Черная пустошь. Дилогия

– Во‑ок? – голубые глаза – как безоблачное весеннее небо.

– Ага, волк, – выпрямился Илайджа. – Ну, мне пора.

Он подошел к Маргарет, сидевшую в той самой позе, в которой её оставил сын. Сгорбившись над столом, Маргарет напоминала уставшую старую кошку с потускневшими глазами. Ее руки неподвижно лежали, скрещенные на Библии. Губы едва заметно шевелились, но не было слышно ни звука.

– Пока, ма, – Илайджа нежно поцеловал мать, но она резко отстранилась, нервно стирая поцелуй сына со своей щеки.

– Иуда, – прошептала она, не глядя на сына.

Она упрямо продолжала смотреть на Библию, лежащую перед ней. На кожаной обложке книги когда‑то золотой краской был выведен крест. От позолоты мало что осталось, краска почти вся облупилась и сошла, от креста остался только темный вдавленный контур распятия.

Юноша пожал плечами, тихо вздохнул, подхватил ранец и чехол с оружием и вышел из палатки, не оглядываясь. Он не любил оглядываться назад.

Дженни, до этого момента сидевшая неподвижно с Тимоти на коленях, бережно, но уверенно, подхватила ребенка и усадила его на колени к притихшей свекрови:

– Подержите Тимми, мама. Я сейчас вернусь.

Старческие руки, сухая кожа которых была покрыта темными коричневыми пятнышками, автоматически, подчиняясь многолетней привычке, поудобнее усадили внука на коленях. Поддерживая окончательно успокоившегося ребенка за спинку, Маргарет начала медленно раскачиваться на стуле – вперед, назад, вперед, назад. Стул едва слышно поскрипывал под не таким уж большим весом стареющего тела. Вторая рука придерживала малыша за плечо, ее пальцы легонько поглаживали вязаную из красной и белой шерсти детскую кофточку в такт покачиванию на стуле. Тихий шепот, такой тихий, что его можно было услышать, только наклонившись вплотную, перемежаясь со скрипом, вырывался из узких темных губ, покрытых в уголках белым налетом:

– Там – смерть, там – смерть, смерть…

Скрип‑скрип.

– …и скорпионы с огненным жалом, и саранча в халцедоновой броне…

Скрип‑скрип.

– Смерть, смерть.

Скрип‑скрип.

– …И имя всаднику белому – смерть…

Дженни догнала Илайджу, успевшего пройти только два десятка шагов. Запыхавшись, она окликнула его. Он обернулся:

– Что случилось, Джен? Опять ма?

– Нет‑нет, с ней все нормально, – она остановилась перед ним, переводя дыхание.

Горькая улыбка тенью пробежала по губам юноши.

– «Нормально», – прошептал он. – Какой чертов врач может назвать это «нормальным», а, Джен?

Женщина пожала плечами и протянула ему бумажный сверток.

– Возьми, ты ведь так и не поел с утра. Тут – сэндвичи с ветчиной и сыром, я их сделала, как ты любишь – с салатом и майонезом.

– Спасибо, Джен, – Илайджа с любовью посмотрел на неё.

Он положил сверток с бутербродами в нагрудный карман куртки и несколько секунд они стояли молча. Дженни материнским взглядом осматривала, как он одет – тепло ли ему будет в этой куртке и одел ли он фланелевую рубашку, а Илайджа с жалостью в глазах смотрел на нее.

– Как ты можешь так долго выдерживать её, Джен?

Она улыбнулась, на щеках показались ямочки, из‑за которых, не в последнюю очередь, в нее влюбился Рой, и ничего не сказала.

– Ты ведь не обязана терпеть ее выходки, она ведь не твоя мать. Черт, Рою уже давно было пора сделать так, чтобы вы с малышом жили отдельно!

– Не бери в голову, – махнула рукой Дженни и улыбнулась впервые за сегодняшнее утро.

– Нет, ну скажи, разве я не прав?

– Может, ты и прав, Илай, да только я знаю, что Рой ни за что не бросит Маргарет, и что он ее любит, а я люблю Роя. Так что нет тут ничего такого, чего бы я ни смогла вынести. Так, – она с лукавой улыбкой подошла поближе и уверенной рукой застегнула верхнюю пуговицу его куртки, – выбрось все эти мысли из головы. Всё будет нормально.

Она крепко обняла его и легонько толкнула в грудь:

– Иди.

– Я скоро вернусь, Джен. Береги Тимми, – Илайджа улыбнулся и помахал ей рукой, пройдя несколько шагов.

Дженни некоторое время постояла, глядя ему вслед. Она полюбила Роя Аттертона такой сильной, незаметной любовью, которая свойственна некоторым настоящим женщинам. Полюбив Роя, она полюбила его младшего брата так, как, наверное, не смогла бы полюбить даже родная сестра. Иногда ей казалось, что он – её настоящий брат, она гордилась им, пыталась оградить его от сходящей с ума свекрови, заботилась о нем гораздо лучше, чем его родная мать, отстранившаяся от семьи в своей фанатичной религиозности. И теперь какое‑то необъяснимое чувство, похожее на материнскую любовь, заставляло её с загадочной полуулыбкой смотреть на то, как ее сводный брат, стройный, сильный, широкоплечий, идет, высоко подняв голову навстречу опасности.

Дженни три раза быстро перекрестила его вдогонку и прошептала:

– С богом.

В отличие от своей свекрови, она не была слишком религиозной, но она знала, что каждую ночь, перед тем, как заснуть, она будет говорить про себя слова «Спаси и сохрани»…

Совещание перед выходом партии в лес проходило в палатке так называемых «казарм» бывшего батальона Ричардсона. Илайджа Аттертон, выдержавший бурное столкновение со своей взбалмошной матерью, вошел в палатку командира отряда "А" с армейским ранцем за плечами и винтовкой «моссберг» в чехле в руках как раз в тот момент, когда охотники изучали подробную карту того лесного района, куда завтра должен был направиться отряд.

Ригби поднял глаза на вошедшего высокого темноволосого парня. Илайджа подошел к столу из гладко обструганных сосновых досок:

– Добрый день. Мне нужен Чед Ригби.

– Это я, – командир встал из‑за стола.

Аттертон выпрямился:

– Сэр, меня направил к вам Джек Криди. Меня зачислили в ваш отряд сегодня утром.

– Охотник?

– Точно так, сэр.

– На кого ходил?

– В основном, на оленей, сэр. Четыре раза ходили на лося, еще там, дома.

– Удачно ходили? – улыбнулся Ригби.

– Последний раз – да, сэр.

– Имя?

– Илайджа Аттертон, сэр.

– Можно без «сэр», Аттертон, мы не плацу. Присаживайся, – Ригби сел за стол, устеленный картами и фотографиями большого формата – данными последней аэрофотосъемки.

– Слушай, парень, а кем тебе приходится Мамаша Аттертон? – спросил Чак Норман.

Норман в обычной жизни был обыкновенным, не слишком удачливым фермером, спокойным, слегка замкнутым мужчиной сорока лет. Джек Криди рекомендовал Нормана, зная его еще по Земле. Чак был опытным охотником, охотившимся в лесах северных штатов и Канады, где еще вполне можно встретить крупных хищников – медведей, волков, а также оленей и лосей. Как только начинался охотничий сезон, спокойный фермер уступал место неистовому охотнику, в чем‑то похожего на далеких предков человека – кроманьонцев. Различие состояло только в том, что этот далекий потомок первобытных охотников был одет не в шкуры убитых животных, а в куртку и штаны из плотной ткани, свитер грубой вязки и высокие сапоги из телячьей кожи, а вместо копья с каменным наконечником он использовал винтовку «маузер» с оптическим прицелом.

– Она – моя мама, – с вызовом посмотрел на него Илайджа. – А что?

– Ничего, – спокойно ответил Норман, – просто я надеюсь на то, что ты не будешь забивать нам уши трепотней про ангелов смерти и дьяволов в образе волков.

Илайджа смутился и разозлился одновременно, но постарался ничем не выразить своих чувств. Смутился он потому, что его мать действительно буквально сегодня поминала дьяволов‑волков. А рассердился он по той простой причине, что он, все‑таки любил свою мать, кем бы она ни была и какой бы ни стала.

Он исподлобья посмотрел на Нормана:

– Вы можете не волноваться, мистер…

– Норман, – Чак уверенно встретил его угрюмый взгляд.

– Норман. Я не собираюсь попусту трепать языком, как вы.

Было заметно, как на щеках охотника заходили желваки мускулов.

В палатке паутиной повисла тишина.

– Давайте так, мистер Норман, – Илайджа подошел к столу, – я ничего не буду говорить о вашей матери, а вы – ничего о моей, – он скупо улыбнулся и протянул руку: