Страница 33 из 144
В 1915 г. на состояние «духа армии» значительное влияние оказывала степень обеспеченности вооружением и боеприпасами. Алексеев отмечал, что «недостаток снарядов» не только «побуждает к постоянной экономии их», но, прежде всего, «лишает войска веры в свои силы». «Продолжительным наличием такого состояния в войсках волей-неволей вырабатывается тактика осторожности и неуверенности. Постепенно она пускает столь глубокие корни, что станет наконец убеждением, а тогда и при обилии снарядов трудно будет ждать от войск забвения тех приемов, на которых они воспитались обстановкой. В войсках уже в настоящее время царит сознание, что немцы обладают огромным количеством снарядов и могут в любом месте потушить огонь нашей артиллерии и что в этом отношении борьба с ними бесполезна.
Действительно, обилию снарядов немцы в огромном большинстве случаев обязаны достигнутым успехам. Мощная подготовка артиллерии пробивает бреши в желательном месте, и, ободренная этой обстановкой, туда бросается их пехота, в то время как наша геройская пехота уже понесла огромные потери и подавлена сознанием своего одиночества.
Тяжело читать подлинные донесения строевых начальников с поля сражения о том, как под огнем неприятельской артиллерии гибнут их части, при молчании своей артиллерии, присутствующей здесь же на месте боя, или о невозможности атаковать нападающие массы противника, не поражаемые нашим пушечным огнем. Дерзость вражеской артиллерии и уверенность ее в своей безопасности доходят до того, что в важнейшие моменты боя она занимает иногда позиции в 2000 шагов от наших окопов…»
Следующей по важности становилась проблема укомплектования войск людьми: «Государству со столь обильными в этом отношении средствами, как наше, необходимо учесть те огромные потери, которыми сопровождаются боевые действия, и принять все меры к тому, чтобы все части армии механически и без всяких затруднений немедленно же укомплектовали свои потери». Летом 1915 г. Михаил Васильевич был уверен в том, что людские резервы России еще достаточно велики, а «воевать числом» можно и должно даже в условиях новой, технически оснащенной войны. «Огромный резервуар людей есть наше, может быть, единственное преимущество в смысле материальных средств борьбы над противником. Нам нельзя не бороться со всей энергией этим средством и не довести дела до полного напряжения, — писал он военному министру. — Война затягивается — нет никаких данных полагать, что она не продолжится еще годы, а в таком случае потребуется еще огромное количество укомплектований. Ввиду всего этого государственная дальновидность побуждает теперь же призывать под знамена такое количество людей, которое создало бы внутри России неиссякаемый источник пополнения армий. Государство не должно в этом отношении стремиться к экономии и пугаться, что большое количество людей пробудут, может быть, долгое время в запасных частях, вследствие заполнения некомплекта армий. Путем соответствующей постановки дела обучения укомплектований можно будет добиться, что каждый день пребывания в запасных частях пойдет с пользой и даст армии не столь скороспело подготовленного бойца, как это наблюдается теперь». Примечательно, что Алексеев не опасался «раздувания» запасных частей, хотя именно они стали активными участниками революционных событий 1917 г.
Михаил Васильевич снова обращал внимание на психологические факторы: «…такой массовый призыв под знамена будет иметь моральное значение. Он покажет, что Россия, несмотря на превратности боевого счастья, полна решимости рано или поздно сломить врага». Интересные выводы делал Алексеев применительно к боевому составу русской армии: «…при современной системе наших призывов небольшими сравнительно контингентами дело сводится к двум явлениям: а) наши корпуса и дивизии существуют лишь на бумаге, а некоторые из них, к горю начальников, умирают на их глазах. Дивизия, вышедшая из боев в составе 1000 человек и не получившая немедленно пополнений, постепенно расходует и свой небольшой кадр, навсегда выбывая из рядов армии как прочная маневроспособная единица. Получается затем “дивизия” совершенно ополченческого типа; б) наши укомплектования поневоле приходится отправлять недоученными, в сыром виде. Этим объясняются наши большие потери вообще, а “без вести” пропавшими — особенно. Годичный период войны дает прочный материал для решения вопроса с большою точностью, сколько государство должно иметь людей в каждую минуту в запасных своих частях. По моим приблизительным подсчетам, эта цифра определяется в миллион человек».
На третье место в ряду изъянов фронта Алексеев ставил «недостаток тяжелой артиллерии». «Наши противники, — отмечал он, — обладают огромным количеством тяжелой артиллерии. Это преимущество даст себя властно чувствовать в каждой операции. Пользуясь им, противник выработал даже особый прием действий, в огромном большинстве случаев безнаказанно им применяемый, вследствие недостатка у нас тяжелой артиллерии. Этот прием заключается в сосредоточении тяжелой артиллерии против намеченного участка удара, в подавлении на нем огня нашей артиллерии и уничтожении наших окопов, закрытий и в стремительном затем ударе пехоты в образовавшуюся брешь…
Тяжелая артиллерия должна быть придана войскам нашим в значительно большем количестве, чем это имеется сейчас, в противном случае и оборона, и наступление будут нам стоить неизмеримо больших жертв в людском составе, нежели их несут наши противники.
Помимо недостатка в тяжелой артиллерии существует в этой отрасли и другой крупный пробел — недостаток опытных артиллеристов. Необходимо принятие настойчивых мер, чтобы наряду с изготовлением тяжелой артиллерии производилась подготовка специального личного состава для руководства и производства очень точной стрельбы из тяжелых калибров».
Четвертым по счету для Алексеева являлся «винтовочно-патронный голод»: «В настоящее время создалось такое положение, когда недостаточность притока вновь изготовляемых ружей заставляет прибегать для прикрытия все растущей потребности (в особенности в период крупных боев) к собиранию винтовок, что называется, по крохам, беря их отовсюду, где только хотя сколько-нибудь допустимо и, в буквальном смысле, по десяткам. Такое положение крайне тягостно. Оно сковывает всякую инициативу в вопросе новых формирований и заставляет начальника лишаться значительной силы, в каковую могли бы, например, обратиться все ополченческие части, в настоящее время так разнообразно вооруженные — от берданки до японских ружей включительно, — не говоря уже о том, что вследствие недостатка в ружьях войска фронта поневоле всегда будут не в полном комплекте, если бы даже они могли получить своевременно приток людей».
Наконец, пятая причина неудач русских войск заключалась в состоянии «офицерского вопроса»: «Уже в настоящее время некомплект офицеров в частях пехоты, находящихся в наибольшем порядке, в среднем превышает 50%, а если принять во внимание, что из наличного числа офицеров половина — прапорщики, то до очевидности ясным становится, на сколь зыбких основаниях покоятся боевые и тактические достоинства армий в настоящее время, при ничтожности надежных кадров, более чем когда-либо зависящие от качества и достоинства командного состава всех степеней и, в особенности, младших начальников… Должно быть обращено особое внимание на тщательный подбор их воспитателей и наставников, так как только при этом условии создастся необходимый тип офицера-руководителя нижних чинов»{28}.
Такой доклад вполне можно было бы считать своеобразным итогом военно-стратегического анализа летней кампании 1915 г. и прогнозом на будущее. Доклад Алексеева подтверждался спустя четверть века воспоминаниями генерала Геруа: «Потери нашей пехоты были так велики, что полки по нескольку раз превращались в собственную тень. Запомнилась часто встречавшаяся цифра, определявшая число оставшихся бойцов в полках после очередной передряги: 800 штыков при 8—6 офицерах. Это, считалось, еще хорошо. Дивизии походили на полки, полки — на батальоны, роты — на взводы. Но вот подправили их численность пополнением, прибыло 3—4 офицера — глядишь, посвежела и снова готова к бою. Иностранные наблюдатели давно отметили эту способность русской армии, в частности, пехоты, обычно принимающей на себя львиную долю потерь, к быстрому восстановления воли и духа. Летняя страда 1915 года еще раз доказала это».