Страница 29 из 136
Кто‑то из солдат не выдержал и короткая очередь разорвала листву колючих кустов. На землю посыпались листья. Снова и снова раздавались выстрелы и Майкл тоже стрелял. Ему было страшно, потому что он не понимал, чего же добивается этот одинокий волк, зачем этот бег, почему волк бежит беззвучно, а его дыхание слышно за десятки метров.
– Он уходит, сэр! – радостно заорал Сетин, – он уходит, убегает! Все, пропал, его нет на экране!
Те, кто стрелял, прекратили огонь.
– Черт, – нервно рассмеялся Майкл, – что это была за карусель?
– Какого черта ему понадобилось эта хренотень? – почему‑то сердито спросил солдат справа от Майкла.
– Не знаю и знать не хочу, – Майкл поднялся с правого колена и перезарядил карабин.
Томпсон крикнул с другого конца группы:
– Что у вас, командир?
– Ничего особенного. Идем домой.
– Сэр, – раздался крик позади.
Майкл обернулся и почувствовал, как у него холодеет внутри.
– Что? – спросил он пересохшими губами.
– Сэр, пропал Докс, он только что стоял в метре от меня, возле того дерева. А теперь его нет, сэр, – сказал солдат, шедший в паре с Доксом, молодым солдатом двадцати двух лет…
* * *
…Я смог незаметно подобраться к группе чужаков, стараясь, чтобы между ними и мной всегда были деревья. Чужаки как‑то почуяли Каса, хотя его еще не было видно из‑за деревьев, и остановились. Двуногие переговаривались между собой, звуки их речи были отрывистыми и резкими, как крики птиц.
Потом Кас стал загонщиком, его шаги стали неосторожными, дыхание шумным и хриплым. Мы делаем так, когда нас мало и мы хотим запутать и запугать стадо оленей. Один или двое показываются перед стадом, пробегают совсем рядом с перепуганными животными, кружат вблизи стада, все время оставаясь на виду. Олени сбиваются в кучу и следят только за загонщиками. Охотники в это время неслышно подкрадываются с противоположной стороны и стараются схватить самого крайнего оленя. Часто мы проделывали этот трюк так искусно, что стадо даже не замечало потери одного из своих.
Кас закружился вокруг них, он бежал так быстро, как мог, и старался, чтобы чужаки видели и слышали его. Запах страха двуногих стал почти невыносимым. Раздался железный треск, я увидел, как железо ударилось в деревья, как закружились, падая, листья, и понял, что чужаки снова применили свое колдовское оружие. Маленькие, мерзко пахнущие комочки железа летали повсюду со сводящим с ума свистом, казалось, ими полон весь воздух. Когда железо пролетало надо мной, я трусливо втягивал голову в плечи. Я хотел бороться против этого, но не мог и презирал себя за это.
Кас, пробегая мимо меня, крикнул:
– Приготовься!
Через несколько десятков прыжков он оказался напротив от меня и чужаки направили свои железные палки туда.
Я лежал за деревом и чувствовал запах чужака в одном прыжке от меня. Одним рывком я вскочил и осмотрел всю группу двуногих. Хорошо, все смотрят в другую сторону, даже этот, рядом со мной. Я вижу его спину, по пятнистой шкуре расплываются пятна пота, хотя еще и не жарко. Они боятся нас, они видят только Каса, только одного сейра, а боятся его больше, чем двухнедельный детеныш боится грозы. Одним прыжком я преодолеваю расстояние между мной и ним. В воздухе стоит грохот – оружие чужаков все еще извергает железо и они не смогут услышать меня, даже если бы я завыл во весь голос. Я бью чужака правой лапой по голове, стараясь чтобы когти не причинили ему вреда.
Он падает на землю, как падает камень с обрыва, его оружие валится на землю. Мои зубы хватают чужака за складки его шкуры с задней стороны шеи. Я нередко носил так новорожденных детенышей для переноски и никто, включая их матерей, не боялся, что я могу причинить хотя бы малейший вред. На какой‑то миг мне хочется перехватить чужака так, чтобы мои зубы разорвали его шкуру, сжать челюсти так, чтобы хрустнули его позвонки, но сдерживаю себя неимоверным усилием. Без особого труда я поднимаю чужака и волоку его в чащу. Железный треск все еще продолжается – Кас хороший загонщик, он еще попугает их какое‑то время, пока я не оттащу свою добычу подальше и не узнаю все, что мне надо.
Чужак не слишком тяжел для меня, я почти бегу, его лапы бессильно волочатся по земле, покрытой ковром перегнивших прошлогодних листьев. Хорошо, что здесь земля не хранит следов; надеюсь, что чужаки – плохие следопыты… уж во всяком случае, они не могут быть лучше нас. Я продолжаю тащить, не особенно заботясь, чтобы запутать след.
Когда я оказываюсь на расстоянии приблизительно пяти десятков прыжков от того места, где я схватил чужака, я затаскиваю его в густые заросли и бросаю на землю…
* * *
Майкл набирает воздуха в грудь и изрыгает самые страшные и грязные ругательства, которые он только знает. Он тратит на это пятнадцать секунд, в течение которых его глаза лихорадочно осматривают то место, где еще минуту назад стоял Докс, Майкл не помнил, как его зовут, он помнит только фамилию.
– Первое отделение – за мной. Я и Сетин – впереди. Томпсон! – кричит Майкл.
– Да, сэр.
– Верни всех людей домой, – Майкл уже видит черную землю выжженного круга, они в десяти метрах от кромки леса, – доложи на базу, что у нас пропал солдат. Скажи, что я не вернусь, пока не верну его назад! Понял?
– Так точно, сэр!
– Вперед! – крикнул Майкл и побежал вперед, пытаясь определить направление, по которому двигался тот, кто похитил Докса.
Одиннадцать молодых солдат с трудом поспевали за ним. Майклу хотелось одного – умереть или вернуть пропавшего домой целым и невредимым…
* * *
…Я вонзил ему в плечо когти правой лапы и его глаза открылись. Увидев меня, он издал ртом несколько жалких звуков и его зрачки расширились. Я наклонился к нему настолько, что увидел в его глазах свое отражение. Оцепенение сковало двуногого, он не шевелился. Я придавил его к земле и настроился на волну его восприятия, довольно бедную по выразительности, полную примитивных эмоций – в основном, страха и злобы. Отметая слабые попытки к сопротивлению и жалкие мысленные преграды, я проникал все глубже и глубже в его сознание. Вскоре я достиг дна, но полного мысленного контакта не получилось: двуногий был слишком напуган и невежественен. После небольшого мысленного усилия я выяснил все, что мне было надо, но немного перестарался. Я слишком надавил на чужака, он испугался еще больше, от прилива страха очнулся и начал орать в исступлении…
* * *
Следы были видны на земле: неглубокие бороздки шириной сантиметров девять‑десять – их оставляли сапоги Докса. Крови не было видно и Майкла охватило сумасшедшее чувство надежды на то, что солдат еще жив. Совсем некстати голос отчима напомнил: «Львы, когда убивают жертву, обычно прокусывают ей шею или ломают шейные позвонки. В этом случае крови остается мало или не остается вообще. Так что твой парень наверняка уже мертв, мальчик…»
– Заткнись, заткнись, – шепчет Майкл, сжимая в руках карабин.
Его глаза нашаривают едва заметные бороздки на земле, идущие параллельно. Он почти бежит вперед, его невозможно остановить. Майкла не могут остановить даже крики его солдат:
– Сэр, подождите, сэр!
За спиной раздается негромкое ругательство, сильная рука хватает Майкла за плечо и сильным рывком разворачивает к себе.
– Сэр, впереди может быть засада, – негромким, но твердым голосом говорит парень лет двадцати пяти, светловолосый, с голубыми глазами.
Майкл невнимательно смотрит в его лицо с капельками пота на лбу и порывается уйти вперед. Сильные руки, сжимающие его плечи, не дают ему сделать это.
– Сэр, вы можете погибнуть. Надо подождать всех остальных, – также твердо и уверенно выговаривают полные губы.
– Какого черта! – шипит Майкл, но парень не отпускает его.
Сзади слышится топот подбегающих ног и сопение запыхавшихся солдат.
– Докс может быть еще жив! – кричит Майкл, – ты что, не понимаешь этого, дебил?! Мы еще можем спасти его!
– Поодиночке нас перебьют, как кроликов! – не выдержав, кричит парень. – Если хотите сдохнуть сами и нас положить, тогда давайте, вперед! – солдат выпускает Майкла.