Страница 57 из 101
– Крис, милая, ну что за чепуха.
– Да, конечно. Но все равно, понимаешь, вдруг я почувствовала, что твое сердце открыто для меня, именно для меня, и можно войти туда, и на коврике так и написано: «Добро пожаловать…» Брэд, скажи же эти чудесные слова, скажи, что ты меня простил, что мы наконец помирились, что мы снова друзья.
– Конечно, я простил тебя, Крис, конечно, мы помирились. Ты тоже меня прости. Я не был терпеливым мужем…
– Ну конечно, я простила. Слава богу, наконец-то мы можем поговорить, поговорить о том, что было, и о том, какие мы были дураки, но теперь мы все исправим, вернем, «выкупим», как говорят в ломбарде. Я поняла, что это возможно, когда увидела, как ты плачешь из-за Присциллы. Ты славный, Брэдли Пирсон, и все у нас наладится, только бы открылись наши сердца.
– Крис, дорогая, ради бога!
– Брэд, знаешь, ведь в каком-то смысле ты остался моим мужем. Я всегда думала о тебе как о муже – ведь нас же венчали в церкви, и я «должна служить тебе душой и телом», и всякое такое прочее, и мы были невинны, мы желали друг другу добра, и мы действительно любили – ведь правда мы любили?
– Возможно, но…
– Когда у нас ничего не вышло, я думала, что навсегда стану циником – ведь я согласилась выйти за Эванса из-за денег. Но это был серьезный шаг, и я его не бросила: бедняга, старая развалина, умер, держась за мою руку. А теперь прошлое будто куда-то провалилось. Я приехала сказать тебе это, Брэд, убедиться в этом. Ведь мы стали старше, мудрее и раскаиваемся в том, что мы наделали. Так почему бы нам не попытаться начать все сначала?
– Крис, милая, ты сошла с ума, – сказал я, – но я очень тронут.
– Ах, Брэд, ты так молодо выглядишь. Ты такой свежий, такой умиротворенный, как только что окотившаяся кошка.
– Я пошел. До свидания.
– Нет, ты не можешь просто взять и уйти, когда мы только что заключили нашу сделку. Я давно хотела все это тебе сказать, но я не могла, ты был совсем другой, какой-то замкнутый, я не могла тебя как следует разглядеть, а теперь ты весь передо мной, весь открыт, и я тоже, а это не шутка, Брэд, и нам надо попытать счастья, Брэд, обязательно надо. Конечно, нельзя решать с ходу, обдумай все спокойно, не спеша; мы бы поселились, где тебе захочется, и ты бы спокойно работал, можно купить дом во Франции или в Италии – где хочешь…
– Крис…
– В Швейцарии.
– Нет, только не в Швейцарии. Ненавижу горы.
– Хорошо, тогда…
– Послушай, мне надо…
– Брэдли, поцелуй меня.
Лицо женщины преображается нежностью так, что порой его трудно узнать. Кристиан en tendresse [31] казалась старше, лицо стало смешное, как мордочка зверька, черты расплющились, будто резиновые. На ней было бумажное темно-красное платье с открытым воротом и на шее золотая цепочка. От яркой золотой цепочки шея казалась темной и сухой. Крашеные волосы лоснились, точно звериный мех. Она смотрела на меня в прохладном северном сумраке своей гостиной, и в глазах ее было столько смиренной, молящей, робкой, грустной нежности; ее опущенные руки, повернутые на восточный манер ладонями ко мне, выражали покорность и преданность. Я шагнул к ней и обнял ее.
Я тут же рассмеялся и, обнимая ее, но не целуя, продолжал смеяться. За ее плечом я видел совсем другое лицо, излучавшее счастье. Я отдавал себе отчет в том, что обнимаю ее, и тем не менее смеялся, а она тоже засмеялась, уткнувшись лбом в мое плечо.
В эту минуту вошел Арнольд.
Я медленно опустил руки, и Кристиан, все еще смеясь, немного устало, почти ублаготворенно, посмотрела на Арнольда.
– Ах, боже мой…
– Я сейчас ухожу, – сказал я Арнольду. Он вошел и преспокойно уселся, точно в приемной. Как всегда, он казался взмокшим (промокший альбинос), словно попал под дождь, бесцветные волосы потемнели от жира, лицо блестело, острый нос торчал, как смазанная салом булавка. Бледно-голубые глаза, слинявшие почти до белизны, были холодны, как вода. Арнольд постарался придать себе безразличный вид, но я успел заметить, какую горечь и досаду вызвали у него наши объятия.
– Ты подумаешь, да, Брэд?
– Над чем?
– Ты бесподобен! Ты уже забыл? Я только что сделала Брэдли предложение, а он уже забыл.
– Кристиан слегка рехнулась, – очень ласково сказал я Арнольду. – Я только что заказал все ваши книги.
– Зачем? – спросил Арнольд, теперь приняв грустно-дружелюбный и в то же время отчужденный вид. Он продолжал невозмутимо сидеть на стуле, а Кристиан, тихо посмеиваясь и мелко переступая ногами, не то танцевала, не то просто кружилась по комнате.
– Хочу пересмотреть свое мнение. Наверно, я был несправедлив к вам, да, я был совершенно не прав.
– Очень мило с вашей стороны.
– Ничуть. Мне хочется… быть со всеми в мире… сейчас.
– Разве сегодня Рождество?
– Нет, просто… я прочту ваши книги, Арнольд, и поверьте – смиренно, без предубеждения. И пожалуйста… простите мне… все мои… недостатки… и…
– Брэд стал святым.
– Брэдли, вы не больны?
– Вы только посмотрите на него. Просто преображение!
– Мне пора, до свидания и всего, всего вам хорошего. – И, довольно нескладно помахав им обоим и не замечая протянутой руки Кристиан, я пошел к двери и выскочил через крошечную прихожую на улицу. Был уже вечер. Куда же девался день?
Дойдя до угла, я услышал, что за мной кто-то бежит. Это был Фрэнсис Марло.
– Брэд, я только хотел сказать – да постойте, постойте же, – я хотел сказать, что останусь с ней… что бы ни случилось… я…
– С кем – с ней?
– С Присциллой.
– Ах да. Как она сейчас?
– Заснула.
– Спасибо, что помогаете бедняжке Присцилле.
– Брэд, вы на меня не сердитесь?
– С какой стати?
– Вам не противно смотреть на меня после всего, что я наговорил, и после того, как я вам плакался, и вообще, некоторые просто не выносят, когда на них выливают свои несчастья, и я боюсь, что я…
– Забудьте об этом.
– Брэд, я хотел сказать еще одну вещь. Я хотел сказать: что бы ни случилось, я с вами.
Я остановился и посмотрел на него: он глупо улыбался, прикусив толстую нижнюю губу и вопросительно подняв на меня хитрые глазки.
– В предстоящей… великой… битве… как бы она… ни… обернулась… Благодарю вас, Фрэнсис Марло, – сказал я.
Он был слегка озадачен. Я помахал ему и пошел дальше. Он опять побежал за мной.
– Я очень люблю вас, Брэд, вы это знаете.
– Пошли вы к черту!
– Брэд, может, дали бы мне еще немного денег… стыдно приставать, но Кристиан держит меня в черном теле…
Я дал ему пять фунтов.
То, что один день отделен от другого, – вероятно, одна из замечательнейших особенностей жизни на нашей планете. В этом можно усмотреть истинное милосердие. Мы не обречены на непрерывное восхождение по ступеням бытия – маленькие передышки постоянно позволяют нам подкрепить свои силы и отдохнуть от самих себя. Наше существование протекает приступами, как перемежающаяся лихорадка. Наше быстро утомляющееся восприятие разбито на главы; та истина, что утро вечера мудренее, к счастью, да и к несчастью для нас, как правило, подтверждается жизнью. И как поразительно сочетается ночь со сном, ее сладостным воплощением, столь необходимым для нашего отдыха. У ангелов, верно, вызывают удивление существа, которые с такой регулярностью переходят от бдения в кишащую призраками тьму. Ни одному философу пока не удалось объяснить, каким образом хрупкая природа человеческая выдерживает эти переходы.
На следующее утро, – было опять солнечно, – рано проснувшись, я окунулся в свое прежнее состояние, но сразу же понял: что-то изменилось. Я был не совсем тот, что накануне. Я лежал и проверял себя, как ощупывают свое тело после катастрофы. Я, бесспорно, по-прежнему был счастлив, и мое лицо, будто восковая маска, так и растекалось от блаженства, и блаженство застилало глаза. Желание столь же космическое, как и раньше, больше походило, пожалуй, теперь на физическую боль, на что-то такое, от чего преспокойно можно умереть где-нибудь в уголке. Но я не был подавлен. Я встал, побрился, тщательно оделся и посмотрел в зеркало на свое новое лицо. Я выглядел необычайно молодо, почти сверхъестественно. Затем я выпил чаю и уселся в гостиной, скрестив руки и глядя на стену за окном. Я сидел неподвижно, как йог, и изучал себя.
31
В состоянии нежности (фр.).