Страница 95 из 144
Как же отреагировал Алексеев на информацию о подготовленном офицерскими группами «большевистском бунте» и каковы были те «причины исключительно важного характера», о которых упоминал Сидорин? Финисов приводит достаточно красноречивые свидетельства об этом: «С изумлением мы узнали… что в городе все спокойно, что никакого выступления нет, — вспоминал он события 30 августа. — Начали звонить генералу Сидорину по всем телефонам, но нигде его не находим. В 3 часа утра приезжает от него сотник Кравченко и сообщает, что генерал Сидорин имел беседу с генералом Алексеевым и что генерал Алексеев воспротивился выступлению… Трудно передать вам, как глубоко мы были потрясены!… Утром (29 августа. — В.Ц.)… он сообщил весь план генералу Алексееву. Алексеев решительно восстал против “провокации” и заявил: “Если вы пойдете на такую меру, то я застрелюсь! А перед смертью оставлю записку с объяснением причин”. Сидорин подчинился, отменил распоряжения и вернул Республиканскому Центру оставшиеся неизрасходованными деньги…»
То, что Алексеев более всего надеялся на подходящие к столице полки корпуса Крымова и крайне опасался любых рискованных действий Союза офицеров, косвенно подтверждают свидетельства генерала Деникина. Крымов, действуя, как считал Михаил Васильевич, вполне легально, должен был бы взять на себя осуществление программы перехода к «диктатуре» и «подтолкнуть» колеблющегося Керенского к отказу от опасного и бесперспективного сотрудничества с «левыми кругами», вернуть премьера к согласованию своей политики со Ставкой. Со слов состоявшего при генерале ротмистра Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка А. Г. Шапрона дю Ларрэ (также члена Союза офицеров) 29 августа Алексеев был «в крайне угнетенном состоянии» (очевидно, после беседы с Керенским). Генерал обеспокоенно спрашивал: «Неужели нельзя связаться с Крымовым и вызвать сюда хоть один полк? Ведь у вас тут есть организация. Отчего она бездействует? Найдите во что бы то ни стало С. (полковника Сидорина. — В.Ц.) и заставьте его приступить к действиям». Вечером 29 августа Алексеев уже выступал посредником между Керенским и Крымовым, вызывая последнего «для переговоров» в Петроград и разъяснения ситуации «к общему благу».
Однако Керенский, уверенный в том, что ему удалось «разоблачить» подготовленный против него «заговор», не собирался вести переговоры с «мятежниками». Крымов выехал в Петроград и 31 августа договаривался с Алексеевым, находившимся на Царскосельском вокзале, но, как известно, после объяснения в Зимнем дворце с Керенским застрелился. В эмиграции Керенский писал о причастности Алексеева к «заговору», подразумевая «двойную игру», которую якобы вел генерал и против него, и против Корнилова: «Для спасения аппарата Ставки от разгрома, а офицерства — от погрома (вызванного его же собственными решениями. — В.Ц.), я 28 августа настоятельно предложил генералу Алексееву вступить в должность Верховного Главнокомандующего и безболезненно ликвидировать Ставку. Не потерявший еще надежды на успех заговорщиков, генерал Алексеев тогда отказался. И только 30 августа он, признав положение безнадежным, согласился “спасать корниловцев” в Ставке, но только в должности начальника штаба и только в том случае, если я лично возьму на себя верховное командование».
Таким образом, несомненно, сочувствуя идее осуществления «твердой власти», высказывавшейся Корниловым и вовсе не сочувствуя советской власти, Алексеев считал необходимым действовать максимально легальными способами. Нельзя было давать малейшего повода для упреков военных в политической «всеядности» и «нечистоплотности». А ведь именно это могло произойти в случае реализации провокационного замысла не в меру активных членов Союза офицеров. Показательно, что в советской исторической публицистике эпизод с несостоявшимся «большевистским бунтом» приводился как пример «подлой», «гнусной» сущности «корниловщины» как таковой. Но забывалось при этом, что запланированный «бунт» так и не вышел за пределы купе Царскосельского вокзала, где Алексееву удалось разубедить Сидорина и убедить Крымова в их первоначальных замыслах. С устоявшейся позднее формулой о том, что «политика» является «грязным делом», глубоко порядочный, честный генерал не согласился бы.
Как знать, если действительно в Севастополе в конце 1916 г. или в начале 1917 г. к Михаилу Васильевичу приезжали представители «заговорщиков», намеревавшиеся «свергнуть Царя», а Алексеев категорически отказался участвовать в подобного рода «авантюрах» — не предотвратило ли это его заявление реализацию планов «дворцового переворота»? Получается, что дважды в своей жизни генералу, даже, казалось бы, вопреки собственным взглядам и вопреки, очевидно, собственному психологическому настрою, выпала нелегкая работа по разрешению политических проблем, столь частых в условиях растущей Русской Смуты…
И именно ему, генералу, «состоящему при Временном правительстве», пришлось участвовать в противодействии «корниловщине». Михаил Васильевич был срочно вызван в Петроград и вернулся в столицу на Царскосельский вокзал в час ночи 28 августа. Сразу же с вокзала его привезли в Зимний дворец, где Керенский сообщил генералу о том, что «Корнилов изменил России и ее правительству». Алексеев, как отмечалось выше, не сомневался в отсутствии специально подготовленного Ставкой «заговора». Несколькими часами позднее вернувшийся на вокзал генерал узнал от полковника Сидорина о той роли, которую намеревался сыграть Союз офицеров при приближении корпуса Крымова к Петрограду. Давая показания Чрезвычайной комиссии по расследованию действий генерала Корнилова, он отмечал действия корпуса Крымова, но ни словом не обмолвился о сорванной им «провокации» офицерских групп. «Направление 3-го конного корпуса в окрестности Петрограда состоялось но взаимному соглашению генерала Корнилова и г. Савинкова, представителя Временного правительства. Соглашение это не было, по-видимому, облечено в письменную форму, а ограничилось словесным заявлением г. Савинкова. Во всяком случае, неоспоримо, что движение корпуса было вызвано внутренними политическими причинами и вполне отвечало целям и желаниям министра-председателя и Временного правительства».
Министр-председатель предложил Алексееву занять должность Главковерха. В ответ на это генерал потребовал ознакомить его со всей перепиской Ставки и Петрограда. «Принимая во внимание, — заявлял генерал в своих показаниях 7 сентября 1917 г., — что в документах много было неясного, недоговоренного, что, по моему мнению, смена в такие минуты Верховного Главнокомандующего могла гибельно отозваться на самом существовании армии, малоустойчивой и непрочной, я решительно отказался от принятия должности Верховного Главнокомандующего и высказал свое убеждение, что в переживаемые минуты дело нужно закончить выяснением недоразумений, соглашением и оставлением генерала Корнилова в должности, чтобы избавить армию от толчков и пагубных потрясений».
Но достичь примирения было уже невозможно. Обстановка, царившая в Зимнем дворце, исключала компромиссы. Алексееву становилось понятным: «Начинался распад верховного управления: Временное правительство запретило какие бы то ни было распоряжения генерала Корнилова и приостановило все перевозки войск, совершаемые по соображениям стратегическим… Главнокомандующие (фронтами. — В.Ц.) остались без указаний свыше, тревожно спрашивали министра-председателя, чьи распоряжения они должны выполнять. Этим периодом распада власти мог воспользоваться противник». В этой ситуации Алексеев принял решение «вступить в должность начальника Штаба Верховного Главнокомандующего». Главковерхом (журнал заседания Временного правительства № 165 от 30 августа 1917 г.) стал сам Керенский.
Имеется интересное свидетельство П.Н. Милюкова, что у него и Ф.Ф. Кокошкина (члена ЦК кадетской партии, Государственного контролера в составе правительства) возник план формирования нового кабинета министров во главе с Алексеевым, наделенным «диктаторскими полномочиями». Керенский этого плана не поддержал, хотя генерал, находившийся в поезде на Царскосельском вокзале, при встрече с Милюковым дал свое «принципиальное согласие» на руководство правительством. Примечательно, что, отказавшись от поста Главковерха, ввиду крайней неопределенности и, отчасти, провокационности подобного предложения со стороны Керенского, Алексеев считал вполне допустимым, и даже насущно необходимым, реализацию идеи «министерства государственной обороны», хотя бы и в форме нового правительства, подконтрольного представителю армии. В любом случае, несомненен существенно возросший после февраля 1917 г. политический авторитет генерала.