прекрасная, уплывающая в небеса воздушная музыка. Очень медленно, постепенно, понемногу, но заметно, делалась отчетливей, громче. И вот, нет уже ничего внутри, лишь яркий, чарующий мотив. И женщина, замершая в объятиях, озаренная долгим страстным поцелуем. Гибкая, податливая, и все же непокорная, неподвластная, сильная, независимая, горячая…
Перехватило дыхание. Костя ощутил немощь, слабость. Ноги сами собой подогнулись, ослабли… Он пал, опустился перед ней и, не выдержав нахлынувших эмоций, обнял, крепко прижавшись к вздрагивающему животу.
Она стояла тихо, чуть запрокинув голову и прикрыв густыми ресницами раскаленные глаза. Ее немного трясло, грудь высоко вздымалась при прерывистом быстром дыхании. Сильно взволнованная, пылающая, она все же не теряла голову. Это было очень непросто. Какой-то водоворот, тайфун, торнадо… какая-то покоряющая, всесокрушающая энергия, сковывала, ослабляла, не давала права на самообладание.
Не хотелось, не моглось, кончались силы, не было воли держаться. Да и зачем, когда она всю свою жизнь, всю романтическую юность, ждала, верила, готовилась, мечтала… И вот момент – он у ее ног. Он - независимый, гордый, самолюбивый… Принадлежит ей, пусть не навсегда, не надолго, но целиком и полностью. Эти мысли пьянили, заставляли бешено колотиться сердце, чувствовать себя счастливой. Ей, вдруг, захотелось остаться здесь навсегда. С ним, его ласковыми руками, его голосом, дыханием, жадным взглядом влюбленных глаз.
Они стояли, не замечая ничего вокруг, будто находились в волшебном коконе.
А в доме уже все шевелилось, двигалось, оживало… Мерзкие кувшинные рыла удивленно глядели с потолка, из подпола появлялись полуразложившиеся вурдалаки, из ниоткуда, возникали отвратительные, смердящие упыри. Злобные гарпии слетались со всех сторон на свой дикий шабаш. Тучи ядовитых летучих мышей резвились под крышей, пищали, пытались пергаментом острых крыльев притушить льющийся сверху свет. Вся эта нежить недовольно роптала, урчала утробно, скалилась, протягивала мохнатые когтистые лапы.
Пыталась подойти, ужалить, ущипнуть, разорвать предерзких, испортивших им бесовский праздник. Не понимали несчастные, что присутствуют при исполнении священного таинства, что никакая сила на земле не способна разорвать скрепленные божественным промыслом узы. Что здесь, сейчас, совершается то главное, ради чего созданы тварные существа, и чего навсегда лишены существа падшие, тщившиеся противопоставлять себя свету истины.
В своей греховной наивности обреченные вечно пребывать во мраке зловония, пытаясь искусить, погубить, украсть неокрепшие души, исказить лучи познания, и всегда, всегда терпящие позорное поражение. И отступила в своем бессилии нечисть. Недовольно скуля, выкрикивая что-то, завывая в невозможности прельщения или расправы, разбрелись, растворились, унеслись, пропали…
Ничего более не существовало для них. Он был подле нее, он поклонялся ей, боготворил, преклонялся…
- Я люблю, – шептал захлебываясь. – Люблю! – произнес громко, твердо, восторженно.