Черная пустошь. Дилогия

– Какие будут предложения, помимо того, чтобы застрелиться? – спросил Норман.

– Надо держать оборону на вершине холма, – сказал Илайджа. – Собрать побольше хвороста, разложить вокруг центрального костра и сидеть спина к спине. Может быть, отобьемся.

– Вот именно – может быть. Чед, через сколько времени на базе встревожатся, что мы не выходим на связь? – спросил Чак.

– Если мы пропустим два сеанса связи подряд, тогда они сами начнут нас вызывать. Не дождавшись ответа, они, скорее всего, вышлют на помощь отряд Фапгера. Часов восемь‑десять – пропущенные сеансы, еще два часа на раскачку, итого – двенадцать часов.

– Сейчас уже – восемь утра, – сказал Норман, – плюс двенадцать, значит, шесть часов вечера. Вряд ли они отправят отряд на ночь глядя, правильно?

– Правильно.

– Значит, нам всем – крышка. К утру волки от нас ни одной целой косточки не оставят. Смешно, – рассмеялся Чак.

– Что смешно? – спросил Чед.

– Послезавтра мы станем волчьими какашками, вот что смешно, командир, – несколько раз истерически хихикнул охотник и замолчал, с силой дернув себя за волосы.

– Ну, если других предложений нет, то вы идете собирать дрова для костра, а я подготовлю позицию, – сказал Ригби, пристально глядя на Нормана.

– Как ты, Чак? – спросил Илайджа.

– Никак, – проворчал тот в ответ, поднимаясь на ноги, – просто обидно до чертиков, что я, охотник, стал тем, на кого охотятся.

Илайджа промолчал: говорить не хотелось. Он почему‑то чувствовал, что предал свою семью: ведь он обещал вернуться, что теперь казалось неосуществимой мечтой…

Иногда люди жалеют, что у них нет крыльев. Действительно, как не завидовать птицам, глядя на то, как они, без особых усилий, пролетают огромные территории, оставляя под крылом медленно проплывающую землю, с высоты полета похожую на зеленую скатерть. Птицам нет дела до того, что внизу. Им незнакомы страх и отчаяние, тоска и грусть. Им всё равно.

Один из людей, оставшихся в живых, с тоской смотрит на птиц, величественно парящих в высоте, то поднимаясь, то опускаясь в потоках воздуха. Ему хочется стать птицей и вернуться назад, домой, к брату, сестре, племяннику и матери. Он на миг представляет себе, как же это, должно быть, прекрасно – оторваться от земли, взмахнуть крыльями изо всех сил и лететь до тех пор, пока хватит сил.

Если бы он был птицей, то, взлетая с плоской, как обеденный стол, вершины холма, он бы увидел то, что ему бы не понравилось.

Он увидел бы волков, лежащих в тени колючих высоких кустов, ожидающих, когда же зайдет солнце. Некоторые волки встают с земли, потягиваются, разминая затекшие мускулы, и снова ложатся на землю – им некуда спешить.

Если бы он поднялся еще повыше в небо, он увидел бы, как стая лакомится мясом убитых людьми «бизонов», выбирая самые лучшие жирные куски мяса на брюхе и боках. Увидел бы трупы солдат и бесполезное оружие, валяющееся в беспорядке. Увидел бы, как молодой трехлетний волк, удобно развалившийся на земле на том месте, где вчера люди устроили свой лагерь, с интересом смотрит на трещащую голосом Майкла Фапгера коротковолновую радиостанцию: "Отряд "А", ответьте базе! Отряд "А", ответьте базе! Черт, да что вы там, заснули, что ли?! Отряд "А", ответьте базе! Прием".

Поднявшись еще выше, он увидел бы отдыхающих в тени деревьев волков постарше, зевающих после плотного завтрака и лениво дремлющих в ожидании вечера, который обещает быть для них весьма и весьма приятным.

Если бы он поднялся еще выше, то далеко‑далеко на юге он увидел бы серую иглу Башни, проткнувшую небо и фермеров, по‑прежнему корчующих упрямые пни, и лесорубов, продолжающих свою работу, и суетливую мошкару «шершней», вьющихся вокруг острого шпиля.

Хорошо, что он не видит этого. Если бы он смог увидеть все это, его сердце бы не выдержало и он упал бы обратно на сухую землю невысокого холма, обозначенного на карте как высота «12‑20»…

Огонь – это наверняка самое лучшее, что могла подарить природа таким слабым созданиям, как люди. Огонь согревал их тела на протяжении тысяч лет, он был их божеством и их проклятием. Он дарил жизнь, но также легко мог подарить и смерть. Для людей, сидящих друг возле друга в сужающемся кольце выходящих из леса волков, он был границей, четко разделившей жизнь и смерть.

За десять минут до захода солнца Чед Ригби поджег костры, окружившие вершину холма плотным кольцом. Свет вспыхнувшего пламени ослепил людей и осветил волков, замерших на мгновение перед тем, как броситься по крутым склонам вверх, к запаху человеческого страха и отчаяния.

Чед Ригби, Чак Норман и Илайджа Аттертон сидели, прижавшись, спина к спине, напряженно вглядываясь в темноту, обступившую их. Искры, взлетающие вверх, казались им прощальным салютом в их честь.

Волки медлили. Огонь скрыл от них их жертвы, дым притупил обоняние, а треск сухих ветвей не позволял услышать людей. Наконец волки решились: трое из них перепрыгнули огненную стену.

Чед Ригби бросил гранату и тут же пожалел о своем опрометчивом поступке: взрыв гранаты отбросил волков назад, разорвав сплошное защитное огненное кольцо, озарив на миг волков, столпившихся у самого огня. Разлетевшиеся в разные стороны осколки ранили еще пятерых волков, взвывших от боли.

– Так вам и надо, твари, – закричал Чак Норман, дважды выстрелив в темноту.

Волк с белой полоской шерсти поднял к почерневшему небу свою чудовищную голову и завыл. Его вой подхватила стая.

Охотников охватил ужас, они уже почти ничего не соображали, даже Чед Ригби потерял самообладание. Три короткие очереди, выпущенные наобум, пролетели над головами волков.

Вой смолк, раздалось рычание вожака. В этом зверином рыке людям почудилась насмешка и нетерпение. Волки ответили воем. Этот вой не прекращался ни на секунду, заглушая все остальные звуки.

На мгновение свет от костров померк и люди увидели волков, перепрыгивающих раскаленные красные угли и языки пламени. Чед Ригби нажал спусковой крючок и выпустил все патроны, оставшиеся в магазине, в одной длинной очереди, скосившей двух волков. Чак Норман выстрелил в волка, летящего на него. Волк, отброшенный выстрелом, откатился назад в огонь и его охватило пламя. Чак передернул затвор, понимая уже, что слишком поздно.

Эти выстрелы, сделанные людьми на высоте «12‑20», были последними. Больше никто из них уже никогда не смог выстрелить снова…

Илайджа заворожено смотрел на волка, перепрыгнувшего огненное кольцо прямо перед ним. Он слышал, как стреляют Норман и Ригби, но эти звуки с трудом достигали его сознания, как будто бы сквозь плотный слой ваты. Юноша судорожно прижимал к плечу приклад винтовки, но палец, лежащий на спусковом крючке, казался ему каменной глыбой. Время остановилось. Илайджа смотрел на то, как прыгает волк, как невесомо повисает в воздухе. В ярком свете костров он мог ясно различить каждый волосок на шкуре хищника, он видел, как под густой шерстью перекатываются бугры чудовищных мускулов. Особенно заворожили Илайджу глаза волка – золотые, светящиеся каким‑то необъяснимым завораживающим светом. Волк приближался к нему так медленно, как будто плыл под водой…

Кинжально острые когти ударили Чеда Ригби прямо в лицо и он закричал от невыносимой боли. Свет померк для него: когти прочертили глубокие борозды на лице, попав в глазные впадины. Следующим взмахом нападавший волк рассек артерии на незащищенной шее. Потерявший сознание от болевого шока, Чед ничком упал на землю, подставив шею под последний, смертельный, укус, не заставивший себя долго ждать…

Винтовка, которую Чак Норман сжимал в правой руке, отлетела в сторону, отброшенная рывком чудовищной силы. Удар был настолько силен, что Чак лишился двух пальцев на руке, сам не заметив этого. Широко распахнутая пасть заслонила от него окружающий свет и он поднял правую руку, согнутую в локте, чтобы защитить голову. Для волка его рука не была препятствием: пасть сомкнулась, сломав руку также легко, как ломается сухая соломинка в сильных руках. Чак закричал, так громко, как никогда в жизни не кричал. Его крик прервался почти сразу же – ведь нельзя кричать, когда терзают твое горло…