Персидские ночи

— Все по воле его, но и в руках наших. Я всего лишь помогаю осуществлению его планов. Он указывает путь и благословляет в дорогу, а я по ней иду.

— Смиренно? Даже, если это путь в пропасть?

— Аллаху виднее, — улыбнулся Хамат, видя, что девушка раздражается от непонимания. — Тебе не нужно думать об этом, Женечка, я подумаю за нас обоих.

— Не надо. Я привыкла думать и действовать сама, и сама отвечать за то, что делаю. Быть независимой и самостоятельной.

— Ничего не имею против, — рассмеялся, обняв девушку. — Но есть вопросы и проблемы что не решить слабой женщине.

— Ошибочка - я не слабая, хоть и женщина. Это твой восточный менталитет говорит.

— Причем тут мой восточный менталитет? Я говорю о том, что две головы всегда лучше одной. Так, кажется, звучит русская поговорка? Мудро, согласись. То, что не понимает или не видит один, может увидеть и понять другой, это и будет взаимо дополнение во благо каждому. Холодный рассудок – прекрасно, но женщина с холодным прагматичным разумом – неприглядна и противоестественна.

— А мужчина?

— Способный сохранить ясность ума и страсть в сердце – достоин уважения. Какой бы ты разумной ни была, страсть, затопившая твое сердце, затопила и разум – и это тебе не нравится, потому что мало ты не подозревала в себе подобных проявлений, так еще и почувствовала себя беззащитно, а значит и уязвимой. Но я был, есть и буду рядом, Женя, и сохраню способность здраво мыслить при всей любви к тебе. Этим я сохраню тебя и смогу защитить.

— Хамат, я уеду через два дня, — напомнила.

— Почти три, — уточнил.

— Все равно - уеду. Я не хочу, чтоб ты лелеял несбыточные надежды, строил планы, которым не суждено сбыться, заглядывал вдаль и искал то, чего быть не может.

— Почему?

— Потому что у страсти есть лишь миг, остальное – жизнь, длинная, короткая, кому как дано. Но в любом случае длиннее страсти.

— Долговечнее?

— Да.

— Любовь, Женя, и есть жизнь.

— Но кому-то она дана, а кому-то нет. Как нам с тобой.

— Впереди еще три дня, возможно, ты еще успеешь понять, что любишь меня.

— У нас есть хорошая поговорка: насильно мил не будешь. Слышал?

Хамат настороженно посмотрел в глаза Жени и качнул головой:

— Мне больше нравится другая: стерпится – слюбится.

— Не в нашем случае, Хамат.

— Не будем сейчас об этом, хорошо? — улыбнулся, сжав ее ладонь в своей руке. — Пока мы вместе, а там, как Аллах даст.

Женя кивнула: тепло руки Хамата, ласковый голос лишили ее желания спорить, как, впрочем, говорить о чем-то. Она прижалась к его груди, забыв все разногласия: потом, все потом – сейчас только он и она.

Глава 12

— Как хорошо дома-то! — воскликнула Сусанна, усаживаясь в кресло в апартаментах подруг. — Уютно, тихо, прохладно.

— Это да. Я вообще не поняла, зачем мы ездили, — буркнула Надя и легла на диван, сложив ноги на подлокотник.

— С достопримечательностями знакомились, — ответила Женя.

— Смотря кто и с какими, — покосилась на нее подруга.

— Не ворчи, — скинула та ее ноги и села на диван.

— Вот именно. Приятно провели время, шмоток набрали, кальян покурили, в море искупались, — перечислила Сусанна. — Удачная поездка.

— И без нее бы обошлись. Может, целее были бы, — со значением покосилась на Женю Надя.

— Как это – без нее? Сидели бы у бассейна с утра до вечера? Вот бы отдых был! Приехали бы вы домой, начали бы вас спрашивать, где были, что видели, а вы, что в ответ? А так Хамату все равно в Дамаск надо было, заодно нас покатал, с красотами познакомил, Сирию показал.

— Ха! Вот оно в чем дело! Совместил полезное с приятным! — скривилась Надежда. — А чего ему в Дамаске надо было? Я думала, он нам увеселительную прогулку из чистого ‘гостеприимства’ устроил. Чтоб Женьку вон очаровать! Поразить широтой своей души и красотой родного края. Себя во всей красе показать. Мол, дивитесь мне жеребцу племенному, перспективному. И строительная компания у меня, и сеть салонов мобильной связи, и нет мне преград, как нет для меня закрытых дверей. А еще я умен, сексуален, добр, щедр!

— Надя, ты в машине не перегрелась? Ворчишь и ворчишь, — приуныла Женя, которой порядком надоело нудение подруги. — Что ты к Хамату прицепилась? Чем не понравился или, наоборот, очень даже понравился? Ну, совместил он свое дело и развлечение для гостей – что плохого? Тебя это ущемило, унизило?

— Жень, а скажи мне, пожалуйста, ты, что видела за поездку? — прищурилась раздраженно на девушку.

— Главное, что ты видела. Женя-то как раз без претензий.

— Не сомневаюсь. Ублажил арабский скакун по самому высокому классу. Ни минутки не потерял… Как паук муху паутиной опутал!

Евгения потерла лоб:

— Ты с цепи сорвалась? У меня нет ни малейшего желания слушать твое злобное шипение, ворчание и нравоучение. И оправдываться мне не в чем, понятно?! — разозлилась. — Хватит уже, запилила! Бу-бу-бу, бу-бу-бу – с утра до вечера! Представляю, какая ты в старости будешь – лучше сейчас застрелиться и не мучиться!

— Действительно, неприятно, Надя, — поддержала ее Сусанна. — Для вас старались. Развлекали. Столько трат: сил, денег, энергии, а в ответ недовольство. Обидно, Надя.

— И некрасиво, — кивнула Женя, вставая. — Я в душ. А ты ей попроси принести чашку чая и что-нибудь сладкое для мозгов и от нервов, а то просто рыба-пила. И еще мне говорит: ‘я тебя не узнаю, Борисова’. Это я тебя не узнаю! То не так, это не этак! — ворча, ушла к себе и хлопнула дверью.

Надя сидела бледная и раздавленная, словно ей пощечин надавали. И за что? За то, что за подругу переживает? За то, что видит, что происходит что-то ужасное, за то, что боится и за себя, и за Женю? Вторую подругу теряет. Вторую! Сусанка сволочь! Она с Хаматом устроила уникальную аферу, непонятную, как восточные узоры, и такую же витиеватую. А сами-то, сами! Ах, как милы и добродушны, приветливы, заботливы… Но в этом-то и коварство! На поверхности умилительная красота речей, приветливых лиц и улыбок, а чуть копни и такой кошмар откроется, что не знаешь, как себя вести.

Домой, быстрей бы домой. И ноги Надежды больше в Сирии не будет и Сусанки ни в памяти, ни в сердце.

— Я тоже в душ, — буркнула, вставая, и вышла.

Сусанна пожала плечами, состроив рожицу закрытой двери: поздно бесишься, подруга. Смысла в твоих трепыханиях уже нет.

— ‘Вы слабое звено. Прощайте’! — хихикнула и пошла к себе, весьма довольная жизнью.

В душе Евгению посетило ощущение пустоты и одиночества, щемящего, горького, и вместе со струей воды по лицу потекли и слезы.

Она рассталась с Хаматом от силы тридцать минут назад, а уже чувствует себя несчастной и потерянной, а что будет дальше?

Женя выключила воду и стряхнула влагу с волос, проведя ладонями по голове, лицу: крепись, Борисова. Что-то ты распустила себя, в дебри эмоциональных поллюций юношества ударилась, а девица-то уже взрослая, тетенька.

В том-то и дело: пора уже о замужестве и о детях думать.

А она не думала? Да триста раз уже! И кандидаты были приличные, только не по душе…

А здесь к душе, да неприлично.

Семен вон, редактор в ее газете, прекрасный мужчина, все при нем… и ничего.

Другое дело Хамат, яркий, запоминающийся.

А Валентин, друг Надиного жениха? Умница! Здоров, красив… и суров: туда не смотри, это не носи, краситься – вульгарно, смеяться громко – не культурно. Училка-перестарок, а не тренер в тренажерном зале. Весело бы ей с ним было – точно бы узнала прелести жизни бесправной жены шейха, хоть Валя не шейх, и к Востоку имеет отношение лишь в плане единоборств, за которые гребет медали, призы и почетные грамоты.

А Хамат коренной житель Сирии, мусульманин, а такой раскованный, демократичный. Ни ревности, ни запретов – с уважением к ее желаниям, мнениям, стремлениям. Нарядов ей набрал. Да, Валентин ее бы одним платьем задушил, за другое распилил, а за белье вообще – сжег, как ведьму-искусительницу.